Осень без любви - Евгений Рожков

— Опять на ужин будет каша, — тоскливо говорит Теюлькут. — Когда только рыба пойдет?

— Каша — хорошая закуска, — вслух размышляет Кемлиль. — Я заметил, когда закусываешь кашей, то голова потом меньше болит.

— Проведем собранияк, — вмешивается в разговор старик, — поеду в поселок и скажу пастухам, чтобы вам оленьего мяса принесли.

— Каша и каша, умрем от каши, — Теюлькут хитро улыбается, — наша повариха жадная, никому мастера не уступает. В него молодая Тату влюбилась, женщины рассказывают, что она ночами плачет, а сказать боится. Но он не промах, еще раз женится.

— Она же совсем молодая, — сказал Кемлиль. — Он старый.

— Ну и что же? Если любовь? — возражает Теюлькут.

— Какой он старый, работает так, что молодой не угонится, — Собранияк затянулся сигаретой. — Слышите, ругает кого-то, — кивнул он в сторону, откуда доносился возбужденный голос мастера.

Под конец ужина, когда большинство людей разошлось по палаткам, бригадир Каант, приложив ладонь, к уху, сказал:

— Вездеход идет.

Все притихли, услышать ничего не услышали, но через несколько минут действительно стал слышен какой-то странный звук за холмами. Звук разрастался, полнел, в нем появились какие-то дребезжащие нотки. К рыбакам шел вездеход.

Первым встретил прибывших представителей района Собранияк. Когда из кабины машины вылез тучный, низкорослый инструктор райисполкома Масляев, старик протянул ему руку и с тихим восторгом сказал:

— А я уже здесь!

Масляев искренне удивился:

— Да ты что, волшебник? Откуда здесь взялся?

— Оттуда, — посмеиваясь, Собранияк показал на небо. — Я такой.

Вездеход обступили рыбаки, стали расспрашивать водителя о новостях в районе. Масляев подошел к Ивану Филипповичу, протянул ему короткую руку.

— Когда собрание проведем?

— Наверное, завтра, теперь уж многие отдыхают.

— Ты не тяни, — голос у Масляева был начальственно сух. — Мне еще на двух рыбалках проводить собрания. Старик давно предупредил? Поди, решил, сколько повышенных процентов взять?

— Предупредил, но ничего я не решал, рано. Рыба не идет.

— Пойдет, — Масляев хмуро глянул на мастера и подумал, что с этим перестраховщиком вечно приходится возиться. — По нашим данным в этом году будет хороший ход. В районе есть мнение, чтобы ты взял десять процентов сверх плана.

— Взять можно и двадцать, — Иван Филиппович усмехнулся. — Как выполнять! Научи. В прошлом году тоже обещали большой ход, а рыбы не было, сейчас пошумим, а потом краснеть.

— Ты не больно-то краснеешь. — Масляев махнул рукой и отвернулся.

После утомительной дороги ему не хотелось спорить с мастером, к тому же он был уверен в том, что своего добьется, что на собрании возьмут десять сверхплановых процентов. Такого еще не было, чтобы он не выполнил установки района.

— Чего мне-то краснеть? Вы настаиваете, вы и краснейте.

— Ну, это слишком длинный разговор. — Масляев покосился на Ивана Филипповича, хотел сказать что-то резкое, но передумал и уж более миролюбиво спросил:

— Где нам переночевать?

— Вон ребята палатку поставили. Может, отужинаете? Милости прошу, чем богаты, тем и рады.

— Нет, спасибо, еле на ногах стою, устал, не до еды. — Масляев повернулся и не спеша пошел к палатке, которая была недалеко от вездехода и возле которой уже разбирал вещи водитель.

Иван Филиппович, недовольный разговором и тем, что утром предстоит еще более серьезный спор, заторопился к себе в палатку. Не раздеваясь лег. От укусов комаров зудели руки, лицо. Он стал слюнявить пальцы и смачивать волдыри на лице, но зуд не проходил. «Как звери грызут, — подумал Иван Филиппович, — никакого покоя от них нет!»

Постепенно раздражение у Ивана Филипповича улеглось, и он стал думать о сыне, у которого сегодня день рождения, пытался представить его себе в военной форме таким, каким видел на присланных им недавно фотографиях, но не мог. Помнился тот маленький Славик, каким он увидел его впервые, более десяти лет назад.

В то лето он отдыхал у матери в деревне, познакомился с молодой учительницей, нелегкая судьба которой поразила его. Муж был пьяница, а тесть, свихнувшийся от жадности, изводил всякими подозрениями.

Помнится, пришел он вечером в школу, вошел в класс, за партой сидит мальчик с длинной такой шеей, с большими прозрачными ушами, с карими глазами, из которых, как и из глаз матери, сочилась печаль.

