Зарубежный детектив (1989) - Джеймс Чейз

Я ударил еще раз. Снова посыпалась штукатурка. Теперь мы уже оба стояли, обсыпанные грязно–белой пылью, и настала моя очередь делать большие глаза. Если так пойдет дело и дальше, то вскоре мы окажемся под открытым небом. А дверь по–прежнему будет закрыта.

— Ну, — сказал я и сильным пинком разбил стекло дверного окошка. Затем носком ботинка удалил острые осколки, просунул руку внутрь, повернул замок, и с легким щелчком дверь открылась.

Я отошел в сторону, давая понять сиделке, что она должна войти первой, так как в данный момент она является официальным лицом. Она испуганно посмотрела на открытую дверь и сделала знак, чтобы первым вошел я.

Я вошел, слыша ее торопливые шаги у себя за спиной. Она не решилась войти первой, а сейчас боялась упустить что‑нибудь интересное. В квартире стояла тишина, прихожая была немой и сумеречной. Я открыл дверь в гостиную. Там никого не было.

— Ялмар? — позвал я. Никто не ответил.

Я прошел через комнату к светло–зеленой двери, резко постучал и, не дождавшись ответа, распахнул ее.

Когда открываешь такие двери, почти всегда чувствуешь, что тебя ждет. Как будто у смерти есть какое‑то свое особое излучение.

Ялмар Нюмарк лежал на кровати. Одеяло отброшено в сторону. Подушка — на полу. Одна рука бессильно свисает почти до пола. У ночного столика — новые костыли. На столике — стакан с водой. Наполовину пустой.

Лицо ничего не выражало; оно стало каким‑то незнакомым и отчужденным, похожим на восковую маску. Комната пропитана тяжелым, сладковатым запахом, повсюду на мебели толстый слой пыли. Ялмар Нюмарк умер при обстоятельствах, которые вполне соответствовали его образу жизни, в полном одиночестве, без родных или друзей.

Я оглянулся. Встретился взглядом с сиделкой. Она уже больше не казалась испуганной. В ее облике появилось что‑то рассудительное и трезвое, что даже как‑то успокаивало. Я вернулся в гостиную.

— Надо звонить, — прозвучали в сумраке мои слова.

13

Я огляделся вокруг. Комната, покрытая слоем пыли, казалась безжизненной. А ведь здесь он прожил весь свой век. Теперь сюда въедут новые люди, перекрасят в яркий цвет стены, постелят на пол новый палас, на окна повесят цветастые шторы, украсят квартиру цветами и картинами, обставят неудобной современной мебелью.

Сиделка вышла из спальни. Бросила взгляд на часы.

— Мне, вероятно, здесь больше нечего делать? — произнесла она.

— Да, — сказал я тихо, — надо только позвонить в полицию.

Ее широкое лицо стало совершенно плоским. Кожа на скулах сморщилась, и я ощутил ее переживания по поводу того, что весь распорядок рабочего дня летит к чертям.

— В полицию? Но почему? Ведь не считаете же вы…

Она вопросительно посмотрела мне в лицо.

Я сказал:

— Ведь он служил раньше, в полиции. Месяца два назад с ним случилось несчастье: попал под машину. Я думаю, было бы странно не позвонить сейчас туда.

Она кивнула. Я торопливо закончил:

— Не были бы вы так добры позвонить сами? А я побуду пока здесь.

Она кивнула.

— Хорошо. Как вы считаете, мы должны будем давать какие‑то показания?

— Это не займет много времени, — сказал я. — Вы никого не встретили, когда поднимались по лестнице?

Она удивленно посмотрела на меня.

— На лестнице? Нет.

— Совсем никого?

Она покачала головой и пошла к двери. Потом вроде бы остановилась в задумчивости.

— То есть…

— Да?

— На лестнице я никого не встретила. Но когда я шла по улице, я заметила, как от дома шел человек.

— Он вышел из этого дома?

— Да. Он пошел в противоположную сторону, поэтому я и не разглядела его хорошенько.

— Это был мужчина?

— Да. Он… — Она начала кусать губы, силясь что‑то вспомнить. — Он был какой‑то не такой.

— Какой?

Вдруг лицо ее прояснилось, и она произнесла:

— Ах, вот что, вспомнила! Он припадал на одну ногу, как будто бы он… да, он хромал.

Я ощутил леденящее чувство у себя в груди.

— Вы уверены, что он действительно хромал?

— Так же, как в том, что я вижу вас сейчас… Это имеет какое‑то значение?

— Не знаю. Но, во всяком случае, не забудьте рассказать об этом полиции. Не забудьте.

— Не забуду. Скажу обязательно.

Она нерешительно взглянула в сторону спальни, крепко прижала к себе сумку и вышла из комнаты.

