Мельница - Карл Гьеллеруп

Теперь мало-помалу загорелись крылья. Прошло много времени, пока огонь добрался до них, но теперь пламя начало жадно обгладывать их, они дымились, и маленькие язычки пламени ползли вдоль их черных махов, распространяясь по свернутым парусам. Один из парусов, веревки которого сверху сгорели, начал развеваться — и одновременно крылья завертелись, поскольку прогорел вал, на котором они были укреплены. Потом четыре паруса расправились, как знамена на древках. Быстрее и быстрее вертелись они, сильнее разгорались — и, сверху донизу одетые пламенными парусами, постоянно набирали скорость, пока не превратились в огненный вихрь, рассыпавший во все стороны искры.

И видно было, как на мельнице, передняя часть которой превратилась в движущуюся пелену дыма, словно паутину, обмотанную и развевающуюся вокруг обугленных балок, за этой пеленой на горящем фоне самой задней части шатра, вертелось гигантское ведущее колесо и все шестерни вертелись вокруг него, как планеты вокруг солнца. Сквозь шипение и клокотание пожара слышно было не только, как со свистом полоскались крылья, но, как жужжа и громыхая, двигался механизм.

Мельница работала — работала в последний раз.

Не только в больших испуганных и в то же время любопытных детских глазах отражалось это зрелище. Все смотрели вверх. Тот, кто управлялся с брандспойтом, позабыл об опасности, угрожавшей пекарне, те, кто работал у насоса, остановились в оцепенении, ведра застревали в колодце, на крыше жилого дома сидел на коньке Кристиан, забыв вылить полное ведро воды; по всей толпе проходил приглушенный гул испуганного восхищения.

Отделившись от других в проходе между конюшней и жилым домом, мельник, Ханна и лесничий не отрывали глаз от работающей огненной мельницы, которая бросала на их лица жаркий пламенный отблеск, высвечивая на них большую взволнованность, чем на всех других повернутых вверх лицах, вместе взятых.

Мельник поведал лесничему и Ханне, что произошло, начиная с той минуты, как он заглянул в комнату и сказал, что ему надо ненадолго сходить на мельницу-все, начиная с удивительного вида и слов Кристиана и кончая призраком, который остановил и спас его. Брат и сестра слушали, затаив дыхание. Ханна сильно, чуть ли не до боли, сжимала руку любимого; если бы не отблеск пожара, ее лицо было бы смертельно бледным, а глаза, пока мельник рассказывал свою историю, широко раскрылись и застыли. Такими, подумал он, были, наверное, и мои глаза, когда я увидел Йоргена и Лизу. Но страшнее всего было то, что слушатели чувствовали: самое ужасное было еще впереди. Рассказ был окончен; он был доведен до того места, где к нему присоединялись их собственные воспоминания как очевидцев, и все же у брата и сестры было ощущение, что Якобу осталось еще что сказать, — может быть, самое важное, и какая-то страшная правда ведет жестокую борьбу за то, чтобы выйти наружу.

Но что бы это могло быть?

Вильхельм и Ханна не сводили глаз с огненных крыльев, ведь стоит им взглянуть на Якоба, и в их глазах появится вопрос; а спрашивать его им было не о чем, не так ли?

Мельник заговорил первым.

— И надо же было так совпасть, Вильхельм, что ты как раз сегодня вечером упомянул о предвестиях — они, дескать, посылаются людям, чтобы те могли приготовиться к смерти.

— Значит, ты думаешь, это было предупреждение?

— Якоб, милый Якоб! — воскликнула Ханна и прижала его руку к своей груди.

Так вот откуда это его странное отсутствующее выражение — то, которое она не могла в отличие от мадам Андерсен объяснить шоком от удара молнии. Вот, значит, что он утаил: страх смерти. Разве не естественно предположить, что появление тех, кого он, сам того не зная, так внезапно отправил на тот свет, было знаком, что и он вскоре за ними последует? Ну, разумеется! Она попыталась разубедить и Якоба и себя самое, преодолеть страх, в который повергла эта мысль ее и, как она предполагала, его тоже. Их появление совсем не обязательно должно было означать именно это. Ведь часто приходится слышать, что людям являлись привидения, особенно призраки людей, которые умерли внезапно и лютой смертью, но после этого никто не умирал. К тому же Кристиан тоже видел их.

— Нечего вбивать себе в голову всякие фантазии, — поддержал ее брат, — надо иметь мужество жить, хотя, с другой стороны, ты прав, что так серьезно отнесся к этому, ведь помнить о смерти мы должны все и всегда.

Брат и сестра порадовались тому, что их слова не прозвучали втуне. Лицо мельника просветлело. Страх явно отпустил его, видно, решили брат с сестрой, взгляд смерти больше не смотрел ему прямо в глаза. Впрочем, лицо мельника сохраняло серьезность; верно, он все равно считал, что привидение о чем-то упреждало его, ради спасения его души — как до этого оно спасло ему жизнь.

