Лоцман - Джеймс Купер

— Послушайте людей, дорогой сэр! Они кричат, что без вас не уйдут, а ведь шлюпку вот-вот разобьет о шхуну…

Барнстейбл указал ему рукой на вельбот и, приказав тотчас сойти в него, молча отвернулся.

— Что ж, — с твердостью в голосе сказал Мерри, — если лейтенант не должен покидать гибнущего корабля, следует остаться и гардемарину. Отваливай, ребята! Мы с мистером Барнстейблом остаемся на «Ариэле».

— Молодой человек, мне поручена ваша жизнь, и я за нее отвечаю! — сказал командир, схватив сопротивляющегося юношу и передавая его на руки матросам. — Отваливайте, и да поможет вам бог! Вельбот и так перегружен — еще неизвестно, как он дойдет до берега.

Однако моряки все еще медлили, ибо увидели, что рулевой твердым шагом двинулся по палубе, и надеялись, что он уговорит лейтенанта и сам тоже сойдет в шлюпку. Но Том лишь последовал примеру командира: схватив Барнстейбла в свои мощные объятия, он с непреодолимой силой перебросил его через фальшборт. А затем, отдав с нагеля фалинь, удерживавший шлюпку у борта, поднял руки и закричал:

— Да свершится надо мной воля господня! — Голос его заглушал рев бури. — На моих глазах была прибита первая доска «Ариэля», и я увижу, как она будет оторвана. А после я больше жить не желаю!

Но не успел он произнести и первых слов, как товарищи перестали его слышать, ибо их отнесло далеко прочь. Управлять вельботом было уже невозможно из-за его чрезмерной перегрузки и ярости бури, и, когда он поднялся на белом гребне волны, Том в последний раз увидел свое любимое судно. Затем вельбот погрузился в провал между волнами, и через несколько мгновений лишь раскрошенные обломки его были выкинуты на прибрежные камни. Рулевой неподвижно стоял у борта и видел, как в воде замелькали головы и плечи. Одни пловцы мощными, хорошо нацеленными движениями направились прямо к песчаному берегу, который стал видим, когда ушла волна, а другие метались в беспомощном отчаянии. Честный старый моряк закричал от радости, увидев, что Барнстейбл вышел на берег, неся в руках бесчувственного Мерри, а за ним один за другим, мокрые и измученные, вышли и многие другие моряки. Еще несколько человек невредимыми вынесло волнами на берег, но, когда Том снова занял прежнее место на бушприте, он не мог отвести горестный взор от безжизненных тел, с такой силой прибитых к скалам, что в них уже едва можно было различить образ человеческий.

Теперь единственными обитателями гибнущего судна остались рулевой и Диллон. Последний, после того как ему довелось быть свидетелем только что описанной сцены, пребывал в состоянии тупого отчаяния. Но, когда застывшая от ужаса кровь вновь начала струиться по его жилам, он подполз к Тому с тем эгоистическим чувством, которое делает более терпимым даже безнадежное сострадание, когда человек делит его с другим.

— Когда спадет прилив, — сказал он голосом, который выдавал агонию страха, хотя слова выражали возродившуюся надежду, — мы сможем дойти до берега.

— Только Иисус Христос мог ходить по воде, как по палубе, — ответил рулевой. Старый моряк помолчал, а затем, поглядев на Диллона со смешанным чувством презрения и сострадания, добавил: — Если бы вы чаще вспоминали о нем в хорошую погоду, теперь, в бурю, судьба ваша не была бы столь жалкой!

— Ты полагаешь, что опасность все еще велика? — спросил Диллон.

— Велика для тех, кто боится смерти… Тише! Слышите вы шум у вас под ногами?

— Это ветер бьет в борт судна.

— Нет, это стонет сам корабль, — внушительно произнес рулевой. — Это его предсмертные стоны. Вода разбивает его палубы, и через несколько минут самое прекрасное судно, которое когда-либо рассекало волны, превратится в такие же щепки, какие летели, когда его строили.

— Зачем же тогда ты остался здесь? — с отчаянием вскричал Диллон.

— Чтобы умереть, как мне назначено, — ответил Том. — Для меня эти волны то же самое, что для вас земля. Я родился на них и привык к мысли, что они станут моей могилой.

— Но я… я.. — воскликнул Диллон, — я не хочу умирать! Я не могу умереть!.. Я не умру!

— Несчастный! — пробормотал его собеседник. — Вы должны умереть, как и все мы. Когда настанет смертная вахта, никто не смеет не явиться.

— Я умею плавать, — продолжал Диллон, с отчаянной решимостью кидаясь к борту судна. — Неужели здесь нет какого-нибудь обломка дерева или веревки, которые я мог бы взять с собой?

— Нет. Все срезано или унесено в море. Если вы хотите бороться за свою жизнь, возьмите с собой смелое сердце и чистую совесть, а в остальном уповайте на бога.

— На бога! — повторил Диллон в порыве безумного отчаяния. — Я не знаю никакого бога! И нет бога, который знал бы меня!

