Мы из сорок первого… Воспоминания - Дмитрий Левинский

Так или иначе, знаки внимания ко мне со стороны Альфреда Шамберга стали проявляться на каждом шагу, а в трудную минуту — особенно. И таких «минут» ой как много еще будет…

Наследующий день после утреннего аппеля меня воткнули в одну из рабочих команд. Зловеще выглядело начало рабочего дня в Гузене. По команде раппорт-фюрера бегом формировались на аппель-плацу рабочие команды. Этот процесс сопровождался звериными выкриками капо и блоковых, сновавших между рядами заключенных и щедро раздававших удары налево и направо. Так нас «заряжали» на весь рабочий день.

Выход команд из лагеря тоже был непростым. При подходе к браме рабочих колонн обер-капо орал: «Mutzen ab!»[55] По этой команде весь строй, как один человек, должен был правой рукой сдернуть с головы шапку и хлопнуть ею по правому бедру так, чтобы послышался один общий хлопок. Это было трудным делом для истощенных людей, но… вдохновляли орущие вокруг эсэсовцы с овчарками, окружавшие браму, и палки и гумы капо и блоковых. Научились мы этому быстро. Проходить через браму полагалось с прижатыми к бедрам руками, печатая шаг, как бывало на праздничных парадах. Для бывших солдат это было делом привычным, только никак не хотелось верить, что все ушло навсегда.

После прохода брамы следовало: «Mutzen auf!»[56], и команды расходились по своим маршрутам, сопровождаемые теперь и эсэсовцами. Вечером все повторялось в обратном порядке стой лишь разницей, что одни возвращались с работы на своих ногах, в общем строю, а других везли в лагерь на тачках, тележках и в вагонетках — крематорий тоже должен работать, а капо и блоковым нужны для бизнеса продукты, которые останутся от мертвецов. Когда крематорий бывал перегружен, трупы отвозили в Маутхаузен, а когда перегрузка у них — привозили к нам.

Первое рабочее место, которое мне указал и, не оставляло сомнений в том, что комитет меня уже «ведет». В высоком, одиноко стоящем каменном здании размещалась камнедробилка «Шаторзилон». Я должен был выполнять работу масленщика — смазывать шестерни, подшипники, следить за нагревом трущихся, весьма нагруженных деталей, за механизмом в целом. Работа под крышей, в теплом помещении, а эсэсовцы и капо сюда не заглядывали. При такой легкой работе, где к тому же никто не бьет, можно и выжить.

Со мной работали испанцы, чехи, поляки. Но это продолжалось не более недели. Какие-то силы в лагере посчитали, что не должен русский работать в такой престижной команде, это место не для него. Я незамедлительно вылетел из «Шаторзилона», так и не узнав, а кто там капо? Как узнать, если тебя никто не бьет?

Пока я работал в «Шаторзилоне», на меня «вышел» Коля Шилов. (Здесь я применяю терминологию, которая у нас тогда была входу, и кавычки необязательны.)

Все же мы тогда слишком мало знали друг о друге, как будто понимали, что из лагеря нам не выйти, искать товарищей после войны не придется. К чему излишние подробности? А теперь это не исправить, да и время упущено. Что я знал о Шилове? Приятный, высокий, статный молодой человек, вроде из Смоленска или воевал под Смоленском, вроде старший лейтенант медслужбы, безусловно, военнопленный. Вот и все. Да еще хороший и надежный товарищ по подполью в условиях нацистского концлагеря.

И больше — ничего. Но тогда и этого было много.

Мне передали от Зоммера, чтобы я отправился на аппель-плац и держал шапку в руках. Ко мне подойдет человек. Это было в воскресенье.

Я пришел на аппель-плац и стал делать вид, что нежно разглаживаю помявшуюся шапку — казенное имущество рейха. Дело в том, что в 1943 году аппель-плац все время находился под наблюдением эсэсовских постов на сторожевых вышках и людей капо Лёзена из лагеркоманды. В его подчинении находились уборщики территории лагеря, они же свозили трупы в крематорий, подбирая их ежечасно по всему лагерю. Всегда была вероятность, что тебя могут вычислить: лишних людей на аппель-плацу быть не должно, и если ты не из лагеркоманды, то что ты тут делаешь? В то время болтаться просто так по аппель-плацу строго запрещалось. Позднее, в 1944 году, можно будет в свободные часы — перед отбоем или в воскресенье — походить по кругу, переговариваясь, обмениваясь новостями. Такие ежедневные вечерние встречи потом станут регулярными, и мы уже не сможем без них обходиться. А пока шел 1943 год, и смотреть следовало в оба!

