Букет для будущей вдовы - Вера Русанова

Орхидею Марина взяла. Опустила в карман халата. Найденова перевезли в морг. Андрей у себя на этаже благополучно отдежурил смену и утром вместе с женой отправился домой. Она не могла не думать обо всем об этом. Синеющие губы Найденова... Страх в его глазах... Аритмия... Строфантин... Все нормально... Кажется, никакого криминала... Зачем этой красивой бабе в "версачевском" костюме понадобилось его убивать? Может быть, у неё был любовник?.. Любовник... Любовь, любовь, любовник... Любовник-любовница... У Большакова есть любовница. Об этом все знают, но никто её не видел... Почему эта баба привезла мужа именно в дежурство Константина Ивановича?..

Дома Марине отчего-то стало ещё тревожнее. Ее просто затошнило от страха. Рот наполнился кислой, вязкой слюной.

- Андрей, - неуверенно проговорила она, присаживаясь на край дивана, зачем ты мне сегодня звонил?.. Ты же потом пришел сам? Зачем ты просил, чтобы я забежала?

- Я не звонил, - он, почти не удивившись, помотал головой. - Я же сразу сказал тебе, что сам зайду.

- А Константин Иванович... Вообще-то, он точно не помнил - в это дежурство или в прошлое... Но он сказал, что ты, вроде бы, звонил, и ещё сказал, что я прямо сейчас могу сбегать, раз работы нет... Получается, он меня специально отправил?

- Меня убьют, Маринка, - тихо повторил Андрей. - Меня непременно убьют. Я слишком многое видел. И они знают, что я понял...

Сказал и замолчал, глядя прямо перед собой. Он смотрел на стену. А со стены на него смотрели желтые "Подсолнухи"...

Марина сразу поняла: нужно что-то делать. Просто так сидеть и ждать "у моря погоды" нельзя. Пересмотрела все бумаги, касавшиеся Найденова. Про цветовые галлюцинации там ничего не было. Но поздно подключенный дефибриллятор... Но кардиомонитор, который, по идее, должен фиксировать время остановки сердца... Но дозировка строфантина, в конце концов... И ещё эта инъекция, которую жена сделала ещё дома. Скорее всего, это была отнюдь не безобидная но-шпа... Андрей говорил, что превышение разовой дозировки строфантина может вызвать застой эритроцитов и микрокровоизлияния в сердце, а длительное отравление гликозидами - дистрофию мышечных волокон сердца и органические расстройства сердечной деятельности...

Он знал все, и он понял все. Однако, теперь разговаривать с ним было бессмысленно. Андрей словно ушел в себя. Часами сидел перед телевизором, отрешенно глядя на экран и явно, не замечая того, что на этом самом экране происходит. А в толстом красочном альбоме по Ван Гогу страничка загнулась как раз на "Воронах над хлебным полем". Марина не любила эту картину. Она заставляла вспоминать о смерти. Не о рядовом медицинском прекращении жизненных функций, когда перестает дышать какая-нибудь старушка, или привозят отечного толстого старика с инфарктом миокарда. О своей собственной смерти. И о том, что человек может уйти очень рано.

Она достала фельдшерицу со "Скорой" вопросами о препаратах и принципах реанимации, неуклюже маскируя это под чуть ли не студенческий интерес. Ксения смотрела косо, Ленка и Вероника из урологии сплетничали, а зацепиться хоть за что-нибудь не удавалось. Большаков резко ушел на больничный. Найденова похоронили с помпой, в черном лакированном гробу с бронзовыми ручками.

Ничего не происходило. Но Марина каждой клеточкой чувствовала опасность и страшно боялась - не за себя, за Андрея.

А потом он пропал. Просто ушел из дома и не вернулся. Рано утром Иришка зашла в комнату и спросила:

- Мама, а к какой-такой тете папа пошел?

- Почему "к тете"? - Марина всполошилась. - С чего ты взяла?

- Бабуля сказала, что папа пошел к тете, но все равно вернется, потому что ему надо где-то столоваться и жить.

Она уронила и записную книжку, в которой надеялась отыскать номер телефона Фролова - приятеля Андрея, и сумку. Из сумки вывалилась косметичка. По полу раскатились тюбики губной помады и косметические карандаши. На шум вышла мать. Остановилась в дверях, посмотрела с вызовом.

- Мама, как ты можешь? Как тебе не стыдно? - Марина почувствовала, что в горле странно хрипит, и голос пропадает. - Зачем ты такое говоришь ребенку? Тем более, это - неправда.

- Он предаст тебя если не сегодня, то завтра, - парировала та. - Он мелкий, подлый, никчемный человек. До поры до времени можно играть и в любовь, и в благородство, но натура все равно вылезет. Попомни мои слова: я, может, уже помру, а ты наплачешься! Ох, наплачешься!

