Холокост и православная церковь - Вечная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще она вспоминала рассказ матери — Изабеллы Наумовны, как зимой 1942 г., во время нашего пребывания в селе, подросток Николай Глаголев, при переезде из одного села в другое, сопровождал Изабеллу в условиях бездорожья ночью через заснеженный лес. Оба очень много тогда пережили, т. к. лес контролировался немцами, выслеживающими партизан. Летом, когда папа был в селе, она была с нами тоже. Елена Михайловна представлялась родственницей (то ли двоюродной сестрой, то ли тетей — по паспортному возрасту). Должна сказать, что Елена Михайловна тоже изъявила желание креститься. Нажима со стороны моих родителей не могло быть. Ретроспективно думаю, что движущим мотивом была благодарность, благодарность Богу — за спасение.
Также были оформлены А. Горбовским документы на журналиста Либермана Вениамина Абрамовича. Его я лично не знала, познакомилась уже позже с его женой. К родителям обращалась Вера Владимировна Шпилевич — сестра Юлии Владимировны Виленской (муж ее был известным адвокатом). Сама Юлия Владимировна, кажется, была в ссылке. А Шпилевич просила за своего зятя Виленского. Последнему также составили метрическую запись.
С Троадием Ричардовичем и Цецилией Игнатьевной Крыжа-новскими мои родители были знакомы по дедушке. Но особенно они подружились при немцах. Троадий Ричардович был известным терапевтом (ассистентом академика Ф.Г. Яновского). Их дом в то время тоже был отнесен к церковным домам. Паспортисткой в этих домах была мама и управдомом — А.Г. Горбовский. В одном дворе с Крыжановскими были люди, связанные с партизанами. Порой Т.Р. привозил раненых. Помню слова Цецилии Игнатьевны, пришедшей к маме утром. Ночью была облава, но, как она сказала, “все прошло, как по нотам”. Надо сказать, маму допрашивали как паспортистку и о самой Цецилии Игнатьевне: “Какой она национальности?” На что мама отвечала, что знает Цицилию Игнатьевну очень давно как православного человека, русского, посещающего храм, где служил ее тесть.
На территории церковного двора еще спасалось русское семейство Дьячковых — мать Александра Александровна с шестью детьми. На них донесли, что их отец, подполковник Дьячков — коммунист. Они бежали без ничего из квартиры на Печерске и прожили в церковном дворе до ухода немцев. (Александра Александровна Дьячкова была верующей женщиной, и папа поставил ее продавать в церкви свечи.) Старшие дети Дьячковых — Маргарита и Николай — по возрасту подлежали мобилизации на разные работы, вплоть до отправки в Германию. Благодаря деятельности родителей и управдома Александра Григорьевича Горбовского, никто из жильцов церковных домов (Покровская, 6, 7 и 3) не был выдан немцам, никто не был насильственно вывезен в Германию на каторжные работы, так как он не подавал сведений о подлежащих трудовой мобилизации жильцах.
Кого не удалось спасти? С папой когда-то учился Николай Георгиевич Гермайзе (я его тоже лично не знала). Папа, будучи студентом, сам занимался репетиторством. А для нашей дальней родственницы посоветовал как репетитора Гермайзе (преподавателя математики). Якобы вся семья Гермайзе очень давно приняла христианство. Детей у Н.Г. Гермайзе с женой Людмилой Борисовной своих не было. Но кто-то им подбросил мальчика, которого они усыновили и очень любили. Подброшенный мальчик был обрезан. Наверное, его тоже крестили. По-моему, звали его Юра. Он учился в мединституте.
И вот мать девочки, с которой Николай Георгиевич занимался математикой, случайно увидела, как немцы вели его, страшно избитого, по улице. Она прибежала сказать об этом папе. Позже выяснилось следующее. Немцы вызывали всех мужчин на биржу. Николай Георгиевич Гермайзе, кажется, по возрасту уже не должен был туда явиться. А Юра заговорил с немцами по-немецки. Те спросили: “Откуда вы так хорошо знаете немецкий?” А Юра: “Мой отец Н.Г. Гермайзе — немец”. Немцы пригласили, или приказали, явиться отцу. А тот по внешности — настоящий еврей. Они их двоих раздели. И их уже ничего не могло спасти.
Так что о них стало известно, так сказать, post factum. Но, что же его бедная жена — Людмила… Мама посылает меня к ней. Она в тревоге — не знает, где муж и сын. По поручению мамы (может, от мамы была какая-то записка) я ей передаю, что она может рассчитывать на поддержку моих родителей. Она тоже сильно картавила. Помню, что, невзирая на всяческие мои протесты, она мне подарила коробку с духами “Манон”. Я с ней пошла на Евбаз и быстро продала их за 20 рублей (тогда это было ничто). Я искала на улицах по дороге домой какого-нибудь нищего, чтобы попросить его помолиться за Людмилу и за упокой Николая и Юрия. Но нищих не было. Я нашла калеку без двух ног. Может быть, он был неверующим. Он отнесся к моей просьбе как-то скептически, но деньги принял.
Л. Гермайзе указала на моих родителей как свидетелей того, что она не еврейка, что она православная. По их поручительству ее даже выпустили. Но беда была в том, что Н.Г. Гермайзе был домовладелец. В его дворе жили и русские, и евреи. Евреи, уходившие по приказу, по-видимому, оставляли хозяину на хранение вещи. Все это привлекало немцев и полицаев. Бедная женщина испытывала муки мышки, с которой “играет” кошка. Мерзавцы приходили к ней, грабили, заводили у нее патефон, ели варенье, раздевались у нее на глазах и надевали на себя вещи ее мужа и сына. Кто-то из них даже объяснялся ей в любви и обещал спасение, надеясь урвать куш побольше. Наконец, ее снова арестовали, и она исчезла. А папу вызвали в полицию с угрозами, что расправятся с ним за укрывательство евреев.
После оккупации Цецилия Игнатьевна Крыжановская познакомила с моими родителями еврейского писателя Ихила Фа-ликмана. Он интересовался их деятельностью. В своих книгах “Черный ветер”, “Огонь и пепел” он описывает православного священника, участвовавшего в спасении евреев от Бабьего Яра под фамилией отец Алексей Глаголевский, маму же называет Татьяной Авдеевной. Описываемые в этих книгах события не соответствуют тем, которые разворачивались у нас на Покровской улице, и остальные персонажи также. Но на книге “Черный ветер” он написал для папы дарственную надпись: “Гуманнейшему человеку”»482.
После окончания Великой Отечественной войны протоиерей Алексий
