Храм Фортуны - Эндрю Ходжер

— Я в этом не уверена, — ответила Ливия невозмутимо, хотя внутри у нее все клокотало. — Но даже если так, мне ничего не грозит. Я скажу, что действовала в интересах государства, принесу свои искренние извинения Постуму, и цезарь со слезами на глазах заставит нас поцеловаться в знак примирения. Вот и все. Не позволит же Август учинить расправу над своей женой, с которой...

— Не строй иллюзий — я сказал, — повторил Тиберий со злостью. — Да ты сама все прекрасно понимаешь. У цезаря не будет выбора. Куда он денет глаза, если в сенате встанет какой-нибудь Гатерий и спросит, почему он проявил достаточно гражданского мужества, когда надо было отправить в ссылку Постума, но не хочет проявить его сейчас, когда дело касается его жены? Почему он сурово наказал свою родную дочь и внучку — причем, за проступки морального характера, не имевшие особого политического значения, но пытается выгородить жену, вне всякого сомнения виновную в государственной измене? И потом, не забывай — Постум наверняка вспомнит и о своих братьях Гае и Луции, чью безвременную кончину ты так трогательно оплакивала.

— Ах, ты, подлец, — тихо, с ненавистью произнесла Ливия, сбросив маску невозмутимости. — Да ведь все это делалось для тебя. Гай и Луций умерли, чтобы ты мог вернуться в Рим и занять прежнее положение. Постум был изгнан, чтобы ты стал главным наследником. Или ты забыл, как умолял меня помочь тебе уехать с Родоса?

— Да, но не такой ценой, — пробормотал смущенный Тиберий. — Я не предполагал...

— Все ты предполагал, — махнула рукой императрица, с горечью глядя на сына. — Просто ты трус. Когда можно было делать вид, что ты ни при чем, и только пожинать лавры, мать тебя устраивала, но как только возникает малейшая опасность, ты готов всех продать и предать. Жалкая у тебя душонка, Тиберий. Грязь, замешанная на крови, — так, кажется, говорил Феодор?

Тиберий в ярости скрипнул зубами и сжал кулаки.

— Ты обезумела! — крикнул он в бешенстве. — Ты сама сделала меня таким, а теперь еще попрекаешь?

— Тише, — презрительно фыркнула Ливия. — Слуги услышат.

Некоторое время они молчали; Тиберий тяжело дышал сквозь зубы, императрица смотрела на него холодным взглядом из-под старческих век.

— Ну, успокоился? — спросила она наконец. — Теперь давай рассуждать здраво. Что тебя так взволновало?

— Ты еще спрашиваешь? — воскликнул Тиберий. — Перечитай письмо и увидишь.

Ливия пренебрежительно сбросила свиток с колен, пергамент упал на пол.

— Ты так боишься возвращения Агриппы Постума?

— Это ты должна бояться возвращения Агриппы Постума! — взорвался Тиберий.

— А почему ты так уверен, что он обязательно вернется? — невинно продолжала императрица.

— Как почему? — изумился сын. — Да ты действительно выжила из ума! Ведь цезарь ясно написал, что уже изменил завещание, и назначил преемником Постума.

— А разве завещание уже было оглашено? — спросила Ливия с хитрой улыбкой. — Разве сенат его утвердил? Или оно, по крайней мере, находится в официальном хранилище в храме Весты?

— Да оно будет гам через несколько дней! — крикнул Тиберий. — Что ты со мной в прятки играешь?

Ливия вдруг стала очень серьезной. Она решительно хлопнула себя ладонью по колену.

— А теперь послушай меня, сын, — произнесла она твердо. — Еще ничего не потеряно. Я слишком много сил отдала этой борьбе, чтобы так просто уступить. Раз уж ты так перепугался, буду с тобой до конца откровенна. Знай, у меня есть возможность сделать так, что новое завещание не будет оглашено; у меня есть возможность, даже несколько возможностей, воздействовать на цезаря. И, наконец, у меня есть возможность устранить Агриппу Постума. Шансы в этой игре даже сейчас пока еще равны. Мы примем вызов, и победим.

— Нет! Нет! — замахал руками Тиберий. — Что ты говоришь? Ты хочешь окончательно затянуть петлю на своей шее? Ведь если тебя сейчас поймают за руку на таких делах, а будь уверена, ты сейчас тоже находишься под наблюдением, то это конец. Тебе не миновать Гемоний. Да еще и меня потянешь за собой. Я не хочу идти на казнь ради твоих амбиций.

— Это твое окончательное решение? — спокойно спросила Ливия.

— Конечно! Неужели ты думала, что я буду участвовать в такой авантюре?...

— Что ж, — произнесла императрица устало, — если ты не будешь бросать кости, то и не проиграешь. Но ведь и не выиграешь, правильно, сын?

— И слушать ничего не желаю, — отрубил Тиберий.

— Да, — вздохнула Ливия. — Ты привык, чтобы тебе все подносили на блюдечке, а сам боишься и пальцем пошевелить, чтобы обеспечить себе власть над самым могучим государством в мире.

— Мне достаточно той власти, которую я имею, — горячился уязвленный Тиберий. — Я воевал, я выигрывал битв больше, чем кто бы то ни было в нашей истории. Я занимал высшие должности, был консулом и претором...

— Это все не то, — отрешенно произнесла Ливия. — Не то... И ты пока ничего не понимаешь. Вот если бы ты хоть на время получил настоящую, неограниченную власть, ты бы уяснил себе, в чем смысл жизни. Я имела такую власть — хоть и неофициально — и хочу, чтобы теперь вкус ее попробовал мой единственный сын. А он отказывается.

Ее глаза наполнились слезами.

— Тиберий, — глухо сказала женщина, — прошу тебя — доверься мне еще раз. Я ведь никогда тебя не подводила. Сделай так, как я хочу, и ты получишь все, чего может только пожелать смертный человек.

— Нет, — решительно ответил Тиберий. — Я понимаю, что тебе нужно. Ведь чувство обладания властью — это страшный зверь, который поселяется в душе человека и пожирает его, подчиняя своей воле. Ты хочешь сделать меня рабом власти, чтобы иметь возможность самой вершить все за моей спиной. Не выйдет!

— Ты не только трус, но и дурак, — горько вздохнула Ливия. — Ладно. Что я еще могу сделать, если тот, для кого я так старалась, сам отказывается от счастья? Хорошо, я прекращаю борьбу. Я признаюсь цезарю, что намеренно оклеветала Агриппу Постума, поскольку считала его неспособным управлять государством. Твое имя упоминаться не будет, не беспокойся. А потом принесу жертву богам и удалюсь куда-нибудь в Капанию. И проживу остаток своих дней в тишине и спокойствии.

Ливия говорила прерывистым голосом, в ее глазах стояли слезы. Она была прекрасной актрисой, но сейчас не играла. Переполнившая ее горечь поражения и осознание сыновней неблагодарности надломили эту железную женщину,

Тиберий был растроган словами матери,

— Матушка, — сказал он тихо. — Ты правильно решила. Клянусь, я сам упаду на колени перед Августом и Постумом и буду умолять их простить тебя. Уверяю, их сердца смягчатся.