Агни Парфене - Светлана Полякова

— Димочка, мы уезжаем завтра. Давай поговорим после нашего возвращения… И — я не хочу говорить с тобой о Саше без него. Вот втроем и поговорим, хорошо?

— Лика, а… куда вы едете? И когда?

— Мы?

Лика рассмеялась.

— В свадебное путешествие, — сказала она. — Далеко. Завтра. Я же тебе сказала…

— Ну, может быть, мы до отъезда с тобой успеем встретиться.

— Дима, ты в пять утра ко мне приедешь? — засмеялась она. — Мы договорились уже на шесть утра. Так что — придется тебе подождать все-таки. Вот вернемся — и поговорим.

Он готов был закричать от отчаяния.

Надежда на освобождение на глазах рассыпалась как карточный домик, и он — рассыпался, рассыпался, рассыпался…

— Дим, это очень важная поездка, — сказала она, уловив в его молчании обиду. — Понимаешь, нам очень надо поехать туда. От этого, может быть, ничего и не зависит, но… Для нас — важно. И я очень хочу увидеть все своими глазами. Сашка мне много рассказывал о том месте. Давай поговорим обо всем потом.

Он хотел ей сказать, что от нее сейчас очень многое зависит, хотел спросить об иконе, но… Телефон его умер.

Он посмотрел на него и пробормотал:

— Все. Зарядка кончилась. А они завтра уезжают. Очень рано. Так что…

— Куда?

— Она не сказала.

— А ты подумай, куда они могут поехать…

Голос Андрея был по-прежнему мягким и вкрадчивым, а Дима чувствовал, как по спине неприятными, холодными струйками бежит его страх.

— Димочка, вот ты вспомни, куда любит ездить твой друг, и мы тебя отпустим. Отпустим ведь?

Снова взгляд в сторону тени.

Снова кивок.

— Вот. Тебя отпустят. Куда они могут поехать?

Он знал это. Просто ему до боли не хотелось говорить об этом месте. Ему — так не хотелось, но… «Они меня отпустят, — решил он. — И я успею их предупредить. Я успею. Доеду еще до Сашки, и мы что-нибудь придумаем».

— Знаете село Камуши? — сказал он, глядя Андрею в глаза. — Да знаете, наверное, там недавно священника из-за икон вместе с семьей сожгли… А еще там в лесу отшельник жил, его два года назад тоже из-за старинных икон спалили.

Он сейчас почти наслаждался, видя, как лицо Андрея становится неприветливым, злым, напряженным. Дима напоминал ему о тех происшествиях, о которых Андрей явно хотел забыть. «Я ведь не говорю, что это делал ты, — усмехнулся про себя Дима. — Но ты был одним из них, да, ты просто был одним из них — жадных, скверных, бесноватых, одержимых… И я один из них, увы. Пусть в меньшей степени. Или — в большей? Не будь меня, узнали бы вы про дядю Мишу? И про камушинского священника, которому подарили несколько старинных, дорогих икон…»

— Так вот, прямо посередине там руины старого монастыря. Вот туда они, скорее всего, и поедут.

— И поедут они туда, скорее всего, с иконой, — договорил задумчиво Андрей.

— Почему? Зачем она им там? Она дома у Сашки останется…

— Может быть, и так. Значит, Мурад и Василий пойдут к нему домой, а… Остальные в камушинский монастырь поедут. Там их и встретят поутру. Вместе с иконой…

Он засмеялся.

— Освободите его, — приказал он. — Пусть идет. В конце концов, мы обещали ему… свободу. Мы честные люди.

Он шел, как будто был пьян, ничего не видя перед собой, медленно, с трудом передвигая затекшими ногами. Была уже ночь — самое ее начало, и город отходил ко сну, и прохожие встречались редко. Впрочем, Дима не обращал на них внимания — он был сейчас в одиночестве, во мраке, и ему уже не было страшно.

Ему просто было теперь все безразлично.

