Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Можете не шомневацца, – угрюмо прошамкала я, и толпа немедленно рассосалась.
По пляжу мгновенно разнеслась ужасная весть – там какая-то шайка бандитов и психов, говорят, сбежала из колонии для малолетних преступников, и воспитатель у них такой же чокнутый…
Безобрррразие!
Вокруг нашего стойбища на приличном радиусе мгновенно образовалась приятная пустота. Не уверена, что все посетители «блатного» пляжа досконально изучали творческое наследние великого французского просветителя, но – вполне очевидно – поняли они меня верно. Больше нас в этот день не беспокоили. Искупавшись ещё раз пяток, мы весело направились в столовую на ужин.
А вечером у нас состоялся разговор с Хозяйкой – так неформально называли директора базы отдыха. Я немного нервничала.
– Ну, вы и хороши, – громко хохотала она, показывая все тридцать два в отличном состоянии санации. – Так им и надо. Мне самой эти блатачи до чёртиков надоели. Дьяволы позвоночные… Никакого отношения к часовому заводу, а как сезон – все тут! И на халяву! Даже в моей хибаре троих пришлось разместить.
«Хибара» – это личный двухэтажный коттедж Хозяйки.
– Так что… ничего? – не смея откровенно радоваться, робко спрашиваю я. – Санкций не последует?
– Нормально! Какие санкции? – она хохочет ещё громче. – Пережуют, как говорится. Может, побыстрее свалят. А вы мне уже нравитесь. Извиняюсь, сначала подумала – нюня кисейная. А теперь вижу – ничего, наш человек…
– А что, много сюда… по блату ездит? – спрашиваю я смелее.
– Навалом. Особенно этим летом. Просто достали, ей-богу…
С этим человеком мы, кажется, поладим, – счастливая и смелая, решила я, и – не ошиблась.
Вечером, по пути с пляжа я заглянула в медпункт, взять какое-либо снадобье от ожогов. Но у медсестры, как всегда, «ничего нет». И мы ленивой цепочкой потянулись на кухню за кислым молоком. Ожоги у всех, включая и меня. Только выбрались на центральную аллею, как видим: навстречу знакомый кто-то движется. Присматриваюсь, мучительно вспоминаю – где же я этого «крысавца» видела?
Огромное сомбреро делает тень на пол-лица. Кивает мне. Синеватые белки лукавых глаз весьма бойко высвёркивают из-под обширных полей шляпы…
Кто же он, этот типус? Кроме сомбреро, на нём надеты ещё две, весьма скромных размеров, детальки туалета: «фиговые» плавки с революционной символикой на самом интересном месте и сверкающие японские часы.
Ба-а-алыной оригинал!
– Здрасьте, здрасьте, Ольга-га Николавна! – игриво говорит он мне. – Всеобщий приветик!
Это, вероятно, адресовано плетущейся за мной обгорелой детворе. Да, вот теперь я вспомнила – кто это. Неповторимый голос! По голосу, если я хоть раз его слышала, могу узнать человека, если он даже без часов.
Конечно, это был Валера.
Тот самый тип, которого я когда-то, в тот роковой августовский день, первым встретила в детском доме. Он шёл мне навстречу с красками и кистями. Весь из себя такой компетентный и озабоченный… Он по-прежнему работал в детском доме, кажется, по совместительству. Теперь уже вёл кружок радиолюбителей, куда ходил всего один человек. Однако деньги получал полностью, как положено по тарифной сетке. И за одно это его уже могли сильно не любить. Пеперабатывали в детском доме все, но оплатить переработки никому даже и не обещали. А тут такая щедрость… Вобщем, Валера – тёмная лошадка. Сколько ему лет – никто точно не знал. У него было всегда одинаковое выражение лица – устоявшееся, нейтрально-безразличное, без очевидных возрастных примет быстротечного времени и следов перенесённых житейских бурь.
В детском доме мы почти не пересекались, его каптёрка располагалась на пятом этаже в угловом коридорчике, куда вообще редко кто-либо захаживал. Он и сам старался держаться особняком, и лишь Людмила Семёновна с ним общалась почти ежедневно. Часто можно было слышать вопль на весь детдом:
«Эй, слетайте, кто-нибудь на пятый, Валеру дирюга спрашивают!»
Все знали, что: Валера высоким начальством обласкан и взят под могучее административное крыло. Много раз воспитательницы, особенно пожилые, просили его, как второго «единственного мужчину» в доме, сделать то-сё по части неженского труда… Но едва он брался за молоток, к примеру, и гвозди, как одномоментно, словно чёрт из табакерки, откуда-то выскакивала сама директриса и тут же отправляла его на другой «фронт работ». По этому поводу, ехидные наши тётеньки втихую подхихикивали, хотя и довольно беззлобно – претенденток на Балерины симпатии было немного. А чтобы совсем уж точно – их, похоже, и вовсе не было.