А потом на мосту нашли записку, шапку и ботинки. В одном ботинке, оказывается, была порвана стелька. На Марину это произвело едва ли не большее впечатление, чем текст, нацарапанный явно его рукой. Порванная стелька, которую давно надо было заменить, и которую она проглядела... Он писал, что просит его простить. Писал торопливо и размашисто. Она знала, что он мог написать, что угодно, лишь бы защитить от дальнейших преследований её. Его могли заставить это написать...

Ей стало плохо там же, на мостике. Впервые в жизни резко перехватило дыхание, закатились глаза, смертельно похолодели руки. Нашатырь под нос, валокордин под язык - и все в порядке. Следователь смотрел на неё с жалостью: "Какое ещё убийство? С чего вы взяли, что вашего мужа убили?" Марина знала, что нужны доказательства. Мотив. Или факт передачи денег.

Любовь, любовник, любовница... Тамара Найденова могла быть той самой таинственной любовницей Большакова, но Ксения разбила Маринины предположения в пух и прах. Оказывается, та, "настоящая", любовница бедная, как церковная мышь, и жить им негде, и квартиры у них нет. Тамара же - богатая, несчастная и, главное, добродетельная вдова. Вон и в консультацию побежала на следующий же день после смерти мужа - ребеночка хотела уберечь...

Именно тогда в Марине проснулся охотничий инстинкт. Она гнала зверя, гнала для того чтобы убить и отомстить за Андрея. Тамара, Тамара, Тамара... За ней надо было следить с самого начала. Что это за баба такая, которая не выдержав и суток после того, как сердце мужа остановилось, бежит заниматься собственным здоровьем?! Не бьется головой о стенку, не рвет на себе волосы, не плачет, в кровь искусывая костяшки пальцев, а совершенно спокойно идет себе в женскую консультацию?!

Она чувствовала такую фальшь, от которой сводило скулы. Поэтому и забежала в регистратуру консультации, поэтому и запросила карточку Тамары Найденовой, якобы, для сверки каких-то там анализов. Сведений о беременности в карточке не оказалось. Более того, там значилось, что в последний раз к врачу безутешная вдова обращалась три недели назад. Марина не поняла, что все это значит. Только разозлилась ещё больше. И всю дорогу до дома думала, думала, думала...

Ее остановили на заснеженной аллее возле подъезда. Поодаль стояла машина, возле которой курил мужчина. Может быть, Большаков, а, может быть, и нет? Но за руку её взяла даже не Тамара, а тот, другой. Она, оказывается, помнила его лицо. Он уже много лет принимал в соседнем кабинете в консультации. А голос у него оказался мягкий и успокаивающий. Таким, наверное, хорошо начитывать магнитофонные кассеты для релаксации.

- Вы зря так поступили, - сказал он. - С вами могло абсолютно ничего не случиться. Абсолютно ничего. Как, впрочем, и с вашим мужем... Разве вы были знакомы с Виталием Вячеславовичем? Разве вы знали его, как человека? Разве вы были уверены, что он - не преступник, не моральный урод, не чудовище? Что он не совершил ничего такого, за что не достоин был продолжать свое земное существование?.. Впрочем, все это лирика.

Белокурая Тамара, одетая в какую-то странную, "дутую" спортивную куртку, по-мужски сплюнула на землю.

- Вы убили Андрея? - спросила Марина, задыхаясь от ужаса и чувствуя, что голос снова куда-то пропадает.

- Не об этом сейчас речь. Речь о вас, и о вашей дочери. И о том, что дочь - единственное, что у вас осталось. Если вы закричите, у вас не останется ничего.

Она инстинктивно обернулась. До дома оставалось всего-то каких-нибудь двести метров. Желтели освещенные окна. Ей даже казалось, что она различает крохотный Иришкин силуэт: коленочки на подоконнике, лапки, скользящие по стеклу...

- Вы ведь не хотите, чтобы с ней что-нибудь случилось? И не хотите, чтобы ваше существование стало совсем уж беспросветным?.. Вы никуда не уедете из города. Вы, естественно, и носа не сунете в прокуратуру. Вы скажете, что ваш муж долгое время пребывал в депрессии и отличался крайне непредсказуемым темпераментом... И еще: о девочке. В случае чего, она может умереть, а может и нет. С ней может случиться то же самое, что и с вами. Подумайте!

Марина не успела заметить, когда Тамара расстегнула куртку, но плоская небольшая бутылка из темного стекла пламенным закатным солнцем блеснула в свете фонарей. Ван Гоговским солнцем. Желтым, красным, безжалостным и обжигающим.

Правда, сначала была не боль - запах. Разъедающий ноздри и заставляющий мозг каменеть от ужаса. Боль не пришла и потом, когда вязкая, густая жидкость уже стекала по лицу. С Мариной было так однажды. Она мыла полы и задела ногой шнур закипающего чайника. Весь кипяток вылился ей на бедро, но она не успела даже испугаться. Просто стояла, задрав и скомкав мокрую юбку, и смотрела, как кожа краснеет и приобретает страшный синюшный оттенок...