Царевна Софья - Евгений Карнович

— Прочитай! — сказал князь, подавая ему обе записки Милославского и поставив фонарь на стол.

Бегло прочитав бумаги, Василий возвратил их князю.

— Ну, что? — спросил Хованский, — Скажешь ли, где беглая холопка Ивана Михайловича?

— Никогда!

— Подумай хорошенько, — продолжал Хованский. Если будешь упорствовать, то еще до зари труп твой с отрубленною головою будет зарыт в лесу.

— За предлагаемую цену не куплю я жизни! — твердо ответил Бурмистров, — Прошу одного: позволить мне по-христиански приготовиться к смерти.

— Сотвори крестное знамение, — сказал Хованский.

Бурмистров, пристально взглянув на князя, перекрестился.

— Ты не можешь умереть по-христиански, — сказал князь, заметив, что Василий крестился тремя, а не двумя сложенными пальцами. — Ты богоотступник! Ты отрекся от древнего благочестия и святой веры отцов.

— Я уповаю на милосердие Спасителя! — сказал с жаром Бурмистров, — Он один нам судья.

— Я вижу, что ты заблудшая овца, которую еще можно спасти из стада козлищ. В Писании сказано, что обративший грешника на путь правды спасет душу свою от смерти. Знай, я держусь древнего благочестия. Твой покойный отец тоже был ревностным его поборником. Я докажу тебе истину веры моей не словами, а делом. Отлагаю твою казнь. Если смогу обратить тебя на путь истинный, то спасу тебя не только от смерти временной, но и от смерти вечной. Милославскому скажу завтра, что ты уже казнен, и тебе принесу драгоценную книгу, которая откроет тебе заблуждение твое и наставит на путь правый. Прощай!

Сказав это, Хованский вышел. Спустя некоторое время дворецкий князя принес подушку, толстую книгу в старом переплете, жареную курицу и кружку со смородинным медом. Сняв цепи с Бурмистрова, дворецкий положил все на стол, молча вышел и запер дверь. Василий принялся прежде всего за ужин: он три дня ничего не ел. Потом раскрыл книгу и увидел написанное красными чернилами и крупными буквами заглавие: «Страдание священнопротопопа Аввакума многотерпеливого». Не имея особого желания читать, он лег на скамью и вскоре заснул глубоким сном.

Проснувшись рано утром, Бурмистров услышал раздававшийся по всей Москве звон колоколов. Он подошел к окну и увидел, что вся улица, которая вела к Кремлю, наполнена народом. В полдень раздался звук барабанов и со стороны Кремля появились знамена приближавшихся стрельцов. Когда полки их проходили мимо дома Хованского, Василий рассмотрел, что впереди полков шли полковники Цыклер, Петров и Одинцов и подполковник Чермной. Первый нес на голове бумажный свиток. Это была похвальная грамота, данная стрельцам царевною Софьей за их усердие. Бурмистров нахмурился и отошел от окна. Вскоре появился дворецкий, который принес ему обед и ужин.

— Боярин, — сказал он, — не велел мне с тобой больше разговаривать.

Оставив еду, он вышел.

На следующий день Василий, не имея других занятий, принялся за чтение присланной Хованским книги. Наконец, на третий день, в сумерки, вошел к нему князь и, увидев, что ой читает книгу, потрепал по плечу.

— Читай, читай, духовный сын мой, — сказал, он. — Я уверен, что эта книга откроет твои глаза и спасет душу. Милославский спрашивал о тебе. Я сказал ему, что ты уже казнен. Не говорил ты моему дворецкому своего имени?

— Нет, князь.

— Хорошо. Если он вздумает спросить, как тебя зовут, не отвечай ему ничего или назовись каким-нибудь выдуманным именем. Иначе мне придется тебя казнить. Я и так подвергаю себя опасности поссориться с Иваном Михайловичем и навлечь на себя гнев царевны Софьи Алексеевны.

Василий поблагодарил князя. Сев на скамью и приказав Бурмистрову сесть рядом, Хованский продолжал ласковым голосом:

— Прочитал ли ты книгу, которую я тебе прислал?

— Еще не всю.

— Дай-ка мне ее сюда. Разверни любую страницу, и сразу видно, что писали ее люди не антихристу Никону и не наследнику его, нынешнему патриарху Иоакиму, чета! Где ни открой, везде найдешь мудрые и душеспасительные поучения. Читай ее, спасай свою душу, пока не поздно, — и Проговорив это, он встал и направился к двери. — До свидания!

Хованский вышел, а Бурмистров начал размышлять о странном положении, в которой он очутился.

II

Настало третье июля, день, назначенный для свадьбы Василия. В мрачной задумчивости сидел он у стола, устремив взор на кольцо, которое Наталья ему подарила. Скрежет замка двери прервал его мучительные размышления.

