Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина

Когда смолкли последние звуки, я встала и молча поклонилась артистам, говорить я не могла, горло было перехвачено, да и слов не было. Во мне все дрожало от пережитых чувств. Лучше этого подарка мне никогда в жизни не получить! Володя быстро разлил по красивым хрустальным фужерам настоящее французское шампанское, раздал всем и, повернувшись ко мне, сказал:

— За тебя!

— За вас! — мгновенно отозвались в тон ему музыканты и певица и, улыбнувшись мне, подняли свои фужеры.

Володя выпил первым и первым швырнул в камин свой бокал, за ним туда же бросили свои фужеры артисты, и последняя я. Володя предложил гостям закуску, весьма аппетитную и изысканную, но они торопились и, поклонившись мне, ушли. Володя пошел их провожать в прихожую. Когда он через пару минут вернулся, я взволнованно бросилась и прижалась к нему. Надо было поблагодарить, сказать, насколько я тронута его любовью, вниманием, безупречным вкусом и прочее в таком же духе. Но я могла только восклицать:

— Володя! Володя! — И это все, что я смогла сказать.

— Ну, ну, моя хорошая, моя любимая девочка, только, чур, не плакать. Ведь это твой праздник, он еще в самом разгаре. Сегодня тебе положено только смеяться. Только радость и смех, и ничего больше.

Я обещала ему не плакать и сдержала свое обещание. Я не плакала за столом, когда мы ели, не плакала, когда танцевали под старые, любимые нами обоими мелодии, тесно прижавшись друг к другу. Я не плакала, когда, погасив все огни, мы сидели обнявшись на диванчике и разговаривали, глядя на красные угли почти совсем прогоревшего камина. И потом, когда мы в постели любили друг друга нежно и страстно, до дрожи, до самозабвения, я тоже не плакала. Я не плакала весь этот сказочный вечер и не менее сказочную ночь. Но утром, когда он еще спал, я нарушила свое обещание и разревелась. Не смогла удержаться от слез и, глядя на его любимое, родное, но уже нездешнее лицо, я глотала слезы и, давясь ими, едва слышно шептала:

— Господи, почему? Ну почему, Господи?!

Десятого марта утром мне надо было ехать в Москву, по настоянию Володи я позвонила и договорилась с редактором. Мне совсем не хотелось звонить, я полагала, что еще пару деньков это дело подождет, но Володя был другого мнения. Я пробовала с ним спорить, говорила, что всю жизнь работаю и вполне могу позволить себе небольшой перерыв, тем более теперь, когда мне так хорошо с ним и нет никакого желания расставаться. Но на этот раз он был совсем несговорчивый, и даже мой шутливый упрек, что он хочет от меня избавиться, что я ему надоела, не помог, Володя даже не улыбнулся. Уперся как осел, что мне непременно надо ехать, — работа отвлечет меня от грустных мыслей, а он чувствует себя в последнее время вполне сносно. Действительно, все эти дни марта он был оживленный, деятельный и куда бодрее, чем в конце февраля. Я начинала верить в то, что у него ремиссия. В конце концов мы договорились с ним, что я вернусь через четыре, максимум пять дней. На прощание он очень долго и нежно целовал меня, а потом сунул мне в карман карточку с каким-то номером телефона.

— Что это за телефон, чей?

— Это тебе на всякий случай, если понадобится помощь.

— Какая помощь, по работе? — не поняла, а потому удивилась я, но он только улыбнулся и пожал плечами. — Дождись меня! Только дождись! — как и в прошлый раз, попросила я его и получила в ответ столь обжигающий поцелуй, что все грустные мысли вылетели из моей головы, я улыбнулась ему и побежала на электричку. Прежде чем свернуть за угол, я оглянулась: он стоял на крыльце без шапки. Было солнечное утро, косые лучи еще невысоко стоящего солнца освещали его, и он мне показался радостным, бодрым и почти здоровым.

Уже подъезжая к Москве, я вспомнила, что он так и не ответил ничего на мою просьбу дождаться меня, и настроение мое упало. Но, подумав еще немного, я пришла к оптимистическому выводу, что столь энергичный поцелуй в словесном оформлении не нуждается, поскольку служит более убедительным ответом, чем любые слова.

В Москве меня не было всего-то двенадцать дней, а как будто целую вечность. Снег уже везде подтаял и лежал по краям тротуаров грязными черно-бурыми кучками. Тем не менее весной в городе и не пахло, пахло выхлопными газами автомобилей на улицах, псиной от бомжей в переходах и метро, кошачьей мочой в подъездах домов. Люди кругом были дерганые, нервные, даже их улыбки, какие-то судорожные, больше напоминали оскал животного, чем улыбку человека. Раньше мне это как-то не бросалось в глаза, не замечала, что ли? Еще больше я утвердилась в своей мысли, встретившись в издательстве с авторами. Редактор встретила меня с завязанным горлом, красным распухшим носом и слезящимися глазами.

— Теперь у меня грипп, уже десять дней, и все никак не отцепится.

Я выдала ей пару расхожих, но верных советов, как отвадить эту хворобу. Вряд ли она слышала меня, чувствовалось, что состояние у нее хуже некуда. Началось обсуждение, но тут авторы из-за сущих пустяков сцепились между собой как два петуха, чуть ли не с первых же слов. Поскольку редакторша из-за гриппа пребывала в полусонно-обморочном состоянии, я взяла бразды правления в свои руки, мы пришли к приемлемому для всех решению. К консенсусу, как выразился один из уже умиротворенных авторов. Они оба вдруг, словно впервые увидели меня, наперебой ринулись делать мне комплименты, наверное, потому, что больше их делать было некому, редактор вследствие насморка и кашля в счет идти не могла. Ну, у этих молодых петушков теперь и в самом деле весна наступила, подумала я, а вслух сказала:

— Господа! Господа! Дело прежде всего, итак…

И мы договорились встретиться завтра с уже набросанными планами, но не здесь, а у меня на квартире, чтобы не напрягать бедного редактора и дать ей время подлечиться. За это удачное для нее предложение она мне благодарно и слабо улыбнулась.

Я еще успела в этот день купить кое-какие продукты, убраться в квартире, где за время моего отсутствия скопилось много пыли. И даже позвонила дочери и сестре. Разговоры с ними обеими были далеко не самыми приятными, как я, впрочем, и предполагала. Дочь обижалась, что я не поздравила ее с праздником, и сегодняшние запоздалые поздравления принимать отказывалась. Я стала спрашивать ее о муже и Мишутке, и она слегка оттаяла. Мне было на руку, что за своими обидами она не поинтересовалась, где я была, и даже не упомянула про мой день рождения, впрочем, про него все всегда забывали. Но вот казус: Любаша, напротив, только про мой день рождения и говорила. Она тоже была на меня в обиде, да еще какой!

— Сестра называется! Смоталась неизвестно куда. Я купила тебе подарок, звоню, звоню, а тебя нет. Где ты была? Тебе не кажется, что ты ведешь себя кое-как? — и т. д. и т. п. примерно минут на двадцать.