— Это мой Славик, — сказала Лиза. — Ему восемь лет, он все понимает и согласен называть тебя папой, и еще мы рады будем поехать на Чукотку.

Славик вырос, служит исправно в армии, а Лизы нет, и нет родных детей.

Гибель супруги он пережил легче, чем гибель детей. Смерть Танюши и Игоря заслонила смерть жены. Казалось, с ней могло произойти что-то, что оборвет ее жизнь. Гибель детей не вмещалась в его сознание, она выходила за рамки доступного ему понимания.

В последние годы он все больше и больше ощущал утрату жены. Как часто он вспоминал о совместной с ней жизни!

После гибели жены Иван Филиппович понял, что любил ее, любил по-настоящему, и горько было сознавать, что распознал эту любовь слишком поздно.

Иван Филиппович повернулся на бок, попытался заснуть и тут услышал, что к его палатке кто-то осторожно подходит. Незнакомец остановился у входа и стал щупать рукой брезент — проверять, застегнут вход или нет.

Мастер вначале подумал, что это Анна, но та не церемонилась бы, не таилась, на правах хозяйки залезла бы в палатку.

Иван Филиппович приподнялся — громко скрипнула доска, незнакомец торопливо стал уходить — испугался скрипа. Иван Филиппович выглянул на улицу и увидел, что в палатку, где спали женщины, прошмыгнула девушка в белой косынке.

Мастер стал гадать, кто бы это мог быть. Спать теперь совсем не хотелось.

Под утро по всему рыбацкому стану понесся отчаянный, ликующий крик:

— Рыба пошла!!!

Люди в палатках загомонили, засуетились, стали как по тревоге одеваться и выскакивать на улицу.

Иван Филиппович в резиновых сапогах на босу ногу, в ватнике вышел из палатки. На берегу уже стояло человек десять.

— Смотрите! Смотрите! Белуха! — кричал кто-то.

Посреди залива появилось стадо огромных белух.

Они выныривали из воды, громко отфыркивались, и это отфыркивание напоминало свист воздуха, вырвавшегося из огромного баллона. Белухи медленно продвигались по кругу, в центре которого находился косяк кеты. Вода там серебрилась, пенилась, и рыба очумело прыгала вверх.

— Во дают, — сказал бригадир Каант, почесав затылок, — целый косяк окружили!

— Белуха прожорливая, — Иван Филиппович вздохнул и сокрушенно покачал головой. Он стоял в толпе мужчин и женщин, смотрел на море и не видел, как к нему протиснулась Тату, молодая, полногрудая, с высокой талией, крутыми бедрами девушка. Она недавно закончила торговый техникум и приехала работать в поселок завмагом. Перед путиной, когда мужчин с бригадой женщин-засольщиц отправляли катером на рыбалку, Тату бросила работу в магазине и уехала со всеми.

Мастер повернулся к Тату, когда та легонько сдавила его руку. Глаза ее горели, и по лицу, по взгляду было ясно, что она обреченно влюблена. На голове девушки была белая косынка, и по ней Иван Филиппович понял, кто ночью подходил к его палатке. В душе мастера что-то засветилось тепло и ново, будто там загорелась кровь. Иван Филиппович тут же отдернул руку, будто испугался прикосновения девушки.

— Я лучше всех вас понимаю, потому что вы одни и я одна, у вас было горе и у меня, — зашептала Тату и опять взяла Ивана Филипповича за руку.

— Смотрите, невод полон! — закричал Каант. — Спускайте лодку, подгоняйте кунгас, будем выбирать рыбу.

На берегу задвигались, засуетились рыбаки. К мастеру подбежал старик Собранияк, он был в какой-то ватной старой фуфайке, без малахая и не обращал внимания на то, что его кусали комары.

— Как же собранияк? — выпучив глаза, запальчиво спросил он. — Как же собранияк? — Представитель тоже проснулся.

— Какое тут собрание? — отмахнулся Иван Филиппович, — видишь, какие дела. Путина началась! Вечером проведем.

Старик хохотнул пискляво и вприпрыжку, как мальчишка, побежал помогать рыбакам сталкивать в море огромную деревянную лодку-кунгас.

Мастер не уходил с берега, стоял рядом с молодой Тату и крепко сдавливал ее чувственную, горячую руку. Огонь молодости, нетерпеливая, неуемная страсть женщины передались ему, и он не мог оторваться от Тату, будто держался за оголенный провод. Потом мастер вспомнил о покойной жене, старшем сыне, отпрянул от молодой женщины и быстро, не оглядываясь, зашагал к рыбакам, то и дело вытирая шершавой, грубой ладонью липкую испарину. Тату, не задумываясь, побежала за ним следом.