Абандон. Брошенный город - Блейк Крауч

Эбигейл отшвырнула пистолет и побежала.

1893

Глава 82

Лана у окна гостиной… смотрит через замерзшее стекло на веселую толпу колядующих… их лица умыты рождественским светом… Кто-то нетвердой походкой бредет по аллее к передней двери. Тихая ночь, ночь святая… Катитесь с моего двора… Колядующие разбегаются. Лана идет к пианино марки «Стейнвей», садится на скамеечку… может быть, его успокоит музыка… пожалуй, Брамс… клавиши, как ледышки… Дверь открывается, хлопает… ритм ускоряется вместе с ее сердцем… стук сапог по деревянному полу… шаги и острый запах текилы все ближе и ближе…

Из забытья ее вырвала тишина. Хартман открыла глаза. Звездная и морозная ночь. Уставшая лошадь застыла по грудь в снегу.

Они уже поднялись за границу леса и теперь стояли между двух массивных выступов, казавшихся смутно знакомыми и выделявшихся черным рельефом на фоне темно-синего неба.

Лана вдруг поняла, что именно их видела два с половиной года назад через пыльное окно кареты, в тот летний день, когда впервые посетила Абандон. Хотя выглядел этот пейзаж тогда по-другому – все цвело и зеленело, и лишь в тенистых укромных уголках сохранились карманы грязного, серого снега. Там, на высоте в двенадцать тысяч футов, дорога выходила на свою высшую точку между двумя выступами, получившими общее прозвище – Соски́.

Проспав несколько часов в неудобном положении, с опущенной головой, пианистка с трудом повернула занемевшую шею. Судя по положению луны на небе, время близилось к полуночи. Хорошо, что лошадь, похоже, знала дорогу, но вот надолго ли ей хватит сил? С другой стороны, а что еще остается? Спешиться, расстегнуть ремни и раскатать скатку? Любоваться звездами из сугроба, что поднимается выше ее головы?

Еще на выезде из города ноги женщины пощипывало от холода. Теперь они висели, засунутые в стремена и совершенно бесчувственные, что немало ее беспокоило. В отличие от ног, съежившиеся в варежках руки ощущали холод, и это было хорошим знаком.

Морозило, как подозревала Хартман, сильно, но при отсутствии ветра тридцатиградусная температура особо не ощущалась.

Лана повернулась в седле и оглянулась на пройденный путь. Ровный заснеженный склон сиял под луной так же ярко, как днем, и портила эту красоту лишь дорожка лошадиных следов, напоминавшая легкие отпечатки лапок кулика на морском берегу.

Отсюда беглянке был еще виден вход в каньон, но не сам город, остававшийся скрытым от глаз.

Она еще раз посмотрела на пройденный путь, спустилась взглядом на пятьсот футов, пересекла террасу, соскользнула к лесополосе и остановилась, заметив, как одно дерево отделилось от леса и двинулось вверх по склону.

Стивен Коул.

Пианистка прикинула разделявшее их расстояние – пожалуй, миля, в крайнем случае полторы.

Он идет по моим следам.

А что впереди?

Дорога постепенно – как показалось Хартман, на протяжении нескольких миль – уходила вниз, а потом ныряла в лес и шла параллельно тому, что в летнее время, насколько она помнила, было рекой.

А дальше, намного дальше – милях в десяти или, может быть, пятнадцати за рекой, у истока которой она стояла, – что-то мерцало в невидимой долине.

Силвертон.

Город, казавшийся немыслимо далеким.

«Лана, дорогая. Можешь уделить мне немножко внимания?»

Ее пальцы лежат на костяных клавишах. Скамеечка скрипит, когда он садится рядом. Дыхание тяжелое – запах какого-то странного дыма смешан с кисловатым запахом текилы, хотя в последнем она и не уверена.

«Ты по какому поводу так расфуфырилась?»

«Сегодня Рождество, Джон».

«Неужели? – Он расстегивает фрак, слегка приподнимается, поправляет фалды. – Я не задержусь».

Она смотрит на него. Его взгляд обращен внутрь, глаза затуманены опиумом, и в больших черных зрачках отражается огонек свечи, стоящей на «Стейнвее».

«Джон, ты не в себе».

«И слава Богу!» Он усмехается, что случается нечасто.

«Ты снова был в том притоне, у китайцев. От тебя пахнет…»

«Это так увлекательно, я даже не ожидал. Они даже согласились подождать меня… задержать игру».

«Сколько?»

Та же ухмылка.

«Сколько?»

«Проигрался, как говорится, до последней фишки, хотя, конечно, это вовсе и не фишка в привычном смысле слова…»

«Сколько. Ты. Проиграл?»