Во всяком случае, таких сведений на счету всесведущего общественного мнения не имелось. Почему – никто толком не смог бы объяснить. Вроде нормальный человек. Ничего такого, особо отвратительного в его внешности не наблюдалось. Муж кастелянши, алкаш, угрюмый молчун, и то пользовался большей популярностью среди дамского пола.
– Да с него (это о Валере) пользы ровный ноль, что с козла молока, – объяснила основу такого равнодушия ко второму «единственному мужчине» в нашем, преимущественно женском коллективе Матрона. – Разве это мужик? Только и умеет, что красоваться.
И вот он здесь – «в Сочи на три ночи», хочется думать о лучшем…
– Искупались уже или только идёте? – спрашиваю я, а сама лихорадочно соображаю – не подсунули ли нам этот милый подарочек в отряд на всё лето, в качестве четвёртого «второго» воспитателя?
Валера кокетливо сбил сомбреро набок, белозубо метнул очередную улыбку, и, раскачиваясь с пятки на носок, игриво сказал:
– Вроде да.
– Ясненько, – отвечаю я.
Понимай как знаешь.
Да, спеси в нём вроде поубавилось, но… думаю я, с опаской глядя на эти его выкрутасы и вспоминая неприступного мазилу в тот первый мой день в дэдэ.
Какая метаморфоза! Просто прорва кокетства! На волю вырвался, живчик?
– Я здесь… ну… это… Спасаю и спасаюсь, короче, – натужно скаламбурил он, продолжая, однако, щедро улыбаться.
– Спасаетесь?! – притворно удивляюсь я. – И долго вам это придётся делать?
– Увы, – разводит руками Валера. – Меня, как Лермонтова, власть безжалостно сослала на Кавказ. И на всё лето.
– О?! И кто же это… э…?
– Ну… наше высокое начальство.
– А здесь вы тоже будете вести кружок одного радиолюбителя? – ехидно спрашиваю я, с печалью чувствуя, как мне стремительно нехорошеет.
– Нет, здесь я штатный спасатель, – отвечает он не без гордости.
Вздох досады.
– И многих уже спасли?
– Смеётесь, – улыбается он. – Должность у меня, конечно, блатная… Надеюсь. Спасать и вообще никого не придётся. Я вообще-то не очень плаваю.
Томный вздох, устало брошены какие-то совсем не мужские руки на завязки плавок.
– Вам очень повезло, – льстиво говорю я. – За что такая щедрость?
– Так и я ведь не пустое место.
Он горделиво оглядывает свой волосатый живот, приосанивается, так же горделиво расправляет свои, по-женски пышные плечи…
И тут до меня дошло. Радостно спрашиваю:
– Так вы, говорите, спасатель? (Он кивает.) Так не могли бы вы нам моторочку дать покататься? Хоть разочек? Я видела, на спасательной станции их много стоит.
– Да ради бога и вашего душевного спокойствия, я готов хоть сейчас на всё.
Вот это уже совсем другой колер. Валера ведётся, и – легко. Удача, однако.
На следующий день, ближе к закату, мы, пятёрками, уже гоняли по морю на чудесной новенькой моторке. Рулил, к счастью, не наш «спасатель», а симпатичный сборщик с часового завода, к тому же, знакомый нашим ребятам, и всё вышло просто люкс.
.. Итак, первая неделя на исходе. И мы все – живы. И даже временами вполне бодры. С работодателями, хотя и не сразу, всё же, установился относительный контакт – нас больше не посылали «к чёрту в пекло». Однако работали дети теперь всё же «маленькими группками», как и хотела с самого начала Хозяйка. И на разных объектах. Кузя и Лиса, к примеру, на выдаче чистого белья, Огурец и Беев на кухне – разгружали овощи и фрукты. Работали пять дней в неделю, по четыре часа в день.
Остальное время – отдых.
Худо ли бедно, но жизнь наша потихоньку покатилась – и пока без особых нарушений.
Но вот в конце первой недели, когда первые восторги по поводу моря, гор и всей этой южной экзотики слегка улеглись, стали появляться настораживающие симптомы надвигающейся болезни «коллективного непослушания». Самоуправление, с таким трудом едва взлелеянное мною в нашем диком ордынском отряде, теперь пышно увядало на корню.
А это могло стать началом конца… Дело было в том, что девушки наши, находящиеся, к тому же, в очень опасном возрасте – пятнадцати-семнадцати лет, почти полностью выпадали из моего поля зрения. Легкомысленно передоверив их Ирочке и медсестричке, я уже через несколько дней стала замечать несимпатичные перемены в настроении моих воспитанниц. Когда встречались, буквально сталкиваясь нос к носу, они тут же делали вид, что меня в упор не видят. Прозрачно смотрят сквозь меня стрекозьим взглядом, и тут же начинают выяснять: «Эй, кто-нибудь, не видели, где Ирочка? А, девча?» Когда же я брала свою внезапно «ослепшую» девицу за руку и говорила что-ли вроде: «Ку-ку, проснитесь! Это я!» – они начинали дружно лопотать:
