Две жизни одна Россия - Николас Данилофф

Генерал взял со стола документ и начал читать монотонным голосом…

Советский Союз официально обвиняет меня в шпионской деятельности. Конкретные обвинения следующие:

1. Сбор, согласно инструкции ЦРУ, и передача туда сведений экономического, политического и военного характера, наносящих ущерб Советскому Союзу.

2. Помощь ЦРУ в налаживании конспиративных связей с советскими гражданами.

3. Иная, шпионского рода, деятельность…

Генерал закончил чтение, поднял на меня глаза и сказал:

— Шпионаж очень серьезное преступление против государства, господин Данилов. По нашему закону это действие влечет за собой наказание в виде заключения на срок от семи до пятнадцати лет, а также высшую меру — смерть.

Слово "смерть" подействовало на меня как сильнейший удар в солнечное сплетение. Я не мог и предположить, что мне будет угрожать такое. Мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. В голове все смешалось. Руки, ноги ослабли так, что я перестал их чувствовать. Сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Пальцы дрожали.

Голос генерала вернул меня к реальности.

— Я советовал бы Вам оказывать содействие следствию, — говорил этот голос. — Это послужит Вам только на пользу…

Внезапно мысли мои прояснились. Видимо, Сэмюэл Джонсон1 был прав, когда писал, что ничто так не концентрирует мысли, как перспектива быть повешенным.

Однако дело принимало очень серьезный оборот, и мое поведение сейчас должно быть соответствующим. Я решил проявить некоторую деловую, так сказать, активность: раскрыл свой блокнот, достал ручку, начал писать. Никаких комментариев по поводу предъявленного обвинения я не сделал, никакой видимой реакции постарался не проявить. Мой ответ обвинителям заключался в сдержанности и внешней пассивности.

Это возымело действие: привело генерала в раздражение.

— Вас не беспокоит серьезность предъявленных обвинений? — спросил он.

— Конечно, я обеспокоен.

Мой ответ прозвучал немного хрипло. Мне было трудно говорить. Но я едва приподнял голову от записной книжки, продолжая делать в ней заметки.

— Для чего Вы просили этого Мишу фотографировать для Вас? — произнес вдруг генерал. — Если Вам так нужны были снимки, обратились бы в редакцию газеты "Красная Звезда", там пошли бы навстречу. Вам не следовало обращаться к неизвестным людям.

Я продолжал писать. Мысль обратиться за фотографиями в газету Министерства обороны была такой же нелепой, как просьба к Комитету госбезопасности сообщить мне сведения о работе контрразведки.

— Ну, и как Вы намерены ответить на обвинение, господин Данилов? — спросил наконец Сергадеев.

Я на минуту оторвался от записей.

— Отвергаю все с начала до конца, — сказал я, глядя ему в глаза.

Оба они не скрывали своего разочарования. Сергадеев поднял телефонную трубку и кого-то вызвал. Через мгновение вошла секретарша, Сергадеев вручил ей обвинение и какие-то свои бумаги для перепечатки. Пока мы ожидали ее возвращения, генерал сидел с края длинного стола, нетерпеливо барабаня по нему пальцами. Я предположил, что беднягу вызвали с дачи, и он мечтает поскорее вернуться обратно, пока воскресный день не подошел к концу.

Секретарша вошла снова. Пункты обвинения были отпечатаны сверху страницы, в середине стоял мой отказ признать себя виновным. В конце листа были строчки, свидетельствовавшие, что мне была дана возможность ознакомиться с предъявленными обвинениями, что я читал и понял прочитанное.

Я очень внимательно просмотрел этот документ: хотел убедиться, что моя подпись не будет означать согласия ни с одним из предъявленных обвинений. Поэтому я решил подписать только последнюю часть документа, подтверждающую, что я его читал.

Еще раз перечитав бумагу, я поставил подпись. Внезапно я обратил внимание на дату: седьмое сентября 1986 года. Господи! Да ведь сегодня день рождения моего отца! Ему было бы восемьдесят семь. Опять мне вспомнились его слова о соляных копях. Он был прав: я находился еще на один шаг ближе к Сибири…

Генерал встал, попрощался с Сергадеевым и вышел вместе с переводчиком. Я тоже поднялся из-за низкого столика, полагая, что свидание окончилось. Мне хотелось одного: поскорее вернуться в камеру, собраться с мыслями. Но Сергадеев еще не намерен был распроститься со мной. Он устроился за своим столом, пригласил меня сесть поближе.

— Теперь, Николай Сергеевич, — сказал он, — обсудим еще кое-что… Отец Роман… Расскажите мне об отце Романе.

Я снова почувствовал напряжение: добрались и до отца Романа… Петля затягивалась. Всю неделю я молил Бога, чтобы Сергадеев не касался этого вопроса.

— Мы знаем, что вы получили от отца Романа письмо, — продолжал полковник. — Что вы с ним сделали?..

Если и существовало что-то, из-за чего у меня могло сразу подняться давление, го это было именно письмо от человека, который называл себя "отец Роман Потемкин", письмо, опущенное им в мой почтовый ящик. Из всех подозрительных типов, которых подсылали ко мне в Москве, отец Роман был несомненно самым искусным произведением рук КГБ. Даже фамилия была придумана гениально: князь Потемкин — человек из екатерининских времен, построивший "липовые" процветающие деревни на пути следования своей императрицы.

Этот Роман был очень умелым — таким умелым, что ему почти удалась уловка по превращению меня в добровольного подручного для одной из важных разведывательных операций.

* * *

История с отцом Романом началась в понедельник 10 декабря 1984 года. Я работал у себя в бюро, когда мне позвонил какой-то незнакомый человек, представившийся русским православным священником. Не скажу, что для иностранных корреспондентов, работающих в Москве, подобные звонки были такой уж большой неожиданностью. Когда позвонивший заявил, что хотел бы встретиться со мной, я ответил, что в данное время слишком занят и попросил позвонить на следующей неделе. За годы работы у меня уже появилось здесь некоторое количество знакомых, которым я доверял, и не очень хотелось встречаться с неизвестными людьми, прямо с улицы, которые вполне могли быть связаны с КГБ.

Чаще всего после такого моего ответа повторных звонков не бывало — звонивший улетучивался. Но отец Роман позвонил снова ровно через неделю. Я пригласил его в свой офис, полагая, что обязательное наличие там подслушивающей аппаратуры, установленной кэгэбэшниками, должно охладить его пыл. Но он принял приглашение, и мне пришлось назначить время встречи. Когда на следующее утро, 18 декабря, около одиннадцати, раздался звонок в дверь, я испытал некоторое чувство раздражения. Приход гостя застал меня в разгаре работы над статьей, которую нужно было в тот вечер передать по телексу в Вашингтон. Еще до того, как открыть дверь, я уже твердо решил как можно скорее избавиться от посетителя. Однако я был приятно удивлен видом стоявшего на пороге молодого человека. Отцу Роману было, пожалуй, не больше тридцати, на нем были синие джинсы, лыжная куртка. Такой наряд на священнике