Циклоп - Генри Лайон Олди

— Ужин! И переночевать.

— Деньги есть?

— Есть.

— Покажь.

Краш с опаской покосился на бородачей, но те пренебрегли мальчишкой. Тогда он сунул руку в туесок, нащупав цепочку. Золотые звенья масляно блеснули, ловя огонь свечей.

— Золото? — трактирщик понизил голос.

— Ага!

— Спер? У кого?

— Я не вор.

— Дай гляну. Фальшивая?

Выпускать цепочку из рук не хотелось. Но куда денешься? Заартачишься — трактирщик решит, что фальшивка, и прогонит взашей.

— Ты гляди… Настоящая. Чего за нее хочешь?

— Ужин, ночлег… еды в дорогу… И сапоги!

— Идет, — без торговли согласился трактирщик, и Краш понял, что продешевил. — Садись, сейчас жрать принесу.

Цепочка исчезла в кармане фартука. Угрюмое лицо трактирщика подобрело. На изрезанном ножами столе возникли две миски, с жарким и бобовой кашей, лепешка и кружка пива. Пиво Крашу не понравилось. Он хотел спросить воды, но раздумал. Сопляка, который даже пива не пьет, нигде не примут всерьез. Сделав второй глоток, больше первого, он накинулся на еду. Мясо… ыгх-х-х! — горячущее! И каша… Миски пустели с пугающей быстротой. Кружка — еще быстрее. Живот отяжелел, голова сделалась звонкой, как бубен. Мысли в ней бродили самые радужные. Все будет хорошо. Он выучится на волшебника, отыщет гада-Вульма… Может, мама до сих пор жива? Он вернет Черной Вдове драгоценное Око Митры, а за это а'шури отпустят маму…

Потянуло на двор.

Выбираясь из-за стола, он растянулся на полу. Устал, наверное. Ничего, облегчимся — и спать. Под крышей, как человек. На свежем воздухе закружилась голова. Краш три раза упал; поднимаясь, дивился собственной неуклюжести. Где тут нужник? Не в силах терпеть, он уперся рукой в столб коновязи, и с облегчением зажурчал. Потом хотел вернуться в трактир, даже двинулся на манящий огонек. Но огонь отдалялся, пока не исчез.

Тьма сгустилась, и Краш увяз в ней.

* * *

Очнулся он от поцелуев солнца. Застонал, заворочался, прячась от жгучих лучей. В мозгу бушевал пожар, выжигая голову изнутри. Открыв глаза, мальчик с воплем зажмурился. От пляски багряных кругов накатила тошнота. Краш лежал в придорожной канаве — по счастью, сухой в это время года. Приподнявшись, он с усилием сел. Сволочное пиво! Сейчас он вернется в трактир, заберет обещанную еду, сапоги… Может, купить лошадь? У него остались изумруды…

Туесок на поясе был пуст, как скорлупа выеденного яйца. И кинжал пропал. Бородачи ограбили, больше некому. Или трактирщик! Подмешал дурману в пиво, обобрал доверчивого гостя и бросил в канаве. Сунешься обратно — рассмеется в лицо. Сапоги? Какие сапоги?! Пойди, проспись, дурила!

С трудом Краш поднялся на ноги. Кулаки, вместо того, чтобы лупить в кровь гада-трактирщика, размазывали по лицу слезы — бессильные, злые. Прихрамывая, мальчик заковылял прочь от злополучного трактира.

Он брел на север.

Питался Краш ягодами, грибами, дикими сливами. Собирал орехи, суком-рогулькой выкапывал корни «земляной груши». Однажды придушил кролика, запутавшегося в чужом силке. Орудуя острым камнем, глотал сырое мясо — давясь, кашляя, боясь, что объявится ловец. Потом сутки маялся животом. К вечеру сворачивал с тракта, ночуя в лесу или роще. Спал на деревьях, но с закатом начало подмораживать. Проведя две ночи без сна, дрожа от холода, Краш плюнул на страх перед волками. В ворохе багряно-золотых листьев, пахнущих терпкой горечью, спалось не в пример теплее. Главное, соорудить «ложе» из сухой коры — иначе земля все тепло из тела высосет.

