Эльфийские хроники - Жан-Луи Фетжен

Именно таким был меч Нуады Серебрянорукого — меч, который карлики называли Каледвхом, а люди — Экскалибуром, и который принес очень много радостей и очень много несчастий.

Такой была и арфа Дагды, которую украли выжившие в битве фоморы. Дагда вместе с Лугом и Огме бросился в погоню за ворами и нашел свою арфу: она была привязана к стене в доме Бреса. После того, как она была украдена, на ней не была сыграна ни одна мелодия, поскольку только Дагда знал два ее имени и те слова, которые ее оживляли. В то время как фоморы обнажили мечи и ринулись в бой, Дагда сказал следующее:

«Пусть появится Даурблада,Пусть появится Коир Кетар Куир,Пусть придет лето, а затем зима,Пусть зазвучат арфа и волынка».

Когда прозвучали такие слова, этот музыкальный инструмент высвободился и убил всех, кто его окружал, кроме богов, которые с тех пор стали единственными, кто может понять плач Даурблады, не теряя при этом душу или рассудок.

14

Серебряный кинжал

Запах земли, запах опавших листьев.

Ллиана открыла глаза. Все вокруг нее было темным, влажным и холодным. В нескольких шагах справа от себя она увидела зияющий вход в пещеру, стены которой были покрыты плющом. На земле были заметны следы многочисленного отряда. Это, наверное, была одна из подземных галерей, используемых монстрами для того, чтобы незаметно подобраться к опушке большого леса и затаиться в этой ужасной ложбине.

Ллиана очень медленно повернула голову в другую сторону и увидела среди зарослей группу орков: они, расположившись к ней спиной и поглядывая в сторону битвы, что-то суетливо делали. Гоблина нигде не было видно. Возможно, он стоял позади нее и в данный момент наблюдал за ней, однако органы чувств юной эльфийки не смогли определить, находится ли гоблин где-то неподалеку. Затхлый запах перегноя забивал смрад, исходивший от монстров, шум битвы заглушал все остальные звуки, а поле зрения Ллианы ограничивалось несколькими арпанами влажной земли. Больше она ничего не видела. На ее щеке засохла кровь, во рту ощущался вкус крови, однако она не чувствовала ни боли, ни страха. Ее лишь удивляло то, почему она до сих пор жива, и ей казалось, что ей это все снится. Тот монстр по какой-то неизвестной ей причине решил ее не убивать. Все остальное сейчас не имело для нее значения.

Один из орков вдруг резко переместился в сторону, в результате чего осветилась полоса земли и Ллиана увидела, как блеснул ее собственный кинжал, валяющийся среди другого разносортного оружия. Она с сильно заколотившимся от волнения сердцем осмелилась приподнять голову над землей, чтобы получше оценить расстояние, отделяющее ее от кинжала. Затем она еле заметно пошевелила руками и ногами и поняла, что они не связаны никакими путами.

Эльфийка закрыла глаза, пощупала землю пальцами, понюхала в последний раз ее едкий запах и затем, резко вскочив, бросилась к кинжалу. Когда она схватила его и отскочила назад, орки не обратили на нее ни малейшего внимания. Увидев затем, чем они сейчас занимаются, она почувствовала, что кровь в ее жилах похолодела.

Они пытались разжечь огонь.

Монстры передавали друг другу горшки из обожженной глины, наполненные раскаленными углями или горящим маслом. К ручкам этих горшков были привязаны длинные ремешки. Спрятавшись, как могла, за зарослями крапивы, она увидела, как близко от этого места находятся ее сородичи: войско ее матери сражалось на расстоянии броска камня, оттесняя гоблинов к лесу. То есть к ней, Ллиане… Она увидела, что одни монстры запутались в колючих кустах, вторые — продолжают беспорядочно отступать, третьи — валяются на земле, пронзенные эльфийскими стрелами, четвертые — сражаются, мечутся среди кустов и зарослей крапивы, с невообразимой яростью. Они размахивали своим оружием и с воплями бросались на эльфов, которых Ллиана из-за мечущихся туда-сюда гоблинов почти не видела.

Она стала лихорадочно искать, где бы ей можно было пройти через заросли, проскользнуть под ветками кустов или хотя бы найти себе убежище, однако тут вдруг находившаяся поблизости от нее группа орков пришла в движение: каждый из них побежал занять позицию поближе к сражающимся. Ллиана молниеносно бросилась на землю, надеясь, что они ее не заметили.

Оркам и в самом деле было не до нее, потому что все были целиком и полностью заняты выполнением поставленной перед ними задачи. Взяв свои горшки за привязанные к их ручкам ремешки, они начали раскручивать их над головой, как пращу, и затем бросать эти горшки в сторону врага так, чтобы они ударялись о деревья или падали в кусты, воспламеняя их. Несмотря на то что в ложбине лежал снег и вообще было влажно, вдоль опушки начался пожар, и эльфам пришлось отступить. Ллиана, лежа на земле и сжимая ладонью свой длинный серебряный кинжал, чувствовала себя абсолютно беспомощной. Ее охватил панический страх, вызываемый у всех эльфов огнем. Она казалась самой себе ничтожной и позабытой всеми из-за этой ужасной битвы.

Она уже не могла проскользнуть к своим — уже не только потому, что перед ней находилось войско монстров, но и потому, что путь ей преградил бы огонь. Однако и оставаться здесь, в такой опасной близости от огня, ей было нельзя… А-а, пещера! В этой темной пещере она наверняка найдет место, где спрятаться.

Когда Ллиана наконец начала действовать и поднялась с земли, чтобы побежать в пещеру, она увидела, что гоблин, который не так давно оглушил ее ударом кулака, снова находится неподалеку от нее: он сидел на сильно выпирающем из земли корне бука уродливой формы и смотрел на нее с выражением глубокого отвращения. Он опустил глаза, и Ллиане показалось, что он что-то шепчет, однако затем он резко вскочил, развел руки в стороны, запрокинул голову и устрашающе зарычал. Ллиана не поняла, что означает это звериное рычание, тем более что она не видела его кривой сабли с клинком шириной в ладонь. Время для нее как будто остановилось, и она не видела сейчас ничего, кроме большой разинутой пасти. Она размахнулась и с силой метнула в гоблина свой серебряный кинжал, и тот, пронзив воздух с резким свистом, пронзил серую плоть монстра. Клинок выскочил с тыльной стороны его шеи и с силой воткнулся в ствол бука. Гоблин даже не вскрикнул. Его руки бессильно повисли, а кривая сабля упала на влажную землю, но сам он, пригвожденный кинжалом к дереву, остался стоять на ногах. Его верхняя челюсть уперлась зубами в гарду кинжала.