Вошел Хованский.

— Сын мой, — сказал он, — тебя желает видеть учитель и глава наш, священноиерей Никита. Я говорил ему о тебе, и он, начав пророчествовать, сказал, что ты скоро обратишься на путь правды и будешь ревностным поборником древнего благочестия. Иди за мною!

Удивленный Бурмистров последовал за Хованским. Они дошли до другого конца чердака и спустились по узкой и крутой лестнице в слабо освещенный одним окном подвал, в котором стояло множество бочек. С трудом пробравшись между бочками, приблизились они к деревянной стене. Хованский три раза топнул ногою, и в стене отворилась потаенная дверь. Князь ввел Бурмистрова в довольно обширную комнату. Окон в ней не было. Горевшая в углу, перед образами, лампада освещала каменный свод, налой, поставленный у восточной стены горницы, и стоящие вдоль стен деревянные скамьи. Человек в рясе среднего роста с бледным лицом и длинною бородою благословил вошедших и, обратясь к образам, начал молиться. Это был Никита. После нескольких земных поклонов он взял за руку Бурмистрова, подвел его к лампаде и, устремив на него быстрый взгляд, спросил:

— Как зовут тебя, заблудшая овца, ищущая спасения?

Бурмистров, не зная, сказал ли Хованский Никите его настоящее имя, посмотрел в недоумении на князя.

— Я говорил уже тебе, отец Никита, — пришел ему на помощь Хованский, — что его имя должно пока остаться в тайне.

— В тайне? У кого отверзты духовные очи, для того не может, быть ничего тайного. Его, зовут Василий Бурмистров! Нехорошо, чадо Иоанн! Зачем лукавить? Вижу, что ты еще ослеплен земными помыслами! Выйди вон и слезами покаяния омой твое прегрешение.

Хованский смутился, хотел что-то сказать в оправдание, но Никита закричал грозным голосом:

— Горе непокоряющемуся грешнику!

Князь, закрыв лицо руками, вышел, и Никита запер за ним дверь.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Бурмистров, — я видел тебя однажды в доме покойного сотника Семена Алексеева.

— Я вовсе не знал Алексеева и никогда в доме его не бывал. Прочитал ли ты книгу, которую тебе дал князь?

— Прочитал.

— Сверг ли ты с себя иго антихристово и обратился ли к свету древнего благочестия?

— Я еще более убедился в истине моего верования, и искренне пожалел, что между православными христианами начались расколы.

— Мы одни можем называться православными христианами, и не тебе, оскверненному печатью антихриста, судить нас. В нас обитает свет истинной веры, а вы во тьме бродите и служите врагу человеческого рода.

— Истинная вера познается из дел. Исполняете ли вы две главные заповеди: любить Бога и ближнего? Мы ближние ваши, а вы ненавидите нас, как врагов, мы ищем объединения с вами, а вы от нас отделяетесь.

— Ты говоришь по наущению бесовскому и не можешь говорить иначе, потому что служишь еще князю тьмы. — Никита, нахмурив брови, подошел к налою, взял с него крест и вернулся к Бурмистрову. — Скоро пройдет тьма и воссияет свет, хищный волк изгонится из стада! Сын нечестия, клянись быть с нами, целуй крест: он спасет тебя от секиры, и ты найдешь убежище!

Бурмистров поцеловал крест и сказал:

— Повторяю клятву жить и умереть сыном церкви православной.

— Горе, горе тебе! — закричал ужасным голосом Никита, отскочив от Бурмистрова, — Сокройся с глаз моих, беги к секире, черви ожидают тебя!

Положив крест на налой, он подошел к двери и, отворив ее, позвал Хованского.

Князь вошел со смиренным видом.

— Нехорошо, чадо Иоанн! — возгласил Никита. — Ты хвалился, что приблизил этого нечестивца к вертограду древнего благочестия и подал мне надежду, но он не хочет исторгнуться из сетей диавольских.

— Ты сам пророчествовал, отец Никита, что он поможем нам исцелить от слепоты весь Сухаревский полк, поможет изгнать хищного волка со всем собором лжеучителей и воздвигнуть столп древнего благочестия.

— Да; я пророчествовал, и сказанное мною сбудется.

— Никогда! — возразил Бурмистров.

— Сомкни уста твои, нечестивец! Чадо Иоанн, вели точить секиру: секира обратит грешника.

— Не думаешь ли ты устрашить меня смертью? — спросил Бурмистров. — Князь, вели сегодня же казнить меня, пусть смерть моя обличит этого лжепророка! Поклянись мне перед этим крестом, что ты тогда отвергнешь советы этого врага православной церкви, поймешь свое заблуждение, оставишь свои замыслы и удержишь стрельцов от новых неистовств, поклянись — и тотчас же веди меня на казнь.