Хорошо ночевалось в стогу. Жаль, стога попадались редко.

Зарядили дожди — унылые, как похороны. Дорога раскисла, в самой густой чаще даже мышь не нашла бы сухого уголка. В деревнях мальчика встречали — хуже некуда. Изредка разрешали спрятаться в хлеву или в сарае с прохудившейся крышей. Подавали скудно, чаще без затей гнали прочь. Местная ребятня улюлюкала вслед, бросала в спину комья грязи. Собаки были добрее — облаивали, но близко не подходили.

«Надо идти в город. Маги в городах живут…»

Дальше мысли сворачивали в накатанную колею. Кто возьмет в ученики вонючего, худого, как скелет, оборванца? Чтобы глянуться магу, надо подобающе выглядеть. Отец любил это слово: «подобающе». Нужна приличная одежда. Да где ж ее взять — приличную? Тряпьем бы разжиться… Украсть? Поймают, изобьют, правую руку топором отрубят. Или в темницу бросят. В темницу — оно бы и неплохо. Крыша над головой, кормят… К темноте он привычный. Черная Вдова о нем заботилась, вылизывала. А люди — хуже тварей…

Мальчик не чувствовал коченеющих ног. Не замечал снежинок, срывавшихся из низких, набрякших туч. С упорством одержимого он шел на север. Зачем? Спроси кто — Краш не смог бы ответить.

* * *

Шагнув за околицу, он с ясностью смертника, взошедшего на эшафот, понял: эта деревня — последняя на его пути. Если и здесь не приютят, не бросят кусок хлеба — он ляжет, где стоит, и замерзнет.

Может, оно и к лучшему?

Закрыть глаза — и ждать, пока вечная тьма не сомкнется вокруг. Кто встретит Краша на том берегу Хавсалы, реки царства мертвых? Мать с отцом? Черная Вдова? Он не исполнил волю королевы Шаннурана, не вернул ей украденное…

Тяжесть чужого взгляда придавила к земле. Краш с трудом заставил себя обернуться. Суставы скрипнули несмазанными ступицами колес. От ближайшего дома на мальчика глядел медведь. Огромный, кудлатый, в косматой, с проплешинами шубе. Шапку медведь надвинул на самые брови.

«Прогонит», — безнадежно подумал Краш.

— Пустите… погреться…

Медведь молчал.

— Холодно…

Медведь засопел, высморкался под ноги:

— Убирайся! Ишь, проглот…

Краш еле разобрал, что ему сказали. Но главное уразумел — гонят.

За слюдяным окошком мелькнула тень. Раздался женский голос: мужчину окликнули из дома. Бородач засуетился, сделавшись меньше ростом, оглянулся на Краша — и шмыгнул в двери. Не медведь — нашкодивший пес. Замычала корова, пахнуло свежим хлебом. Живот у Краша прилип к спине, в глазах заплясали искры. Как зверь, жадно раздувая ноздри, он сделал шаг вперед. В доме спорили. Женщина распекала мужчину на все корки. Но для Краша сейчас существовал лишь хлеб. Ноги подкашивались, он боялся упасть, не дотянувшись…

Хлопнула дверь.

— Эй! Иди сюда, значит… Эй, ты чего?

Мерзлая земля качнулась навстречу, норовя ударить в лицо.

Но медвежьи лапы успели раньше.

Три дня Краш отъедался. Просяную кашу — едва сдобренную салом, похожую на комок сероватого речного песка — уплетал со свистом, аж за ушами трещало. Он бы и добавки попросил, но не решался. Кислая капуста, бобы; один раз даже мяса дали… Краш ел и спал: набивал брюхо — и проваливался в блаженное забытье. Иногда, просыпаясь, он видел рядом мелкую девчушку — младшую в приютившем его семействе.

— А я знаю, кто ты! — заговорщицки сообщала девчушка. — Ты — принц!

— Какой принц? — шепотом спрашивал Краш.

— Какой, какой… Убёглый.

Она прикладывала