Живодерня 2 - Сергей Арно

Слушая рассказ Сергея, Илья мрачнел все больше и больше, и когда Сергей передал народные сказания о злодействах Петрушки, Илья совсем потерял аппетит и побледнел, так что это бросилось в глаза.

— Сосиска, что ли, несвежая была? — предположила Карина.

— Да, немного нехорошо, — признался Илья.

— Тогда оставайся дома, мы с Кариной съездим.

— Нет, нет! — почему-то испугался Илья. — Я с вами, обязательно с вами…

— Заодно, может быть, Марину застанем — прижмем ее к теплой стенке котла, — сказал Сергей, ухмыльнувшись. — Но кукольник сказал, что она, стерва, пропала.

Настроение Ильи не улучшилось и тогда, когда он сел в машину. Зато Карина на переднем сидении болтала не переставая, у нее настроение было прекрасное. Сергей же, видя неудовлетворительное состояние друга, расспрашивать его ни о чем не стал, списав это на ночные его приключения. Еще бы, ведь его чуть не принесли в жертву!

Кукольник открыл почти сразу.

— Ну, наконец-то, — сказал он, облегченно вздохнув. — А то тут ломились какие-то, я их не пустил.

Крючок, сломанный после упражнений Сергея, он починил, но теперь зная его ненадежность, для страховки подпирал дверь шваброй.

— Марина явилась? — спросил Сергей, входя и озираясь кругом.

— Нет, даже не позвонила. Вообще это на нее непохоже.

— А где она может быть, не знаешь?

— Да нигде. Она здесь жила, пряталась от каких то бандитов. Вот я и думаю, не случилось бы беды.

Сергей познакомил кукольника с Кариной. Они прошли в центр помещения котельной, где кукольник приготовил стол, покрытый белой скатертью, на котором стояли чашки, чайник, вазочка с конфетами… Накрытый белой скатертью стол посреди котельной выглядел странно, нелепо и каким-то ненастоящим… И диван из своей кочегарской каморки кукольник передвинул к столу. Должно быть, ожидалось большое нашествие гостей.

— Сейчас Эдуард Робертович должен приехать. Он прямо с вокзала. Вы садитесь, располагайтесь, я сейчас чайник поставлю.

Карина с Сергеем уселись на диван, а Илья подошел к работавшему котлу и заглянул в смотровое отверстие. В топке бушевало пламя. Илье вдруг стало чего-то страшно — он отшатнулся и, больше не заглядывая туда, пошел и сел к столу.

Кукольник поставив на огонь чайник, вернулся. Карина тут же пристала к нему с расспросами о работе оператора котельной, и где можно получить такую кайфовую романтическую профессию, сказав, что все великие писатели современности были кочегарами и даже записала адрес курсов, как будто действительно собиралась пойти на них учиться. Кукольник сходил за вскипевшим чайником, заварил чай, и тут раздался звонок в дверь.

— Это наверное Эдуард Робертович, — сказал он и как-то смутился слегка, хотел что-то добавить, но махнул рукой и пошел открывать, сделав уже два шага, обернулся. — Только вы не смейтесь, — проговорил он, помедлив, и ушел.

— Прикольная у него бородища, — цокнула языком Карина. — Сергуня, давай тебе бороду отрастим, ты будешь, как фи…

Больше она ничего не сказала, а уставилась на идущего к ним человека.

Илья даже привстал с табуретки, настолько изумил его вошедший в котельную гражданин.

Человек был совершенно уродской… нарочито уродской наружности. Словно попав в кривое зеркало "комнаты смеха," он так и остался в искаженном виде. Его большая голова была деформирована в сторону, что лоб вместе с шевелюрой и угнездившейся на ней шляпой съехал влево, а нижняя часть вместе с челюстью вправо. Но, по всей видимости, это кажущееся неустойчивым строение нашло-таки равновесие и крепко держалось на худой шее. Под носом у него была большая шишка. Но это было не все. Туловище человека было редкостно исковеркано матерью природой: одна рука короче, другая длиннее, шел он как-то боком, и пританцовывая. В одной руке, в той, которая была длиннее, он нес старинного вида саквояж, с какими до революции ходили земские врачи, в другой руке под мышкой держал горшок с растением. Все вкупе было смехотворным, все это извращенное человеческое тело непонятно почему очень смешило. И Илья, глядя на приближающегося человека, делал над собой огромные усилия, чтобы не засмеяться. Лицо Карины тоже передергивали конвульсии подавляемого смеха, только лицо Сергея окаменело, и по нему трудно было определить, какая борьба идет сейчас у него с самим собой.

Уморительный человек остановился, оглядел все общество с передергивающимися лицами, поставил растение на тумбочку рядом со столом и повернулся к кукольнику.

— Это ты запретил молодым людям смеяться? — спросил он трубным голосом, идущим, казалось, из диафрагмы.

— Да нет, что ты, — запротестовал кукольник. — Просто они…

— Знаю- знаю, ты запретил, — сказал уродский человек. — А я разрешаю. Смейтесь, друзья мои. Не забывайте, я артист, и мне приятно, когда люди смеются.

И он поклонился публике. Первой не выдержала Карина, потом и Илья с Сергеем. Но смех был недолгим.

— Ну вот, теперь давайте познакомимся. Меня зовут Эдуард Робертович. Когда-то я был директором и главным режиссером кукольно-человеческого театра. Правда, в нем были и цирковые номера. Теперь вот заслуженный инвалид. Да-а, давно это было.

Он снял свой старомодный выношенный макинтош, шляпу и, подав их кукольнику, уселся на стул спиной к котлу; саквояж он поставил рядом с собой, горшок с растением взгромоздил на стол. Кукольник повесил его одежду на вешалку и отнеся в свою коморку вернулся и переставив растение на тумбочку возле котла, представил новому гостю все общество. Эдуард Робертович пожал мужчинам руки, поцеловал запястье Карине. Рот у Эдуарда Робертовича был слегка набок, и поцелуй вышел с виду довольно забавный.

Кукольник налил всем чаю. Илья в это время разглядывал нового знакомого. Эдуард Робертович нравился ему все больше. Илью всегда привлекало человеческое уродство — вопиющая индивидуальность. Как будто он подглядывал в мастерскую, где Создатель конструировал людей, по ошибке или по какой-то другой, ведомой только Ему причине, выпусстил вот так коверканное создание. Впервые попав в кунсткамеру на выставку уродов, Илья (буквально) был изумлен приведшим его в восторг разнообразием человеческих форм. А тут живой человек, настолько телесно искаженный, что от него не отвести глаза, которые находили в его внешности все новые и новые сюрпризы, например, вся его театральная, нарочито элегантная манера поведения. Как он сидел, закинув ногу на ногу, как помешивал ложечкой в чашке… ничуть не ощущая неудобства от своей неординарной внешности. Все эти манеры шли вразрез с его внешним видом и казались чем-то абсурдным, не взаправдашним. Он явно бравировал своим уродством.