Идолопоклонница - Татьяна Туринская

— И что же ты ему рассказала? — с замирающим сердцем спросила Женя.

— А что я ему могла рассказать? Если я сама практически ничего не знаю. Ну, сказала, что ты не замужем, что работаешь с канцтоварами. Что поклонник таинственный имеется, которого ты целый год никому не показываешь. А больше ничего.

— Ну, спасибо, — с каким-то болезненным разочарованием поблагодарила Женя. — Болтун, между прочим, находка для шпиона.

Катя расстроилась:

— Жень, ну я ж не кому попало рассказала! Я ж брату! Он у меня знаешь, какой надежный? Он ведь у меня и за брата, и за друга. И за маму с папой, между прочим. Ты ведь ничего не знаешь, а так говоришь.

Женя спросила с издевательской ухмылкой:

— И что ж такого интересного я должна знать, по-твоему? Очень он мне интересен, твой Олег!

Катя парировала:

— Ну, не был бы интересен, вряд ли ты стала бы его к себе приглашать. И ведь хоть бы рассказала зачем! Ладно, ладно, молчу. Не хочешь — не надо. Только ты мне Олега не обижай. Я за него глотку кому угодно перегрызу, даже собственному мужу. Впрочем, Игоречку никогда и в голову не придет его обижать. Игорешка ведь мой прекрасно знает, что для меня значит Олег. Олежка ведь меня от детдома спас. Если бы не он — еще неизвестно, кем бы я сегодня была. Сама знаешь, что такое детдом. У нас ведь мама умерла, когда мне всего восемь лет было. А Олегу — девятнадцать. А папаша… Папенька как начал в день маминой смерти горе водкой заливать, так и не смог остановиться до собственной смерти. Когда мама умерла, Олег с нами уже не жил. Он после школы в авиационный поступил. И практически сразу влюбился в однокурсницу. И она в него. Они тянуть не стали, поженились еще в конце первого курса. Жить негде было — у нас ведь однокомнатная была, почти такая же, как у тебя. Мы там вчетвером и жили. Куда ему было вести молодую жену? Но и к ней идти не захотел. Он ведь у меня очень гордый. А у Алины отец в то время был каким-то большим функционером в Гостелерадио. Впрочем, я те времена не очень хорошо помню, совсем маленькая была. Помню только, что они с Алиной жили отдельно, комнату в коммуналке снимали. А потом не стало мамы. Папаша запил так, что надо мной нависла реальная угроза попасть в детский дом. Я ведь и голодная сидела, и в школу почти не ходила. Всякое бывало. Хорошо, что маленькая была, не очень-то и помню весь тот кошмар… А Олег-то ничего и не знал — жил ведь отдельно. Своих забот хватало: и учеба, и работа, и молодая жена… Да и вообще — молодые были, куда интереснее было немногое свободное время провести в теплой компании, чем проведывать выпивающего папашу. Ну, а когда узнал… В общем, забрал меня к себе. Не знаю, как Алина к этому тогда отнеслась — не помню. А ведь у них копейки лишней не было — оба студенты, да еще и квартиру приходилось снимать. Олежка целыми днями крутился, по ночам вагоны разгружал. Да что там… Трудно было. Это мне с ними было хорошо — я-то маленькая, на мне никаких обязанностей. Потом, когда отец умер — а он маму пережил всего-то на три года, печень не выдержала ежедневных возлияний — мы все вместе вернулись в нашу однокомнатную. Там и жили, пока…

Катя допила остывший чай. Помолчала минутку, словно взвешивая все 'за' и 'против': говорить, не говорить. Спросила бесхитростно:

— Ты знаешь, кто такая Алина?

Женя знала. Теперь знала. Но объяснять Кате, откуда у нее столь секретные сведения, очень уж не хотелось, и она покачала головой.

— Петракова. Слышала про такую?

Женя изобразила безграничное удивление, словно впервые услышала это известие:

— Да ты что?! Петракова? Та самая?! Ни фига себе!

