Надежда мира - Тамара Воронина

Женя механически переставляла ноги, думая о своем. Впрочем, «думая» – это большое преувеличение, думать она как раз не могла, роились разрозненные полумысли-полувопросы, а так как даже приблизительного ответа на эти полувопросы не было, то и полумысли в систему не складывались, и Женя на себя злилась. В конце концов она решила, что хоть один плюс имеется: никто их не насиловал, наоборот, мясом кормили и с собой в дорогу дали.

Риэль поглядывал на нее, но молчал, давая ей возможность привести голову в порядок. Проку, правда, не было. Женя взяла его за руку, он заулыбался, но снова ничего не сказал, а на привале, который они устроили только тогда, когда уже никаких сил не было идти, заставил ее взять лютню и играть гаммы. То есть упражнения, которые он ей показал. Женя поныла, пожаловалась на усталость, он поворчал: «Ты не на четвереньках шла, руки не устали», но отложить лютню не разрешил.

Вообще, это была не лютня, как виола не была виолой, а флейта флейтой. По форме инструмент был похож на сплющенный с одной стороны овал, гриф был покороче, чем у гитары, зато струн было семь, не восемь, как пугал Риэль, что существенно облегчало обучение. Чисто психологически, потому что на семиструнной гитаре Женя играла на уровне «блям-бряк».

– Он тебе не понравился, – растирая онемевшие от упражнений пальцы, заявила Женя. Риэль помедлил.

– Не понравился. Но я даже передать не могу, как рад, что он встретился на нашем пути.

– Он сумасшедший?

– Не знаю. Он фанатик. Это намного страшнее.

– Так ведь ничего и не сказал… И ты, между прочим, тоже.

Риэль лег на одеяло и закинул руки за голову.

– А что я знаю? Пару старых баллад, неведомо кем сочиненных в эпоху диких времен? Там ничего конкретного.

– Запрещенных баллад?

– Нет. Запрещены сказки, но не баллады. Пой хоть перед королевским дворцом. Просто с теми, кто их поет, вечно случаются какие-то неприятности. Не пугайся, никто не падает с моста головой вниз. Мелочи. То ногу сломает, то суставы заболят, то воспаление горла замучает, то, извини, понос, то деньги украдут. Думаю, тут больше суеверий и преувеличений, чем правды, но все равно желания петь не возникает. И я бы не сказал, что баллады красивые… Так, набор расхожих истин про свет, надежду мира и сопровождающие чудеса. А чудес не бывает. Я не думаю, что ты в опасности по этой причине. Ты рыжая, давно бы уже нашли. Сколько раз нас и стража видела, и гвардейцы, и сыскари – ничего, даже не задерживали.

– Ты испуган, Риэль.

Он помолчал, глядя в стремительно темнеющее небо.

– Испуган – это ты еще мягко сказала. Я боюсь фанатиков больше, чем разбойников. Что могут разбойники? Ограбить, избить, изнасиловать, убить в конце концов. Фанатики могут использовать в своих интересах, а в чем заключаются их интересы, я даже и думать не хочу. Не знаю, чего тебе наговорили обо мне Симур да Хайлан, но я очень несложный человек. Человек-растение. Или человек-птица. Я не люблю интриги, политику, религию, но люблю музыку, стихи, песни. Я люблю жизнь, а фанатики не умеют ее любить.

Женя подумала, что на его месте могла бы жизнь и возненавидеть. Ей, конечно, тоже доставалось. Но не так. Вроде бы и Олег, некогда столь любимый, ее бросил, да некрасиво так, и ребенка потеряла, и никто ее не понимал… Только ведь именно что некогда столь любимый, прошла любовь бесследно, даже удивительно, как умная девочка Женя купилась на его обаяние. Смерть ребенка – будем откровенны! – была больше избавлением от мучений, и никак не только Жениных, потому что помимо отставания в развитии у него были бесконечные проблемы с желудком, у него, малыша, было высокое внутричерепное давление и болела голова, он и плакал-то от боли, и как ни было ей, матери, жалко своего сына, она понимала, что нормальной жизни у него не будет никогда. Окружающие не понимали? А это было обидно только в силу абсолютной молодости и неподготовленности к жизни. Ее и потом не понимали, только она из-за этого не расстраивалась. Жила сама в себе – и ничего.

А главное, она была крепче Риэля. Выносливее. Не настолько ранима… да и ранима ли? Может, та давняя история так огрубила ее душу. Может, от природы не такая. Женя пинки в живот от любимого мужа, убивавшие их ребенка, через шесть лет не вспоминала так, как Риэль вспоминал единственную пощечину Матиса.

Она придвинулась ближе и провела кончиками пальцев по его щеке. Риэль слабо улыбнулся.

– Я небритый. Ужасно, правда? Блондин с щетиной почему-то выглядит смешно. Но можно я побреюсь утром?

Женя критически рассмотрела его лицо.

– Ничего ужасного. И ничего смешного. Что тебе так не понравилось в Стане? Только чур честно. – Он на минуту закрыл глаза. Не хочет говорить. Не хочет… интересно. – То, что он позволит своим бандитам сбегать за пастушками?

Он вздохнул и наконец признался:

– Нет. Если честно, я не очень переживаю за пастушек. Разбойники редко убивают женщин и насилуют до смерти тоже… им совершенно не надо настраивать против себя людей. То есть ничего хорошего в этом нет, но… Не трогает это меня. Он фанатик. При этом его люди ему даже не преданы, они его обожают. Чтоб безропотно отказаться от добычи… Я все ж не старый толстый мельник и, случается, вызываю у мужчин неудержимое желание. А они и не помыслили протестовать. Тут же меня подняли, рубашку одернули, сухую траву с плеча стряхнули и без разговоров к нему… Ну вот ты уже поняла. Его люди никогда не расскажут, что бывший командор ордена повстречал в лесу рыжую женщину и отпустил ее.

– Два десятка человек? Риэль, да как…

– Да просто. Тройчатку в вино хотя бы – и через несколько часов ни одного разбойника. Или… на нем знак Гильдии магов, а уж что они умеют, я знать не хочу. Скажи, о чем ты думала, когда на меня смотрела? Ты странно смотрела.

– О том, что в моей жизни наконец появился смысл, – сообщила Женя, хотя думала совсем не об этом. Не рассказывать же мужчине, что он слаб и она его жалеет. – Я как жила последний годы? Работала, говорила ни о чем с подружками, заводила ни к чему не обязывающие романы и приходила в пустую квартиру, где меня никто не ждал. У меня никого не было, Риэль. Даже кошки. А сейчас есть ты. И это возвращает смысл в мою жизнь.

– Смысл – чтобы быть с кем-то?

– Нет. Наверное, нет. Смысл в том, что одиночества больше нет. Я перестала знать, что одна, что никому не нужна… не скажу, что меня это так уж сильно тревожило, ну одна и одна, мало ли таких. Я никому не нужна была, так ведь и мне никто не был нужен. А тут – ты…

Он резко сел и порывисто обнял ее, крепко, до боли, но говорить ничего не стал. И зачем говорить? Все встало на свои места. Почему этот совершенно посторонний человек стал так дорог, так необходим? Как можно было жить без него столько времени? Ну и пусть он слабый, пусть он ранимый, пусть какой угодно, зато Женя сильная и упертая. Справятся.