Новый швейцарский Робинзон - П Сталь

Вскоре после крика отчаяния раздались стоны, и между деревьями я увидел Жака, хромающего, стонущего и поддерживаемого на ходу братьями.

- Что случилось? Жак, дитя мое, что с тобой? Ранен ты? - спрашивал я в испуге.

- Мне больно здесь, - охал Жак, почти падая, - больно и тут, везде... Я весь изломан!

Я тотчас приступил к тщательному осмотру, но не находил ни перелома, ни какой-либо раны, к великому недоумению Жака, который продолжал охать и стонать, утверждая, что он должен быть изломан. Только местами виднелись красные пятна, означавшие легкие ушибы.

- Для охотника, дорогой мой, ты кажешься мне большим неженкой, сказал я совершенно успокоенный.

- Неженкой! - вскричал он с комическим негодованием, - когда это проклятое животное избило меня, истоптало ногами, когда оно чуть не вспороло мне живот. Да если б не подоспели наши собаки и Фрицев орел, чудовище убило бы меня...

- Да о каком же, наконец, чудовище говоришь ты?

- То был кабан, огромный кабан, - отвечал Эрнест. - У него были клыки длинною в полфута и рыло шириной с ладонь. Мы застали его жадно взрывающим землю, по которой он проводил настоящие борозды, и если бы мы не всадили ему две пули, Жак, уже опрокинутый им, был бы изорван.

- Благодаря Бога, - продолжал я, - несчастье минуло нас, и Жак отделался страхом, который, впрочем, вещь тоже далеко неприятная.

Говоря это, я подал неосторожному охотнику рюмку нашего Канарского вина; тем же вином я вытер ушибленные члены мальчика; затем я отнес его на шлюпку, где он не замедлил уснуть.

Этот случай, который, к счастью, не сопровождался никакими тяжелыми последствиями, указал нам присутствие трюфелей. Кабан, так сильно напугавший Жака, был застигнут им именно за отрыванием из земли этих грибов и, конечно, вознегодовал за помеху этому приятному для него занятию.

Хотя мы и не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако думали обрадовать ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне пироги. Дети попросили у меня некоторых объяснений относительно этого произведения земли. Я сказал им, что натуралисты причисляют трюфели к растительному семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и корней.

- Для отыскания их пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные, руководимые обонянием, находят места, где растут эти шарики, и вырывают их из земли, собаки лапами, свиньи рылом. Трюфели произрастают в большом количестве во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть, больше по причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не особенно хорош.

Нужно было подумать об отдыхе; мы, как и накануне, расположились ночевать на судне и провели ночь также спокойно, как если бы спали в Пещере.

На рассвете следующего дня я отправился к убитому кабану. Со мной пошли и два старших сына. Жак, еще не отдохнувши от происшествий предшествовавшего дня, предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя до опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и, приветствовав нас прыжками и ласками, подвели к убитому животному. Оно поразило нас своей чрезвычайной величиной.

- Отличный случай пополнить наши вестфальские окорока! - сказал Фриц, осматривая огромные задние ноги кабана.

- А голову хорошо было бы поставить в наш музей, - заметил Эрнест. Но прежде всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить его.

- Это не трудно будет сделать, - ответил Фриц, - если папа позволит.

- Я отнюдь не противлюсь этому, - сказал я, - но предупреждаю вас, что, за исключением ляшек и морды, мясо этого животного очень жестко. И потому лучше будет взять эти части, а остальное огромное тело бросить здесь.

Дети послушались моего совета. Они отрезали задние ноги и голову кабана, положили их на род саней, состоявших из ветвей деревьев, с сохранившейся на них листвой, и запрягли в эти сани собак.

Фриц заметил, что на ветвях употребленных нами деревьев висели плодовые коробочки, из которых выпадал желтый хлопок. Я узнал нанкинский хлопок, который от природы окрашен в известный нам красивый цвет. Собрав значительное количество хлопка, предназначенное нами матери, мы отправились на берег, где нас ожидал Жак, вполне оправившийся и веселый. Он вызвался помочь братьям при чистке и копчении кабаньих окороков и сам первый смеялся над своим вчерашним испугом, впрочем, совершенно основательным.

