Чёрный караван - Клыч Кулиев

Мы шли холмистой равниной. Сыпучие пески, барханы остались позади. По словам Чакан-батыра, человека, посланного с нами Джунаидом, самое большее через три-четыре дня мы должны были достичь Асхабада.

Чакан-батыр с двумя нукерами ехал, чуть опередив караван. Меня удивляло одно: даже в самую темную ночь он не сбивался с пути, безошибочно вел нас от колодца к колодцу.

— Как вы находите дорогу в темноте? — спросил я его.

Он ответил с довольной улыбкой:

— Дойду до Асхабада не заблудившись, даже если мне завяжут глаза. В здешних местах я исходил все тропинки. Вон видите впереди высокий холм? Как только мы перевалим через него, будет колодец. Воду из этого колодца я пил самое меньшее раз пятьдесят.

За нами шел караван примерно в полсотни верблюдов. На передних, согнувшись, ехали Артур, Ричард, Алеша, нукеры Чакан-батыра. В основном караваи вез зерно. А из Асхабада он должен был взять оружие и боеприпасы. Я обещал Джунаиду усилить помощь оружием. А он обязался помочь нашим войскам в Закаспии продовольствием. Каравану Чакан-батыра предстояло теперь совершать регулярные рейсы между Хивой и Асхабадом.

Кирсанов закурил и продолжал прерванный разговор:

— У меня, господин полковник, есть к вам один вопрос. Вы позволите говорить откровенно?

— Пожалуйста… Неужели опять о деньгах?

— Нет… Денежная проблема решена. Я не сомневаюсь, что вы исполните обещание.

— Что же тогда?

Кирсанов опять задымил папиросой и задал вопрос, которого я никак не ожидал:

— Вы сейчас сказали, что у вас возникло желание схватиться с большевиками, что именно ради этого вы отправились в Туркестан. Ну, а если бы, скажем, десять лет назад между Россией и Великобританией началась война из-за Туркестана или Индии, разве вы не проявили бы таких же усилий, как сейчас?

Я недоуменно поглядел на Кирсанова:

— Что вы хотите этим сказать? Что причина моих скитаний вовсе не большевики, а спор за территории, желание завладеть Туркестаном?

— Я лично так не думаю, — уклончиво ответил Кирсанов. — Но, сказать по правде, так думает большинство наших руководителей. Они смотрят на вашу деятельность в Туркестане с некоторой подозрительностью.

— Кто же, например?

— Нужно ли называть имена?

— Конечно, нужно…

Кирсанов замолчал. Я знал: он этот вопрос затронул не случайно. Он набивал себе цену, не показывая сразу весь свой товар, — подобно Арсланбекову, старался урвать побольше. Я криво усмехнулся:

— Вы хотите, чтобы я назвал цену?

Кирсанов сделал вид, что не расслышал, продолжал, не меняя тона:

— Так думает большинство, начиная с генерала Джунковского вплоть до полковника Арсланбекова.

— А вы? Как вы думаете?

— Я? Я выполняю приказ. В политике я — ничто.

— А они, вы думаете, нечто? Они такие же, как и вы, офицеры без солдат. Вот вы говорите — Джунковский… Что у него за душой, кроме погон? Ничего! Он — мелкая сошка!

— Но он не считает себя мелкой сошкой. Думает, что движет историю.

— Ха-ха-ха! — Я умышленно расхохотался громко, на всю степь. — «Движет историю»! Да найдется ли среди вас кто-нибудь, кто всерьез верит, что он творит историю?

— Конечно, такие найдутся.

— Нет! Вы только делаете вид, будто верите. У вас неискренняя улыбка!

Я понимал — Кирсанов в восторге от моих слов. Пускай! У меня свой расчет. Капитан, конечно, сообщит о пашем разговоре своим коллегам, изобразит даже мою кривую усмешку. Пусть рассказывает! Пусть Джунковский и прочие знают, что они ничего из себя не представляют, что они только огородные пугала. Я им уже дал это понять. Но я еще не все сказал.

Я продолжал так же иронически:

— Нетрудно набросить на плечи одежды славы. Трудно оправдать их. Я расскажу вам новеллу. Когда-то один тщеславный человек объявил себя пророком. Вызвал его падишах и спросил: «Какое чудо можешь ты сотворить в доказательство того, что ты пророк?» Лжепророк ответил: «Могу заставить забеременеть женщину, не рожающую детей». Жена визиря не рожала. Падишах приказал: «Отдай свою жену этому человеку. Посмотрим, сделает он ее беременной пли пет». Визирь опешил: «Свет вселенной… Я верю, что он пророк. Пусть тот, кто сомневается в этом, положит его спать со своей женой». По-моему, вы так же верите в Джунковского, как верил визирь в того лжепророка!

Затягиваясь папиросой, Кирсанов усмехнулся:

— Эту новеллу следовало бы рассказать нашим!

Я ничего не ответил.

Бледное солнце уже склонялось к горизонту. Приближалась еще одна тоскливая, щемящая душу ночь. Если бы она была последней на нашем пути! Тогда завтра в это время я уже был бы в Асхабаде! Друзья, веселье, шум… Екатерина… В самом деле, как она меня встретит? Успокоилась ли?