— Дима?

— Да.

— Здравствуй, Шилов Николай. Будем знакомы.

— Привет. — У него в руках была маленькая тележка с мусором, а мне он подал заостренный металлический прут. Мы двигались по аппель-плацу как можно медленнее. Он еле толкал тележку, а я втыкал прут в попадающийся по пути сор и отправлял его в тележку. Оба усердно делали вид, что очень, уж очень стараемся не пропустить ни одну мусоринку. Сейчас это забавно вспоминать, но тогда ничего смешного мы в том не находили.

За нами следила не одна пара внимательных и заинтересованных глаз, и мы это знали и видели. За примерами далеко ходить не требовалось. На площадке возле борделя грелись на солнышке его обитательницы, жмурясь от ярких лучей раннего, весеннего светила. Одеты они пестро, даже нарядно. С одной из них увлеченно болтал кто-то из блоковых, оба весело смеялись, но я прекрасно видел, как внимательно следил блоковый за каждым нашим движением. Лагерь быстро вырабатывал такие навыки и тем, кто ими пренебрегал, не прощал.

Я тогда не считал аппель-плац лучшим местом для подобной встречи, и Зоммер впоследствии согласился с этим, но одно преимущество казалось явным — разговор не мог быть никем услышан. В любом другом месте всегда рядом найдется нежелательный третий.

Пока все было спокойно, и Шилов продолжал:

— Мне велел тебя разыскать Эмиль Зоммер. Слушай внимательно. Недавно ему удалось втиснуть меня, как врача, в персонал ревира на 27-й хирургический блок. Там все — поляки. Мои обязанности: найди, принеси, подай, но и на том спасибо. Если пройдет благополучно, и я закреплюсь на ревире, следующим будешь ты. Сразу двоих Эмиль не может. Пару месяцев надо обождать. За тобой будут смотреть, чтобы ты «не сыграл» раньше времени. Учти: сам никуда не лезь, на меня или на Зоммера ни в коем случае не выходи. Будешь нужен — найдем. Шамберг предупрежден, чтобы с тобой, по крайней мере в блоке, ничего не случилось, а он мужик дисциплинированный — сам хочет жить и знает, с кем имеет дело.

Шилов начал торопиться. Весь сор мы убрали, разговор пора заканчивать.

— Слушай главное. Связь будешь держать раз в неделю с писарем шрейбштубы[57] бельгийцем Люсьеном через Франсуа, это — француз. Люсьен будет регулярно сообщать тебе сведения о каждом новом транспорте — откуда люди, что за люди. Если сможет, то будет давать тебе данные об отдельных из них прямо по учетным карточкам, но на это особенно не рассчитывай, трудись сам. В первую очередь нужно выявить строевых командиров от сержанта и выше, а также политработников и коммунистов. Только с их помощью и при их непосредственном участии мы сумеем создать ядро организации и сформировать группы взаимопомощи и самообороны, которые они же и возглавят. Каждый должен знать только троих или пятерых. Раз в две недели будешь передавать людей дальше. А чтобы их найти, сам ищи время и способы заводить с людьми из новых транспортов беседы. Узнаешь, кто чем дышит, кого следует привлечь к работе, кому срочно нужна помощь и т. п.

Эмиль сам этой низовой работой заниматься больше не будет, ему запретили, чтобы не засветиться, — он фигура в лагере заметная, да и языковой барьер ему не преодолеть. Он сказал — у тебя должно получиться, он так считает. Все понял?

— Да.

— Об этом разговоре — никому. И учти — тебе только слушать, а о себе не рассказывай, только — если что соврать…

— Это я уже проходил.

— Тогда — порядок. Вижу — ты не новичок. Расходимся. Обо мне пока забудь.

Вот так все начиналось.

Ищу «землячков»

Люсьен оказался покладистым парнем, встречаться с ним всегда приятно. Во взаимной симпатии мы дошли до того, что стали обучать друг друга языкам — я его русскому, а он меня французскому. Нам обоим стало противно объясняться на немецком — языке общего врага. К сожалению, мы оба к названным языкам оказались неспособными, и ничего из этой затеи не получилось — мало времени, записывать ничего нельзя, каждая мелочь бросается в глаза и может быть истолкована кем угодно и как угодно, а Люсьену приходилось быть особенно осторожным — у него в лагере уже налаженные связи! — и мы учебу бросили.

Встречи с ним продолжались длительное время, но моя деятельность приводила к весьма скромным результатам. Время для бесед ограничено лагерным распорядком. Использовать можно лишь только вечернее время, а оно короткое, либо — воскресенье, когда все у всех на виду.