— Молчите! — так грозно прикрикнул на него рулевой, что, казалось, содрогнулась стихия. — Молчите, богохульник!

Тяжелый скрип расшатываемых волнами досок, вырвавшийся из недр «Ариэля», еще усилил сумятицу в душе Диллона, и он головой вниз кинулся в море.

Волны, брошенные прибоем на берег, возвращались в море, встречаясь с новыми волнами и образуя вокруг шхуны водовороты. И вот в один из таких водоворотов бросился, сам не ведая об этом, Диллон. И, когда его отнесло на некоторое расстояние от шхуны, он встретил противное течение, которого, несмотря на самые отчаянные усилия, не мог преодолеть. Легкий и сильный, он хорошо умел плавать, поэтому борьба была тяжелой и долгой. Он видел, что берег близок, и ему казалось, что он вот-вот достигнет его, но в действительности он нисколько не продвигался вперед. Старый моряк, который сначала следил за ним с полным равнодушием, понял опасность его положения. И, забыв о собственной участи, он крикнул так громко, что даже его товарищи, вышедшие на берег, услышали его:

— Держите левее! Выбирайтесь из встречного течения! Держите к югу!

Диллон слышал голос рулевого, но разум его был настолько скован ужасом, что он не понимал слов. Однако он инстинктивно подчинился указанию и постепенно изменил направление, пока снова не оказался лицом к судну. Течение понесло его наискось к скалам, и он снова очутился в водовороте, где ему приходилось бороться лишь с волнами, ослабленными преградой в виде останков шхуны. Он продолжал держаться, но силы уже покидали его. Том огляделся вокруг в поисках веревки, но все было унесено вместе с рангоутом или смыто волнами. Тут его взор встретился с полным отчаяния взором Диллона, и, хотя старому моряку не раз приходилось быть свидетелем ужасных событий, сейчас, увидев эту агонию, он невольно прикрыл рукой глаза. И когда минуту спустя он опустил руку, то увидел медленно уходившее под воду тело жертвы волн, которая размеренными, но бессильными движениями рук и ног еще продолжала бороться, стараясь добраться до шхуны и сохранить существование, не выдержавшее предназначенного ему испытания.

— Скоро он узнает бога и убедится, что бог знает его! — пробормотал рулевой.

В этот миг гигантская волна ударила в шхуну, доски ее затрещали, рассыпались, все смешалось, и вскоре волны понесли к скалам обломки вместе с телом простодушного рулевого.

ГЛАВА XXV

Вспомнить надо тех порой,

Кто в пучине спит морской

Под суровой крутизной Эльсинора!

Долгими и тоскливыми были для Барнстейбла часы, пока не спал прилив, обнажив песчаный берег, где можно было искать тела погибших матросов. Некоторые из них внешне не так уж пострадали от дикой ярости волн. И, лишь по мере того как спасшиеся убеждались, что в их несчастных товарищах угасла последняя искра жизни, они с почестями зарывали их в могилы у самого края стихии, на лоне которой они провели весь век. Но тот, кого больше других знал и любил капитан, все еще не был обнаружен, и Барнстейбл большими шагами ходил по обнажившейся теперь широкой полосе между подножием скал и бушующим морем, лихорадочно горящим взором осматривая обломки корабля, которые волны продолжали выбрасывать на берег. Он нашел всех живых и мертвых из бывших при нем в последнюю минуту на «Ариэле», и только двое пропали. Кроме себя самого и Мерри он насчитал в числе спасшихся еще двенадцать человек, а шестерых они уже похоронили. Это как раз и составляло общее число тех людей, которые доверили свою жизнь хрупкому вельботу.

— Не говорите мне, Мерри, что его нет в живых, — сказал Барнстейбл, продолжая ходить по берегу в сильном волнении, которое он тщетно старался скрыть от юноши, принимавшего живейшее участие в беспокойстве командира. — Ведь очень часто моряки во время кораблекрушения спасаются на обломках разбитого судна. И вы можете видеть своими глазами, как спадающая вода гонит к берегу доски с того места, где погибла наша шхуна, а оттуда сюда добрых полмили. Матрос, которого я поставил на вершине скалы, еще не подал знака, что заметил его?

— Нет, сэр, нет! Мы никогда не увидим его вновь. Люди говорят, что он всегда считал грехом покинуть гибнущий корабль и что он ни разу за свою жизнь ради своего спасения не поплыл к берегу, хотя известно, что однажды, когда кит опрокинул его шлюпку, он держался на воде целый час. Видит бог, сэр, — добавил юноша, украдкой смахивая слезу, — что я любил Тома Коффина больше всех других наших матросов! Вы редко поднимались на борт фрегата, но всякий раз, когда Том бывал у нас, мы собирались вокруг него в кубрике, чтобы послушать его рассказы и втянуть его в нашу болтовню. Мы все любили его, мистер Барнстейбл, но даже любовь не в силах воскресить мертвых!