Кирсанов прервал мои сладостные раздумья. Осторожно кашлянув, он спросил:

— Вы, господин полковник, верите в так называемые «идеалы»?

Я пристально посмотрел на Кирсанова. По-видимому, капитан понял. Не останавливаясь, он продолжал:

— Я не случайно спросил вас. Мы действительно люди, привыкшие подчиняться приказу. Вернее сказать, бессловесные солдаты. Дан приказ — и все. Но ваши усилия выходят за рамки приказа. Вы явно бросаете себя в огонь, отлично зная, что жизнь не дается человеку дважды. И все же не дорожите ею, заглядываете в лицо смерти. Почему? Во имя чего?

До сих пор я не затрагивал с капитаном подобных тем. Я никак не мог подумать, что его неразвитый мозг способен разбираться в подобных вещах. «Вы верите в так называемые «идеалы»?» Ну, что ему ответить? Больше всего в жизни я ненавидел идеалы. Разве не они сводят людей с верного пути, лишают разума? А этот тип хочет связать мои действия с какими-то «идеалами». Глупец!

Я иронически усмехнулся:

— Впервые я от вас слышу, будто бы идеалы обладают силой, способной заставить человека идти на тяжкие жертвы. Неужели они так могущественны?

Немного подумав, капитан ответил:

— Да, оказывается, могущественны. Несколько месяцев тому назад я вел следствие по делу одного большевика. Вот тогда я почувствовал все могущество идеалов.

— Что же, глядя вам в лицо, он крикнул: «Да здравствует Ленин!»?

Кирсанов снова закурил и, не поднимая головы, неторопливо ответил:

— Человек, с которым я имел дело, был офицером, как я сам. Мы догадались, что он связан с большевиками, следили за ним. И однажды подкараулили его, когда он с восьмилетней дочкой возвращался от врача. Связали по рукам и по ногам, заткнули рот тряпками, бросили в подвал и всю ночь допрашивали. Он признался, сказал, что он большевик, но не назвал ни одного своего товарища. Мы долго пытали его, объявили, что если он не раскроет свои связи, то и ему самому, и его дочери придется распрощаться с этим миром. «Делайте со мной что угодно, но я ничего не скажу», — ответил он. Чтобы доказать, что это не пустые слова, мы у него на глазах задушили девчонку. Но даже после этого он ничего не выдал. Я спросил его: «Болван! Какой смысл тебе гибнуть самому, губить свое дитя? Кому ты служишь? Во имя кого отказываешься от жизни?» Знаете, что он ответил?

— Знаю… Наверно, сказал: «Во имя Ленина».

— Нет… Он сказал: «Во имя священного идеала». — «Что за чепуха!» — возразил я. Он ответил: «Вы этого не поймете. Чтобы понять, нужно переменить душу». Я, признаться, был глубоко поражен его выдержкой. Надо же — ради какого-то идеала отказаться от жизни!

Мои гнедой жеребец начал взбираться на высокий песчаный бугор. Бедняга тяжело дышал. Полные лишений дни, как видно, и его истомили вконец: он перестал ржать, не играл. Превратился в дряхлого мерина, в жилах которого не осталось ни кровинки молодости: опустив уши и повесив голову, еле двигался вперед. Подъем был крутой, песчаный бугор тянулся с востока на запад, как целая гора. Но вот наконец мы взобрались на вершину. Остановясь там и приставив ладонь к глазам, Чакан-батыр начал вглядываться куда-то в даль. Он указал рукой на красный диск солнца-, уже опустившийся почти до гребней барханов, и спросил:

— Вы видите?

Я достал из хурджина бинокль и посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Там, среди песков, видно было какое-то движение. Толпа людей, растянувшаяся на большое расстояние, беспорядочно двигалась в нашу сторону. Можно было даже различить детей, сидевших, сгорбясь, на верблюдах. «Наверно, беженцы», — предположил я и, решив проверить мужество Чакан-батыра, сказал:

— Движется большая группа всадников. Хорошо, если это не большевики. Свернем с дороги?

Чакан-батыр или понял уже, кто эти люди, или хотел показать, что ничего не боится. Гордо вскинув голову, он возразил:

— От беды не убежишь. Вы спускайтесь вниз. А мы сейчас разведаем, что там такое, и вернемся.

С этими словами он сильно хлестнул плетью коня.

Немного погодя и мы спустились с бархана и поскакали вперед. Я не ошибся: это действительно оказались беженцы. Но они шли строем, как настоящее войско. Когда мы подъехали к ним, первые ряды беженцев уже достигли колодца. Поднялся невообразимый шум. Женщины, мужчины, дети, вьючный и домашний скот — все сгрудилось вокруг колодца. Стоял такой крик, что невозможно было расслышать друг друга. Тучный вожатый, с толстой палкой в руках, то и дело грозно понукал людей. Но никто не слушал его угроз; особенно оборванные, забрызганные грязью дети, толкая друг друга, плача и крича, рвались к колодцу. Наконец старик вожатый приказал людям: