Воспоминания - Иван Бларамберг

После заключения мира в Туркманчае (1828 г.),[95] когда Фатх-Али-шаху был передан ратифицированный трактат, русский полномочный представитель преподнес, согласно персидскому обычаю, его величеству на серебряном блюде подарок в 3 тыс. новых голландских дукатов. Во время этой аудиенции шах наслаждался тем, что брал монеты горстями с блюда и вновь опускал их на него, как золотой дождь. Казалось, что это занятие доставляло Фатх-Али-шаху огромное удовольствие.

Эти анекдоты служат небольшим отступлением, а теперь я возвращусь к своему повествованию.

В конце апреля вернулся из своего путешествия в Мешхед, Хорасанский Курдистан и Мазендеран наш друг капитан Лемм. Он определил там около 30 астрономических пунктов и произвел барометрическое измерение многих высот. До отъезда он оставил мне в Тегеране свой барометр, при помощи которого я ежедневно два раза в день делал наблюдения, заносил показания в дневник и делал отметки температуры по термометру. Лемм рассказал нам много интересного о своем паломничестве. В каждом мензиле (ночном лагере) он делал астрономические наблюдения. По воскресеньям он оставался на своей станции, чтобы получить духовное наслаждение от чтения Библии. Вручив в Мешхеде местному хакиму Асифу од-Доуле подарки, он отправился через Кучан, Ширван и Боджнурд в Астрабад, а оттуда на запад, вдоль Каспийского моря, через Эшреф, Сари и Алиабад, затем снова на юг, перевалил вторично через хребет Эльбурсских гор и вернулся через Баб-и-Шах и Хастенак в Тегеран. Во время своего путешествия из Решта через Казвин в Тегеран и оттуда в Мешхед и Астрабад он определил 62 астрономических пункта, и я смог набросать карту этой части Персии, так как мне были знакомы маршруты этого района.

Капитан Лемм провел с нами в лагере в Арговани целый месяц. Он оформлял свои наблюдения и составлял карту районов, по которым проезжал; впоследствии она послужила основой для всех карт Хорасана и Мазендерана. В конце мая он вернулся в Петербург через Тавриз и Тифлис, определив в ходе этой поездки еще 22 пункта от Тегерана до карантина Джульфа на левом берегу бурного Аракса.

В апреле мы получили печальное известие о самоубийстве нашего друга Виткевича. Об этом мне сообщил в письме князь Солтыков. Перед смертью Виткевич сжег все свои бумаги. Это был печальный конец молодого человека, который мог бы принести нашему правительству еще много пользы, потому что обладал энергией, предприимчивостью и всеми качествами, необходимыми, чтобы сыграть в Азии роль Александра Бернса. Во время нашего с ним путешествия в Персию и пребывания там он часто бывал меланхолически настроен, говорил, что ему надоела жизнь. Указав на пистолет системы Бертран, заряжающийся с казенной части, он сказал однажды: «Avec се pistolet la, je me brulerai un jour la cervelle».[96] И он сдержал слово, так как застрелился именно из этого пистолета в минуту глубокой меланхолии. Его смерть произвела тогда сенсацию, и английские газеты много иронизировали по этому поводу.

20 мая в наш лагерь прибыли новые люди — поручик гвардейской артиллерии князь Массальский с четырьмя унтер-офицерами. Он был командирован нашим правительством в Персию по просьбе Мохаммед-шаха или, скорее, его первого министра Мирзы Хаджи-Агасси, чтобы обучить персидских артиллеристов обращению с пушками. Со своими помощниками (кузнецом, слесарем и лафетчиком) он должен был также ознакомить персидских мастеров в Тегеранском арсенале с различными сторонами артиллерийского производства.

Князь Массальский, молодой, очень образованный артиллерист, стал вскоре нашим всеобщим любимцем. На первых порах он с головой ушел в работу как в арсенале, так и на плацу, где обучал расчет батареи. Вскоре, однако, это занятие ему надоело: он увидел, что на каждом шагу ему создаются искусственные препятствия, а первый министр только и делает, что дает обещания и не выполняет их. Зачастую солдаты батареи не приходили на плац; мастерам в арсенале не хватало леса, даже угля. К счастью, русские специалисты привезли с собой набор инструментов и потому, несмотря на все препятствия, соорудили макет зарядного ящика, а также лафета. В следующем году (1840) князь Массальский покинул со своими рабочими Персию и вернулся в Петербург. Его постигла та же участь, что и всех его предшественников и последователей, будь то французы, англичане, итальянцы, пруссаки или австрийцы. Все инструкторы (военные преподаватели), поступавшие на персидскую службу, очень быстро уезжали из Персии, несмотря на то что их приглашало правительство или же официально вербовали полномочные персидские представители в Европе. Их принимали с большой предупредительностью, обращались с ними учтиво и поначалу ежемесячно выплачивали жалованье. Однако у них не было постоянных занятий, и они на горьком опыте убеждались в том, что персы считали себя намного образованнее и опытнее, чем эти ференги (иностранцы). Исключение составляли лишь полковник Шейл, англичанин, генерал Боровский, поляк, и генерал Семино, итальянец, которые женились в Персии. Они выучили язык страны, привыкли к ее нравам и обычаям и жили в кругу своей семьи. Мнение доктора Поляка, прожившего в Персии девять лет, о положении иностранных офицеров на персидской службе полностью подтверждает и мои выводы.

В конце мая после долгого отсутствия вернулся первый секретарь русской императорской миссии барон Клеменс фон Боде. Он, как и я, был большим любителем природы, и часто во время вечерних прогулок по прекрасной долине Арговани мы любовались великолепным видом пика Демавенд высотой 18 600 английских футов. Его снежная вершина и после захода солнца пылала огнем, в то время как другие хребты Эльбурсских гор уже исчезали в ночной мгле. Звездное ночное небо Персии, мерцание этих бесчисленных небесных тел на небосводе в ночной тишине навсегда останутся в моей памяти.

Между тем наступил конец августа, и мадам Дюгамель пожелала 30-го числа, т. е. в день Александра, устроить небольшое торжество. Князь Массальский обеспечил иллюминацию, генерал Семино — фейерверк. Были приглашены все наши знакомые. Аргованский сад был расцвечен фонарями. На внешней стороне большой аллеи был сооружен транспарант, в середине которого в лучах солнца сверкали буквы Н. А. Вечер оказался великолепным, не было ни ветерка. Иллюминация и фейерверк удались на славу. До поздней ночи в саду играл персидский оркестр, которым дирижировал брат знаменитого маэстро Доницетти, находившийся на персидской службе в качестве капельмейстера. Исполнялись мелодии из новейших итальянских опер. Чтобы понравиться нашим персидским гостям, на празднике появились и персы-актеры, забавлявшие их своими грубыми позами.