Дневник. 1914–1920 - Прасковья Мельгунова-Степанова

Все вокзалы завалены сыпными, тут же трупы. В Нежине одна свеча на весь огромный вокзал, где весь пол сплошь устлан живыми людьми. Вся дорога – кошмар. В Одессе танки и союзники. Полная свобода слова и печати, большевиков только не пускают к войскам, в порту иногда расстреливают за проповедь (большевизма). Порядок полный, так, как бы хотелось, чтобы везде было.

Сегодня Григорий Алексинский передавал слух, что Иван Павлович Алексинский умер от сыпняка. Его видели в Екатеринодаре. Он работает как хирург в добровольческой армии. Сегодня приказ гробов не делать, а все дерево употреблять на лопаты, – поздновато – Москва утопает в снегу; сегодня приказ всем чистить улицы и крыши, а работать нечем. Но многие работают и убирают, ибо вид улиц невообразим. Патриарх Тихон и «святые отцы» предсказывают, что Пасху будем «в радости встречать».

Про мощи, которые большевики старательно открывают и изобличают, в народе прямо говорят: «Мощи ушли». Во Владимире народ голосовал в соборе за оставление там мощей, а то их в виде костей хотели перенести в музей; (народ говорит) «все жиды, своих синагог не трогают, а все наши храмы».

Цены:

1 фунт хлеба до 25 руб.

1 ф. картошки – 8 р.

1 ф. масла – 120 р.

1 ф. сахара – 90 р.

1 ф. сала – 60 р.

1 ф. простого мыла – 27 р.

1 пуд черной муки – 700–800 рублей

1 ф. собачьего мяса – 6–7 руб.

1 ф. ветчины – 80 р.

1 ф. чая – 300 р.

1 сажень дров – 1200 р.

1 ф. телятины – до 30 р.

Сегодня ночью на час переводят стрелку часовую вперед, и останавливается все железнодорожное движение – вокзалы заколачивают.

Предложила мне Лапина хлеб и пшено; поехал Иван, и оказалось, что там просто комиссар Павелецкого вокзала торгует отобранным у мошенников (1 пуд пшеничной муки – 1500 рублей).

Остроумие обывателей: Всероссийская чрезвычайная комиссия – ВЧК – «Всякому человеку крышка».

Высший совет народного хозяйства – ВСНХ – «Воруй скорей – нет хозяина».

Аня ехала в теплушке с парнем большевистского пошиба. К нему все приставали: «Пойдешь в Красную армию, небось?» – «Нет», – жеманно отвечает он. «Пойдешь!» – «Убегу». – «Ну, пойдешь в чрезвычайку и будешь говорить: служу в Вичике».

На Александровской ж[елезной] д[ороге] в мастерских не дали говорить Невскому. Там есть рабочий à la Гапон. Он собрал митинг, рабочие потребовали, чтобы он председательствовал, и вынесли резолюцию о сдаче большевиками власти. Ночью он был арестован, тогда все рабочие поднялись с требованием его освобождения, пригрозив, что иначе двинутся на Кремль с Красной армией. Его выпустили, и он был вызван к Невскому, который стал ему говорить, что это была ошибка, а что он, мол, слышал, что у него две недели назад украли пиджак и сапоги, так он охотно возместит потерю по «теперешним ценам». На Прохоровской фабрике был митинг, на котором не дали говорить большевикам, да так, что Ярославский упал в обморок, а Рязанов тщетно кричал, что он и с большевиками всегда сражался за свободу слова. Представителю американских рабочих (очевидно, все тому же пресловутому Рейнштейну – еврею, прожившему два года в Америке) прохоровцы заявили, чтобы он передал своим, что раньше они работали на фабрике, а теперь прокладывают рельсы на Ваганьково (кладбище) – возить покойников с фабрики.

Деникин переехал в Ростов-на-Дону, и Кубанская армия перешла в Область Войска Донского. Колчак быстро движется вперед. В Брянске восстание Красной армии, лозунги: «Свободная торговля», «Долой продовольственные комитеты» и «Бей жидов». Идет погром, а посылаемые на усмирение отряды переходят на сторону восставших. Здесь говорят, что завтра будет голодный бунт.

Муралов сдался Колчаку в плен (вся его семья арестована), с ним 399 миллионов, которые он взял для расплаты с армией, с ним вместе попалась и армия его (на Уфимском направлении).

Частушка:Не хотим Ленина с кониной,Лучше Николай со свининой.

Рига взята белогвардейцами. В Петербурге сильные волнения. Говорят, что там свергнуты большевики, и власть в руках левых эсеров. Поезда оттуда не приходят. В Брянске восстание ликвидировано, расстреляно 600 человек, и сюда привезена масса.

Самое характерное теперь для улиц Москвы – тьма ручных саночек – на них все перевозится.

Во вторник хоронили Якова Свердлова, избитого, по слухам, в Орле и умершего от простуды, так как он бежал оттуда в одном белье. В воскресенье его привезли в Благородное собрание и выставили с почетным караулом из главных большевиков, но никто туда не ходил, и зала была пуста. Чтобы поставить его там, был прерван в середине концерт Красного Креста. Сперва появился какой-то субъект, когда кончил играть Метнер, и заявил, что ввиду смерти Свердлова второе и третье отделения концерта будут соединены. Потом во время исполнения «Эгмонта» вдруг потухло электричество с одной стороны; Кусевицкий ускорил темп, электричество потухло с другой стороны. Он еще скорее – тушат с третьей, выходит тот же господин и предлагает всем уходить, так как сюда несут Свердлова. Пришлось публике уйти.

На похоронах (хоронили на Красной площади по еврейскому обряду) было мало народу, главным образом Красная армия, но и среди солдат разговоры были весьма нелестные: «Это не Свердлов, он бежал, никто его не знает в лицо, хоронят куклу или еще кого-то. Скоро и Ленина так будем хоронить, тоже удерет». Команды не слушают. Распорядители тщетно ждали депутаций от рабочих. Железнодорожные рабочие вынесли резолюцию: не давать поездов под Красную армию для прекращения гражданской войны, и всюду ее разослали.

Большевики усиленно пускают слухи о том, что Америка предложила им и Колчаку подписать обязательство о прекращении гражданской войны и об ограничении количества штыков впредь до мирной конференции, где вопрос о судьбе России будет решен. Говорили, что Каменев едет на переговоры с Колчаком. Было в этом что-то нелепое – Ленин якобы в Петербурге подписал с американской делегацией это условие. Теперь, наконец, выяснилось, что это Ленин предложил Америке во имя человеколюбия снабдить Россию провиантом и попросить Колчака пропустить оный через Сибирь![249]

Васюшинский в день Парижской коммуны[250] выступил в Красной армии с лекцией о ней. Он начал так: «Парижская коммуна началась, когда национальная гвардия была распущена». Тут начался страшный крик: «И нас надо распустить!» Пошла потасовка, вышло начальство и начало их ругательски ругать – так ничего и не вышло из лекции. Одна прислуга (говорил К. В. С.) поставила на стол портрет Троцкого. «Зачем?» – спросил ее хозяин. «Чтобы плевать на него, как подойду к столу». Кухарки говорят, что три ночи кряду Ленину являлся Герм[ог]ен и убеждал уехать, тот остался, и теперь его «хватил паралич». Ждут голодного бунта. Извозчик в деревне доказывал Ане, что все большевики – «жиды». «А Ленин?» – «И он жид; если отец его и русский, то мать или бабушка, наверное, жидовка». Нет возможности достать перчатки – их дают по карточкам на сладкое…