«По-моему, сейчас хозяин нашего дома – мистер Карсон».

«Что?»

«Худшей карточной раздачи здесь еще не видывали… с этим все, кто за столом сидел, согласились».

«Ты играл на наш дом?»

«Ну… Да. Но надежда еще осталась. Игра приняла весьма интересный поворот».

Лана натянула поводья и остановилась неподалеку от леса. На яркой полосе Млечного Пути выделялись два черных пятна – Соски. Всадник приближался, и теперь до него было не больше полумили. Беглянка наклонилась, потрепала лошадь по шее, а потом пришпорила ее.

В лесу повсюду было темно – кроме полянок. Небо, просвечивающее сквозь ветки деревьев, напоминало рваную паутину и усыпанный сияющими звездами шелк. Было так тихо, что, когда они остановились, Лана услышала биение усталого сердца альбиноса.

Она поерзала в седле. Кожа заскрипела.

В холодном воздухе явственно ощущался запах лошади.

Хартман прислушалась, но ничего не услышала. Только ее собственные зубы вдруг начали отбивать дробь, словно посылая в ночь морзянку. Она тронула бока лошадки, и они ступили в рощу.

Часом позже Лана проехала через завал. Ели лежали вповалку, как рассыпанные спички, припорошенные свежим снежком, но конь шел между ними уверенно, словно уже бывал здесь раньше.

Внизу протрубил лось.

Луна опустилась за гору, звезды поблекли, а конь сбавил шаг. Лана дрожала под своей белой накидкой и изо всех сил старалась не поддаться сонливости, навеваемой неспешным ритмом движения.

Лежать бы ей под лошадью, но за пару секунд до падения альбинос нервно заржал, и всадница, очнувшись от полудремы, успела отползти с того места, на которое обрушился его круп.

Она поднялась, смахнула с лица снежную пыль и обнаружила, что стоит среди осин, по грудь в снегу, и что звезды уже едва видны на светлеющем предрассветном небе.

Лошадь лежала на боку, отдуваясь и фыркая, но звуки эти становились все слабее. Пианистка хотела поговорить с альбиносом, по возможности успокоить животное, но смогла только сесть рядом с ним на корточки и гладить его, пока его сердце не перестало биться, а пронзительная ясность в больших глазах не сменилась стеклянной глазурью смерти.

Глава 83

Лана брела через осиновый лес. Онемение распространялось все выше – на лодыжки, потом на голени… Жжение теперь ощущалось уже в коленях. Проходя через поляну, она заметила в небе первый намек на потепление и тут же услышала конский храп.

Женщина оглянулась – где-то в роще треснула ветка.

Холод мгновенно отступил на второе место, отдав первое страху.

Углубившись в лес, Хартман отломила густую ветку с молодой елочки, вернулась на поляну и продолжила путь, заметая за собой следы, заворачивая через каждые тридцать шагов в лес и думая о том, что если бы ей удалось найти шалаш или какое-нибудь другое укрытие, то ее преследователь, может быть, и проехал бы мимо.

Ее остановил детский голос:

– Помогите!

Лана обернулась и увидела на поляне, среди осин, одетую во что-то серое девочку с длинными черными волосами, белым, как фарфор, лицом и большими, сияющими темными глазами. Лицо этого ребенка было ей знакомо, она определенно видела его в Абандоне.

– Пожалуйста, мэм! Помогите мне!

Пианистка замерла в нерешительности, не зная, что делать. Инстинкт самосохранения настойчиво твердил ей, что надо повернуться и идти дальше, в рощу.

«Господи, да это же ребенок!» – возразила она себе самой.

Невидимое солнце тронуло розовым лучом краешек облака. Лана шагнула на поляну.

Девочка наблюдала за ней, не двигаясь с места и дрожа от холода. Хартман остановилась в нескольких футах от нее и мотнула головой в сторону, пытаясь спросить, где ее лошадь, но девочка не поняла ее немого вопроса.

– Тебе нельзя было уходить.

«Что?» – спросила Лана одними губами.

Девочка сунула руку под одежду.

– Тебя и других грешных туда поместил Бог. Мне папуля все рассказал. И он говорит, что я должна отправить тебя обратно.

Она уже взводила курок огромного револьвера, когда женщина опомнилась, метнулась вперед, обхватила тонкое детское запястье замерзшими пальцами и вывернула его, так что дуло уставилось в небо. Оглушительный выстрел ударил по ушам.

Револьвер упал в снег, и Хартман оттолкнула девочку. «Он идет», – мелькнуло в голове, и тут же, словно эта мысль обладала некоей магической силой, он появился – закутанный в овчину, на гнедом коне, в скрипучем седле.