На самом же деле лицо мельника просветлело совсем не потому, наоборот, до того у него и в мыслях не было, что привидения хотели упредить его о близкой смерти, и к тому же предвестие смерти было бы для него самым утешительным, какое только можно сыскать. Не угрозу — надежду таило бы в себе оно.

— Да, наверно, их появление можно понять и так, — ответил мельник. — Помнишь, я был у вас осенью и мы с тобой, Ханна, говорили о животных, убитых пулей охотника в лесу, и я сказал, мол, быструю и неожиданную смерть от пули каждый предпочтет; а ты так красиво ответила, что быстрая и неожиданная смерть от пули, конечно, лучше всего для бессловесной твари, но не для крещеного человека, который готовится предстать перед вечным судией и в смертный час еще нуждается в том, чтобы уладить счеты с миром… И если ты, милая, добрая душа, можешь чувствовать это так глубоко, то что же говорить обо мне…

— А почему ты должен чувствовать это глубже, чем я? Разве я не такая же грешница? — возразила Ханна укоризненно, но вместе с тем, чувствуя, что эти слова связаны с чем-то определенным — и чем-то ужасным.

Мельник не ответил, но продолжал следовать ходу собственных мыслей.

— В том-то и дело. Не покажись они мне тогда, со мной получилось бы именно это: меня внезапно убило бы молнией, как животное пулей охотника.

Мельник умолк, и лесничий серьезно кивнул сестре, подумав о Лютере, чей друг был убит молнией, находясь рядом с ним. И снова кивнул с довольной усмешкой:

— Он пробудился. Якоб стал одним из наших.

Пока мельник говорил, та часть галереи, которая выдавалась над крышей пекарни, рухнула на эту крышу, и несколько горящих досок там и остались, а несколько балок распались на куски. Таким образом, опасность для пекарни возросла, и сейчас огонь словно стремился к тому, чтобы победить маленькое строение любой ценой, одно из вертящихся крыльев упало вниз и пробило крышу насквозь. Брандспойт пришлось передвинуть левее; при этом было много излишних криков и команд Дракона, которые закончились возгласом: «Ну, давай теперь залп по всему борту».

Лесничий и его сестра делали вид, что следят за этими событиями, но на самом деле ожидали продолжения речи мельника. Ведь если, как он сказал, ему не страшно было видеть в призраках на мельнице предвестие смерти, значит, на душе у него лежала какая-то другая тяжесть.

Мельница с тремя крыльями и почти без парусов работала теперь значительно медленнее; последние обрывки горящих парусов один за другим уносил ветер.

— Помнишь, — начал мельник, положив руку на плечо друга, — помнишь, Вильхельм, ты не мог забыть, ведь прошла всего неделя, как мы сидели в доме и говорили о том, что пожениться можно с таким же успехом и сейчас… и ты утешал меня и сказал, что все происходит по Божьему произволению — в том числе и то, что случилось на мельнице. И если бы даже я повернул ворот, зная, что эти двое находятся там наверху, как меня в том хотели обвинить, то и тогда, сказал ты, это была бы Божья воля и произошло бы ради моего собственного блага, для того, чтобы моя грешная природа вышла на свет Божий, и меня охватили бы страх и ужас перед самим собой, и я бы обратился.

Он помолчал минуту и глубоко набрал в легкие воздух.

— Дорогие друзья! Это самое я и должен вам сказать: это правда.

Ханна взяла его руку в свои и почувствовала, какая она холодная и влажная.

— Боже милостивый! Якоб! Я тебя не понимаю.

Однако брат кивнул ей головой, успокаивая.

— Да, да, Ханна! Якоб правду говорит. Мы же с тобой тоже заметили, что он — на пути обращения.

— Да, и я это чувствую. Но ты неправильно меня понял… То, что ты предположил, — правда. Дорогие друзья! Не проклинайте меня вы, если сам Господь милостив… Я действительно совершил это… Я знал, что они там… я намеренно убил их.

Лесничий отступил на шаг — не от ужаса или отвращения, хотя мельник понял его именно так, потому что рука друга, лежавшая у него на плече, вяло опустилась. Лесничий лишь хотел четко разглядеть лицо зятя: не бредит ли он? Сестра же просто не сомневалась, что он тронулся умом. От встречи ли с привидениями или от близкого удара молнии он помешался. Разумеется, и угрюмость, которую всегда в нем замечали, и сознание, что власти подозревают его, вели к тому же, а труд и страх сегодняшнего вечера, которые и здоровому были бы не под силу, совсем лишили его рассудка. Она крепко приникла к нему и прошептала: