Краткий конспект истории английской литературы и литературы США - Сергей Щепотьев

Взгляды Генри Джеймса не воплотились в теоретические идеи, способные оказывать личности практическую помощь. Они существовали как образы, метафоры, в лучшем случае — как эстетические формулы.

Создавая, как уже было сказано, свою собственную реальность, он сталкивал ее с обыденными фактами, мещанской тупостью и заставлял своих героев делать выбор между отталкивающей, враждебной действительностью и интеллектом, в исключительных случаях — высший выбор: между жизнью и смертью. В этом конфликте добро и зло порой причудливо капитулируют друг перед другом. Но всегда через интеллект и вкус писатель выражает торжествующую идею человеческого достоинства.

Интересно упомянуть, что его брат, психолог, рассуждая о свободе воли, был уверен, что «психология никогда не дойдет до такого совершенства, чтобы быть в состоянии применять математически точные измерения к индивидуальным волевым актам», и утверждал: «Усилие воли составляет сокровенную сущность нашей духовной природы, мерило, при помощи которого мы оцениваем достоинство человека».

Генри Джеймс сознавал неизбежность конфликта всякого художника с любым обществом. Об этом трагическом конфликте повествует его роман «Родерик Хадсон» (1876), написанный вскоре после переезда в Европу. Сам Генри-младший, по замыслу отца, и должен был стать «экзотической противоположностью обществу, институты которого в то время приобрели детерминистский характер» (Р. Блэкмур). Уильям Джеймс также полагал, что «с этической точки зрения детерминизм должен быть ограничен»[37].

Подняв профессию до уровня призвания, Генри принялся совершенствовать и углублять свое мастерство и сразу же стал терять читательскую аудиторию. Но, как уже говорилось, писать иначе не мог. «Вынужденное очарование формы», как он сам о том сказал, вело его к тем вершинам, которых он достиг и на которые повлек за собою и Джойса, и Вирджинию Вулф. Во всяком случае, Р. Блэкмур полагает, что передача работы сознания в романе «Послы» (1903) — едва ли не открытие Генри Джеймса. Живя в Париже, Генри Джеймс пишет об американцах, живущих в Европе. Он задается вопросом: что происходит с американцами в Европе, что, с другой стороны, под влиянием американцев происходит с европейцами? В «Послах» он изобразил американца, Ламберта Стрезера, «который, растворяясь в атмосфере европейского морального сознания, самым решительным образом укрепляет свою моральную природу» (Р. Блэкмур). А в «Крыльях голубки» (1902) и «Золотой чаше» (1904) их героини — молодые американки Милли Тил и Мэгги Вервер — становятся жертвами Европы, но в то же время торжествуют свою победу, отстаивая, подобно Стрезеру, свое достоинство.

Два романа — «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима» — были написаны Г. Джеймсом в 1886 г. Первый высмеивал американскую демократию и американских утопистов. Второй — показывал уродливые формы европейской революции, с которой порывает герой, считая, что революция враждебна красоте, искусству и цивилизации в целом. Вместе с тем, в обоих романах проводится анализ мотивов человеческих поступков — материала, близкого профессии его брата. В «Бостонцах» описана патологическая привязанность пожилой дамы к юной девушке, вызывающая смятение в обеих; в «Княгине Казамассима» — безумная страсть княгини к переплетчику Гиасинту. «Сократи он масштабы натуралистического романа, — пишет Р. Блэкмур, — писатель вполне мог бы добиться успеха».

Критик усматривает в неудаче Джеймса его пренебрежение собственным постулатом: художник должен быть свободным от груза обыденности.

Правда, иногда этот, постулат преломляется в творчестве писателя весьма причудливо. В «Уроке мастера» (1892) учитель убеждает своего ученика ради искусства отрешиться от женитьбы, денег, общественного положения, приводя в пример самого себя. Ученик верит, что художник должен стать своеобразным отшельником. Он уходит от общества и принимается за работу. Но, вернувшись в мир, обнаруживает, что Мастер женился на его любимой девушке и перестал писать...

Неоднозначность художественного произведения дает массу поводов для нареканий. Друг Генри Джеймса, уже упоминавшийся нами У. Д . Хоуэллс, много спорил с ним о его сочинениях, оставаясь, впрочем, с ним в добрых отношениях до самой его смерти. Были, однако, у Генри Джеймса и откровенные недруги. Джеймс сам написал немало критических работ, ценность которых не могут отрицать даже резко негативно настроенные по отношению к нему профессионалы. Он полагал, что «суждение критика, будучи в конечном счете оценкой ума художника, является одновременно и нравственным, и эстетическим».

Цитируя одного из наиболее серьезных исследователей творчества Генри Джеймса, Ф. Маттиссена, Ясен Засурский сообщает: «Первые наметки идей для новелл и романов приходили к нему наиболее часто через разговоры с дамами за обедом, <...> где самыми обычными темами были браки, связи и разводы богатых». Засурский добавляет от себя: «Эти светские сплетни и были главным источником сюжетов для Джеймса».

И далее уверенно рассуждает о «мелкотравчатости», то бишь мелкотемье писателя.