Вечером этого дня, когда мы зажгли на берегу костры, и все, казалось, обещало нам покой, мы готовились лечь спать, как вдруг услышали страшный рев, отдавшийся в лесу и повторенный горами. Наши собаки и шакал ответили на него сердитым рычанием. Нами овладел сильный страх, потому что мы впервые слышали подобный рев, обличавший близость опасного врага.

- Что за адский концерт! - вскричал Фриц, хватая ружье и вскакивая с решимостью в осанке. - Оставайтесь в пироге, прибавил он, а я пойду посмотреть врага. И вслед затем отважный юноша вскочил в свой кайяк и скрылся в темноте. Следя глазами за Фрицем, я велел остальным детям приготовить оружие, чтобы, если понадобиться, немедленно подать помощь Фрицу.

Рев продолжался, постоянно приближаясь. Детьми овладел невольный ужас, и я никакими увещеваниями не мог успокоить их. Сам я, убежденный в близкой опасности, ожидал увидеть в темноте блестящие глаза барса или леопарда.

Вскоре, при свете наших костров, мы увидели приближающееся огромное животное: - то был лев. Подойдя к одному из костров, он стал против него и не двигался; пламя освещало его голову и грудь. В осанке животного выражались одновременно гордость, ярость и голод; оно яростно било себя хвостом по бедрам и, казалось, готовилось скакнуть на нас. Эта страшная пантомима длилась довольно долго; мы не смели шевельнуться, и я не знал стрелять ли мне, как вдруг раздался выстрел.

- Это Фриц! - произнес Эрнест изменившимся голосом.

Лев прыгнул, издавая болезненный стон, затем упал и опустился в поток крови, лившейся у него из груди.

- Мы спасены! - воскликнул я. - Фриц попал льву в сердце. Это мастерский выстрел.

Я ударил несколько раз веслами и выскочил на берег, велев Эрнесту и Жаку остаться в шлюпке и держать оружие наготове. Собаки стали ласкаться ко мне, но вскоре снова зарычали, повернувшись к лесу. Это было предостережение. Я остановился очень вовремя, потому что в ту же минуту вышел из леса второй враг, в котором я узнал львицу, - конечно, самку великолепного животного, убитого Фрицем.

Львица сильным ревом, казалось, звала своего товарища; она нюхала по сторонам и с яростью переминалась. Увидев труп льва, она приблизилась к нему, полизала текущую из его раны кровь и, поняв, что ее товарищ мертв, зарычала, защелкала зубами и стала озираться, как бы ища мести, ища жертвы.

В это мгновение раздался выстрел. Львица издала болезненный стон и потрясла одной лапой, разбитой пулей. Но животное было только ранено и могло еще быть опасным, и потому я быстро прицелился и раздробил ему челюсть. Собаки ринулись на зверя и повисли на его боках. Завязалась страшная борьба; я стоял безмолвным свидетелем, не смея шевельнуться. Выстрел мог бы прекратить эту кровавую сцену; но меня удерживала боязнь убить какую-либо из собак. Однако, когда я увидел падение бедного Билля, которому львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к львице и, когда она в ярости поднялась на меня, всадил ей в грудь свой охотничий нож. Враг упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же намерением, с каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими секундами. Для большей верности, я разрядил один из моих пистолетов в голову львицы. Затем мы подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к нам на помощь и теперь стали обнимать нас, выражая свое счастье, что находят нас невредимыми после того, как мы подвергались такой страшной опасности.

Оба зверя лежали растянувшись на песке, и хотя нам уже нечего было бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.

Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.

- Благородное животное, оно стало жертвой своей преданности. Вот, Эрнест, опять печальный случай доказать твою литературную способность сочинением эпитафии нашему верному товарищу.

- Правда, - ответил Эрнест, - но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.

Сказав это, наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для собаки яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался бок о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма была готова, мы опустили в нее нашего старого друга. Поверх земли был положен плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве:

- Здесь лежит Билль, благородное животное, достойное удивления по своей верности. Оно погибло смертью храбрых воинов и мучеников, жертвой своей преданности, под когтями исполинской львицы, оплакиваемое спасенными им друзьями.