Я остался стоять, тщательно изучая комнату. Было ли тут что‑то подозрительное? Кажется, дверцы шкафчика закрыты до конца, как если бы кто‑то посторонний открывал их. Стопка газет рядом с печкой, кажется, стала менее аккуратной по сравнению с тем, как выглядела раньше, когда я был здесь в последний раз. А как обстоят дела в спальне?

И вдруг меня осенило.

Вошел в спальню, стараясь не смотреть на Ялмара Нюмарка. Присел на колени и заглянул под кровать. Поднялся, встал на цыпочки и заглянул на верхнюю полку, переложил несколько папок. Потом отодвинул в сторону пару костюмов, четыре сорочки, порылся внизу среди обуви. Пододвинул табуретку, взобрался на нее и осмотрел верх гардероба. У самой степы валялся старый вязаный свитер. И больше ничего, только пыль.

Я спустился на пол и замер. Обшарил взглядом всю комнату. Последняя надежда — ночной столик. Я открыл ящик. Там лежала старая Библия и газеты с текущей уголовной хроникой. Открыл дверцу. Внутри лежал несвежий носовой платок, обрывок старой газеты и выжатый тюбик из‑под клея. Больше ничего.

Я выпрямился и взглянул прямо в лицо Ялмару Нюмарку. Глаза у него были неподвижные, остекленелые. Они ничего не выражали.

Я вышел из спальни и вновь обследовал все места в гостиной, где могло быть что‑то спрятано.

Пошел в прихожую, осмотрел там шкаф, полочки и комодик. Ничего.

Последним помещением была кухня. Сначала я открыл холодильник. Там увидел молоко, коробку, в которой оставалось семь яиц, несколько тюбиков сыра, целлофановый пакет с помидорами. И это все. Обследование кухонных шкафов, полок и крохотного чулана было также безрезультатным.

Я стоял у окна кухни и смотрел на Пуддефьорд. Там, вдали, свинцового цвета нефтяной танкер причаливал к Лаксевогу, чтобы встать на ремонт. Ярко–красный цвет листьев на деревьях казался ослепительным на фоне строений вдоль горы Дамсгордсфьеллет, здесь осенние краски — символ увядания — еще не коснулись растительности. Над горой нависло небо, тяжелое, свинцовое. Это был один из тех августовских дней, которые напоминают нам об осени, зиме и смерти.

Я снова прошел в гостиную. Все ясно. Картонная коробка, в которой Ялмар Нюмарк хранил вырезки из газет и другие материалы, связанные с пожаром на «Павлине», исчезла из его квартиры.

14

Вернулась сиделка.

— Полиция уже едет, — сказала она.

Мы уселись каждый на свой стул и сидели молча, как дальние родственники, которые встретились впервые за много лет и им не о чем говорить друг с другом.

Когда мы услышали вошедших в квартиру полицейских, то оба встали, прежде чем они успели появиться в комнате. Это были Хамре, Исаксен и Андерсен. Они негромко поздоровались, так, как будто бы уже пришли на похороны, и тихо прошли в спальню. Когда они вышли оттуда, лица у них были скорбные. Хамре выглядел искренне опечаленным и посмотрел на меня пустым взглядом.

— Это всегда так грустно, — произнес он. Никто не возражал.

Сиделка тут же заявила им, что у нее мало времени, что ее ждут другие клиенты и что ей непременно нужно дать показания первой.

— Показания? — спросил Хамре и вопросительно взглянул на меня.

Я открыл рот, но она опередила меня.

— Разве это не так называется?

Исаксен и Андерсен осторожно передвигались по комнате, стараясь ни к чему не прикасаться. Бледные веснушки Исаксена почти совсем исчезли при этом плохом освещении. Андерсен тяжело дышал после подъема по лестнице. Его большой живот выпирал из‑под пиджака, и, казалось, готов был лопнуть. У Исаксена было привычно кислое выражение лица, и он совершенно не обращал внимания на мое присутствие, Хамре смерил меня долгим взглядом.

— Есть признаки того, что смерть была насильственной?

Я выразительно посмотрел на него.

— Ты ведь знаешь предысторию. Послушай. С сиделкой был совершенно четкий уговор, что, когда она придет, дверь должна быть открытой. Но дверь оказалась закрытой, и мы были вынуждены ее взломать.

— Минутку, Веум. А почему, собственно говоря, ты появился здесь именно сегодня?

— Утром я вернулся из Сотры. Позвонил в больницу, мне сказали, что его выписали. Я пошел прямо сюда и встретил…

— Ли. Меня зовут Тора Ли, — произнесла сиделка, казалось, она хочет протянуть руку для рукопожатия,