Сбить на взлете - Илья Бриз

— Воскобойников? — сравнил фотографию в офицерском удостоверении личности немолодой майор. — Ну здравствуй Николай Васильевич, — вернул документы и протянул руку. Крепко пожимая, представился: — Ерохин Павел Павлович, начальник штаба штурмового полка. Затем добавил: — Предупреждали нас о твоем появлении.

— Кто? — удивился я, переглядываясь с Елизарычем.

— Полковник Коноваленко. Только вчера улетел. Вас проводить или сами? — критически посмотрел на торчащую из кобуры рукоятку Браунинга НП.

— Да уж найдем как-нибудь, — отказался я от провожатых. Отдав бумаги на обслуживание и заправку «Утки», направился со старшим лейтенантом Кривоносом на дальний край аэродрома.

Засыпанная местными жителями яма у леса отсутствовала. Братская могила была выровнена, сформирован земляной холм с уже пробивающимися ростками травы. Ближе к лесу стоял наполовину вкопанный покореженный трехлопастной винт от Яка и большая, аккуратно покрашенная, металлическая доска с датой — 22.06.1941 г. — и длинным списком погибших. Первые две строчки — мои родители.

Дядя Витя успел раньше — я еще гадал, зачем он в том месяце потери личного состава с начала войны выборочно переписывал.

Елизарыч, не обращая внимания на мои слезы, достал из противогазной сумки стаканы, хлеб, отцепил с ремня фляжку. Помянули, и он пошел обратно — посмотреть, как там с УТ-2 дела обстоят. Скорее всего, просто хотел оставить меня одного. Немного посидев, привел себя в порядок, у граненого стакана с водкой, накрытого неровно обрезанной горбушкой черного хлеба, поправил букетик полевых цветов — нарвал прямо на взлетно-посадочной полосе — и тоже двинулся. Оглядывался и вспоминал родителей — красивую маму с доброй улыбкой на лице и частенько торопящегося чуть прихрамывающего отца.

Наш маленький домик оказался занят — у входа прохаживался часовой с ППС. Заметил меня, посмотрел на погоны, постучал в дверь, открыл, что-то сказал внутрь и предупредительно распахнул створку. Невысокий кряжистый подполковник встретил крепким пожатием, уважительно глядя на мои награды. Представился, говоря, что уже наслышан о сыне погибшего в первый день войны командира стоявшего здесь истребительного полка. Указал на лавку у стола:

— Гостям мы всегда рады.

— Ну не совсем и гость, — отшутился я, — скорее хозяин.

Он улыбнулся и возражать не стал. Сказал, что скоро освободит помещение — перебазирование полка на носу. Посидели, поговорили — Елизарыч с начальником штаба тоже подтянулся. По тридцать грамм приняли. Потом, осмотрев домик — как выяснилось, после немцев здесь основательно пришлось порядок наводить — и опять вспоминая родителей, распрощался и пошел в местечко. Часть хат отсутствовала — только закопченные кирпичи на месте разрушенных печек — но в нескольких местах вился дымок. Заглянул в один из домов, где жила бобылиха Пелагея. Вначале меня громкоголосая женщина не узнала, потом схватилась за голову и заохала. Она и рассказала, что еще в конце июля сорок первого приехали полицаи, согнали всех евреев и угнали неизвестно куда. Теперь вся надежда на скорое освобождение Польши от фашистов — может и отыщутся страдальцы.

В доме деда Моти с бабой Соней тоже квартировали летчики. Опять пришлось немного посидеть и поговорить. Потом разыскал лопату и пошел на задний двор. Старой яблони не было, только трухлявый пень торчал. Прикинул место и принялся за раскопки. Неизвестно откуда появился особист, поинтересовался, выслушал объяснения, но не удовлетворился и остался наблюдать. Пакет с документами дед упаковал качественно, только наружные слои вощеной бумаги немного подгнили. Внутри все было целое. Особист увидел семейные фотографии, пару листов с моей фамилией и ушел. Сам я перебирать документы тоже не стал — заново перевязал и пошел на аэродром. Дома, то есть в полку, посмотрю. Какое-то чувство говорило, что с этими бумагами надо разбираться обстоятельно, без спешки. И не ошибся — через несколько дней, перебирая старые грамоты, мандаты и письма, нарвался, можно сказать, на бомбу. И что мне теперь с этим делать?

Вовремя в Белоруссию полетел — пока меня не было, в полк газетчики с фотографами приезжали. Хотели целый очерк о лучшем молодом пилоте полка в «Красную звезду» написать. А оно мне надо? Кто-то может заинтересоваться, прочитав статью, и посмотреть архивные документы. Выяснится, что мама «голубой крови» была, и немедленно могут последовать оргвыводы. При дяде Вите и Борис Львовиче — ему Коноваленко когда-то с моего разрешения кое-что рассказал — было нормально. Препятствовались любые попытки громко оповестить о моем существовании — могут же вызвать нездоровый интерес. А оно мне надо? Особенно в свете найденных документов.

Даже Елизарычу не стал ничего говорить об этих бумагах. Подумать только — пролежали на оккупированной территории три года закопанными в землю. Связался по телефону с дядей Витей, поблагодарил за обустройство могилы и намекнул, что надо бы поговорить. Полковник Коноваленко прилетел в полк через два дня. Посмотрел письмо из Франции от января сорок первого года — как, интересно, смогли доставить его маме мимо НКВД? — послушал перевод в моем исполнении, перебрал подготовленные родителями справки и озадаченно почесал затылок:

— Это кто же так обозлился на Галину с Василием, что такой поклеп на твоего деда возвел?

В общем, прикинули мы с дядей Витей и решили эти бумаги на всякий случай Валюше в Москву переправить, с наказом уничтожить перевод письма после прочтения. Оригинал я тут же спалил. Ну а справки — они же советские, никакого криминала. Мало ли как оно в будущем повернется. В конце концов, взрослые же люди — война еще далеко не кончилась. А я же на фронте все-таки — тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо. Полковник Коноваленко через пару недель по службе в столицу летит, вот и передаст жене пакет с документами. На словах результат наших размышлений перескажет. Решили, и выкинул все это из головы — надо было готовить полк к скорым боям, пока время еще есть.

Добился все-таки утверждения старлея Костикова в должности командира эскадрильи. И Васю Матвеева в ней на звено поставил — вырос он из моего ведомого. А себе подобрал паренька из последнего пополнения — младшего лейтенанта со смешной фамилией Соловейчик. Их теперь всех из училищ в офицерском звании выпускают. Восемнадцатилетний, невысокий, крепенький, отчаянный спорщик, при смешном налете — всего-то семьдесят четыре часа — всегда гордо представляется по имени-отчеству — Сергей Моисеевич. Главное — хорошо соображает в воздухе при скорой реакции, и способность быстро учиться в наличии. Неплохой пилотажник… получится, если не будет лениться. Индивидуально гоняю его на тренировках по два-три часа в день, благо с бензином больших проблем нет. Обозвал парня для общения по радио «Птицей» — не перепутаешь, вспомнив фамилию. Иногда летаем парой на свободную охоту в ближний тыл противника. Немецкие самолеты в небе хрен найдешь, приходится пробавляться конными повозками — у противника это и поныне основной транспорт — и редкими грузовиками, благо у нас на боевых машинах с недавних пор установлены кинофотопулеметы. Срабатывают или при нажатии любой гашетки, или от отдельной кнопки, если хочешь заснять что-то важное. Вспоминая, как фашисты практически безнаказанно расстреливали наши подводы и полуторки в первые годы войны, зверею. Нет, фургоны с красным крестом на тентах и тем более мирных жителей не трогаю и Сережке не даю, но все остальные вражеские колымаги мы сжигаем беспощадно. Отдрючил «Птицу» попадать в цель с первого захода — глазомер у парня не хуже моего. Злости на оккупантов тоже хватает — отец и старший брат еще в сорок первом на фронте погибли. Уничтоженный транспорт, это конечно не такой эффективный результат, как победа в воздухе, но урон противнику все-таки наносим существенный. Оставить врага без жратвы, боеприпасов или пополнения тоже имеет смысл.

Вероятно, очень уж мы на нашем участке фронта немцев достали, раз они на нас охоту объявили. Сигнал поступил от майора Свиридова — правильность дешифровки перехваченного радиосообщения подтвердил пленный летчик. Ну так, кто предупрежден — тот вооружен.

В очередной полет взял с собой звено Матвеева. Только мы с Серегой двигаемся в поиске целей на шестистах метрах, а Васька со своими бойцами забрался аж на восемь тысяч над землей. Контролирует небо, «наслаждаясь» кислородом из масок. Расчет оказался верным. Только мы с ведомым начали расстрел гужевой колонны противника — полтора десятка хорошо нагруженных повозок — как в наушниках шлемофона раздался голос Василия:

— Внимание «Чертенок», на вас курсом двести тридцать градусов с высоты четыре тысячи пикирует две пары «худых». Буду через минуту.

Опытные оказались немцы — со стороны солнца зашли. Вот только не учли нашу предусмотрительность. Увеличив мощность моторов до максимума, швыряем с «Птицей» свои машины вверх, точно мячики. Развернулись строго поперек направления пикирования фашистских стервятников — попробуй, попади. На дикой скорости под семь сотен километров в час любая машина становится неповоротливой. Немцам приходится сбрасывать тягу, чтобы хоть как-то довернуть в нашу сторону. Эффект неожиданности отсутствует, а у советских самолетов численное преимущество. У звена старлея Матвеева еще и высота при грамотном расчете захода на цель. Результат ожидаемый — Васька сходу одного мессера срезал. Другие гансы задергались, и мне удалось своими очередями загнать «худого» под пушку и пулеметы ведомого. Как на блюдечке с голубой каемочкой выложил «Птице» цель. Тот не подвел — вмазал из всех стволов, как я учил, и поджег фрица. Остальные, включив форсаж, смылись.