Существуют ли мелкие темы? Думаю, существуют; мелкие писатели. Ибо талант, тем более — гений, способен из «мелкой» темы сделать шедевр, наполненный глубиной содержания.

С другой стороны, одно дело — источник сюжета, но совсем иное — его воплощение, идея, на которую он работает.

«Он знал столовые и гостиные, — пишет Р. Блэкмур, — со всеми их аксессуарами <...>. То были опоры, за которые цеплялась знакомая ему публика. <...> Равным образом он знал, как они женились, как им изменяли, как их обманывали; и он превосходно видел, как в борьбе за положение они превращались в жуликов, лакеев и хамов. К этому как к форме существования нынешнею общества было привлечено его внимание».

Характерно, что цитата эта приведена из «Литературной истории США», издание которой в СССР осуществлено под редакцией профессора Ясена Засурского: в советское время полагалось, чтобы какая-то одна тема «курировалась» едва ли не повсеместно одним лицом (с которого, очевидно, легче было спросить). Странно, однако, что в своей работе ученый пытается противоречить тому, что было доведено им до сведения советского читателя всего пятью годами раньше. Впрочем, желающий может непосредственно обратиться за разъяснением этого факта к самому мэтру: профессор, кажется, и сейчас занимает некий довольно высокий руководящий пост.

Мне же хочется закончить разговор о Генри Джеймсе надеждой, что когда-нибудь и мы познакомимся с его сложным и красивым творчеством, подобно тому, как наши прадеды познакомились с романами «Американец» и «Вашингтон-сквер» и рассказом «Дейзи Миллер» (других русских переводов его вещей, кажется, не существует), и спросим себя, как те читатели, о которых упоминал Р. Блэкмур и которые хотели понять, «на каких основаниях в обществе, подобном нашему, лишенном единства и неуверенном даже относительно, направления, в котором оно движется, на каких основаниях в этом обществе все еще могут произрастать фундаментальные человеческие убеждения — ради жизни ли, ради ли осознания жизни в искусстве?»

Несравненно лучше мы знакомы с творчеством

ТЕОДОР ДРАЙЗЕР открыл XX век и тяжелой поступью прошел путь от социального дарвинизма ко вселенской любви.

С одной стороны, это можно объяснить той восторженностью, которая пронизывает его статьи о Советской России («Ленин», «Благодарю Маркса и Красную Россию» и др.), или тем, что перед смертью он вступил в коммунистическую партию. С другой стороны, верно, что его вклад в историю американской литературы поистине огромен. Сверстник и современник Драйзера, прозаик Шервуд Андерсон (1876—1941) сказал о нем: «Тяжела, тяжела поступь Теодора, но эти ноги проложили дорогу; и молодежь пошла по этому пути... через пустыню пуританского отречения».

Начало жизни Драйзера сходно с судьбами многих американских писателей: нужда в семье разорившегося предпринимателя — немецкого иммигранта, труд с четырнадцати лет, смена профессий, один год учебы в университете, журналистика, ранние пробы пера в прозе.

Наконец — «Сестра Керри» (1900), роман, живописующий превратности судьбы фабричной девчонки, впоследствии содержанки и посредственной актрисы варьете, полемизирующий с возглавляемым У. Д. Хоуэллсом «нежным реализмом», авторы которого резонно настаивали на возможности для простых девушек отыскать свое счастье и остаться непорочными. Скандал, вызванный этим романом. «Дженни Герхардт», второй роман, появившийся на свет одиннадцать лет спустя, рисующий еще одну трагедию девушки из народа, на сей раз — обладающей высокими моральными качествами, выписанными настолько хрестоматийно, что это заставляет нас заподозрить писателя в вольной или невольной уступке общественному вкусу. И сразу вслед за этой книгой — две первые книги Трилогии Желания: «Финансист» (1912) и «Титан» (1913), герой которых, Каупервуд, живет стремлением к исполнению собственных желаний. Прослеживая карьеру Каупервуда, Драйзер дает масштабную картину развития капитала в Америке девятнадцатого века: жизнь биржи, ожесточенную борьбу за власть в среде политиков. Писатель явно любуется своим далеко не положительным героем (и тут напрашивается явная аналогия с отношением к герою и среде его обитания автора знаменитого в семидесятые годы двадцатого века романа «Крестный отец», Марио Пьюзо; оба героя, кстати, имели прототипов в действительности). Каупервуд — человек огромной энергии и силы воли, большого личного магнетизма. Он истинный любитель красоты. Но женщин он покупает так же, как произведения живописи. А в борьбе с конкурентами в бизнесе — беспощаден. В третьей, незавершенной, часта трилогии «Стоик» (опубликованной в 1947) — Каупервуд так силен, что ведет дела не только в США, но и в Англии. Но он уже пожилой человек, здоровье его ухудшается, вечно пьяная истеричка-жена надоела. Он стоически продолжает свое дело, но бизнес не приносит ему удовлетворения. Каупервуд завещает свой дворец и картинную галерею Нью-Йорку. Но сразу же после его смерти на это имущество наложен арест, а затем в результате судебного процесса дворец и картины продаются на аукционе. Память о магнате, быстро угасает.