— Вот-вот, — простодушно улыбнулась Катя. — Только тогда она была еще просто Алиной. Правда, Зиминой стать отказалась — папенька ее настаивал, чтобы она осталась на своей фамилии, честолюбивый мужик, а сына не получилось, вот он и боялся, как бы его фамилия не накрылась медным тазом. Короче, Алина была еще простой студенткой. Они в одной группе учились. Это уже потом, после института… Это я уже немножечко помню, мне лет двенадцать тогда было. Или одиннадцать… В общем, Олег тогда в какой-то институт попал по распределению, а Алина — на завод Лихачева. Вот только она там буквально пару месяцев проработала. Папенька ее на телевидение быстренько пристроил. Тогда как раз организовалась телекомпания 'ВиД', помнишь? Самые Горбачевские времена. Ну, там, программа 'Взгляд', 'Прожектор перестройки' и прочая фигня. Я в эти тонкости не вникала, поэтому могу что-нибудь напутать. Знаешь, в двенадцать лет ведь все это таким чужим и неинтересным кажется. Так вот, Алина попала на телевидение, редактором музыкальных программ. И как-то уж очень резко поднялась. Быстро. Очень быстро. И папенька ее взлетел тогда, как на дрожжах. Как раз пошел огромный поток рекламы, а он именно на ней, можно сказать, и сидел. Да он и по сей день всю рекламу контролирует. А Алина теперь контролирует едва ли не все теле- и радиоканалы. В смысле, всю музыкалку. А ты ж понимаешь, чтобы кого-то раскрутить, первым делом нужно пробить ему телеэфир. Ну, клипы там, разная лабуда. Концерты всякие. И все это изрядно стоит. А решающий голос в этих вопросах, между прочим, за Алиной.

Катя снова замолчала, словно с головой погрузилась в воспоминания. Потом повела плечами, как бы разгоняя кровь:

— Слушай, Жень, пойдем в комнату, а? А то у меня уже спина затекла. И задница одеревенела от твоей табуретки. Пошли, — и, не дожидаясь приглашения, первой прошла в комнату.

— О! — радостно воскликнула она на пороге комнаты. — Наконец-то! Наконец-то ты этого козла отправила в утиль! Сколько раз тебе говорила — сними его со стены и не позорься. Слава Богу. Только теперь ремонт придется делать — обои вокруг выцвели. Или что-нибудь другое туда повесь.

Женька ответила, потупив глазки:

— Да, ремонт — оно бы хорошо, давно пора. Но пока не до него. Я тут намедни календарь на следующий год купила, вот и освободила место. А то надоело, пять лет висит…

— Вот и правильно, — согласилась Катя, удобно устраиваясь в кресле. — Давно пора. Ох, Женька, если б ты знала, как я его ненавижу! Придурка этого, Городинского. Сейчас сама все поймешь. Так вот. У Алины сразу много денег появилось, резко. А у папаши ее, наверное, еще больше. Из крошечной квартирки мы перебрались в шикарную четырехкомнатную на Маяковке. Это время я уже хорошо помню. Вот только воспринимала тогда все еще по-детски. Очень хорошо помню, что Алина постоянно лечилась. Меня, собственно, никто ни о чем в известность не ставил, просто на кухонном столе всегда стояло огромное количество всяких пузырьков да упаковок с таблетками. Это я потом постепенно начала соображать, что к чему. Они оба очень хотели детей, а Алина никак не могла забеременеть. Она лечилась просто таки с патологической страстью. С фанатизмом. Таблетки жрала буквально пригоршнями. Ужасно боялась, что Олег ее бросит из-за того, что она не может иметь детей. Она ведь раньше такая же тоненькая была, как ты. А от таблеток этих… В общем, то, какая она сегодня — вовсе не результат невоздержанности в еде. Она себя этими лекарствами угробила. А Олежка… Он, конечно, хотел детей. Он их и сейчас хочет — он ведь нормальный человек. Над моими оглоедиками трусится, как курица над цыплятами. Он видел, как Алина страдает. И сам страдал. Он ведь ее сильно любил. Так сильно, что отказался от надежды иметь детей. При мне сказал: 'Хватит! Больше никаких таблеток!' Но это не помогло. В ней уже произошли какие-то физиологические изменения. Еще бы — столько лет сидеть на гормонах! В общем, и детей не нажила, и здоровье угробила.