Он спустился по набережной вниз, к самой реке, сел на парапет, почти у самого льда, но ему не было холодно. Теперь — холод был внутри. И ночь — была внутри.

— Ты сам наводчик, — прошептал он. — Ты, и только ты. Благодаря тебе произошло столько зла. Нет тебе прощения…

И — услышал вдали негромкие слова:

— Лукавая воля вводит меня во грехи, а когда согрешу, то слагаю вину на Сатану. Но горе мне! Потому что во мне причина. Лукавый не заставит насильно меня согрешить. Грешу я по своей воле, почему же слагаю вину на лукавого?

Дима усмехнулся — да, именно так, именно так, и нет прощения.

— Всякий связывается узами своих грехов. Вяжет нас узами обольщение плоти, есть узы сребролюбия, пьянства, похоти, гордости. Есть и узы диавола, который связывает нас узами беззаконий, таковы узы блуда и прелюбодейства, узы вероломства, когда отвергают Христа, узы неверности, когда изменяют и брату, узы жестокости, когда убивают подобного себе. Связанный этими узами склоняется так, что не может возвысить своей души, не может поднять взоры ума к небу, если Господь не простит ему грехи, не воздвигнет его даром Своего благословения.

И это была правда — нет прощения…

Или…

Он поднял глаза к темному небу.

— Прости меня, Господи. Я склонен к земле, и нет сил дышать. Каждое мое действие — разрушительно, смертоносно. Господи, если Ты есть, пусть что-то изменится. Защити хотя бы тех, кто может погибнуть сейчас по моей вине…

Дима плакал. Он впервые желал только одного — чтобы Бог защитил не его, а Лику, и Сашку, и… мать.

Сейчас ему было так жалко ее, он вспоминал, как кричал на нее, как был дерзок и злобен, и ему хотелось плакать.

«Я сейчас пойду к ней. Я разбужу ее и скажу ей, как я ее люблю. И буду просить у нее прощения».

Он поднялся и пошел дальше — к храму на набережной, и ему казалось, что где-то поет мужской хор — он не разбирал слов, слова были странные, как морские волны, свободные, уносящиеся ввысь: «Агни Парфене… деспина панагия…»

«А то, что злобствуют они, пытаясь доказать свою силу, — так и злоба их проявление бессилия…» Он остановился и раскинул руки — ему сейчас хотелось обнять и этот купол, и небо, и все вокруг, потому что — его простили, и радости большей не было, и впервые за много лет он ощутил себя по-детски счастливым, и свободным, и…

Он не успел почувствовать боли. Он не понял, что произошло, — почему он теперь в самом деле — обнимает небо, огромное, темное, и — растворяется в нем…

— Можно было обойтись без этого, — сказал Андрей и брезгливо поморщился.

— Нет, — ответил ему шелестящий голос. — Без ЭТОГО нам обойтись нельзя. Это страховка. Так, на всякий случай…

И — посмотрев в глаза Мураду, только что вернувшемуся с «ночной прогулки», повторил:

— На всякий случай…

Глава 11

ОДНА НОЧЬ. ВСЕГО ОДНА НОЧЬ

Ты мерзнешь и шепчешь: я не смогу,Но ангелы, милый, еще не пропели.Я буду ждать на другом берегу…Елена Навроцкая

здесь было капище или христианский храмгде богу воскуряли фимиам…

средь трав разросшихся ковромв тиши пасутся здесь кустов стадано ты поймешь найдя тропу сюдачто бог по-прежнему в дому своем

О Боже! Временных иль вечных благ ищу,Все будь, как хочешь Ты, не так, как я хочу,Премудрый в мире сем желает одного;Безумный всех вещей: что ж сыщет?.. ничего!

Нико снился странный сон. Он лез в гору, потом шел по полю, очень долго, в полной темноте, было очень грязно — грязь, кажется, налипала не только на подошвы, она уже была на ногах, на руках, на лице, он пытался отодрать ее, но — не мог…