Ресурс Антихриста - Сергей Белан

— Ну и говори, а я в кайф послушаю, — сказал Верховцев, располагаясь поудобней. Олег видел, что друг соскучился по его обществу, и ему было понятно его желание удержать своего гостя подольше. — Мне сегодня торопиться некуда, а ты все равно на бюллетене, причем с оплатой сто процентов.

— Хорошо, — во взгляде Джексона он уловил удовлетворение и благодарность. — Итак, я упомянул о сатане. Но чтоб понять, что он творит сейчас, надо начать не с дня сегодняшнего, а поворошить историю.

— Ты, наверно, оговорился, сатана не творит, а разрушает, — поправил его Олег.

— Совершенно верно, — согласился тот. — Разрушает, да еще как, искусно, талантливо… Одна из самых серьезных побед сатаны в России, на мой взгляд, это церковный раскол. Время для удара выбрано удачное — во главе государства очень слабый царь, ничтожество, с утра до вечера только и занят тем, что молится, короче, занят не своим делом. И тут на горизонте появляется деятель, патриарх Никон, которому вздумалось провести церковную реформу. Возможно, на то основания какие-то и были, но запомни, реформу, любую реформу можно проводить только при жесткой, даже больше того, жестокой, сильной власти. Яркие примеры мы знаем — Иван Грозный, Петр Великий, Ленин, Сталин… А Никону неймется, горит религиозным рвением исправить ошибки, вкравшиеся в святые тексты при переводе. Делов-то куча, заменить два перста на три при крещении, было бы из-за чего огород городить… Проводилось бы в жизнь аналогичное решение, скажем, при Сталине, никто б и не пикнул — какая разница, как креститься — двумя, тремя пальцами, у человека их вообще может не быть. А тут ведь на пустом месте случилось страшное. Против Никона восстал другой столп церкви, такой же фанатик, протопоп Аввакум. Заставь дураков богу молиться, они лбы разобьют, ладно бы себе, дело хозяйское, а то ведь миллионы людей сдвинулись с места, ударились в бега, в скиты ушли сибирские, в леса на Север, в Прибалтику, разор по стране пошел. Я считаю, что Никон и Аввакум — слуги Сатаны, ряженые в одежды белые светочей веры. Смерть они приняли ужасную и потащили за собой сотни тысяч. И этот раскол терзал Русь почти триста лет. Восстание староверов под предводительством Болотникова уже при следующем царе, потом при Петре Первом, которого считали антихристом, было самосожжение скитов… Затем восстание Пугачева, хотя это не совсем из этой пьесы. Там вор Емелька обещал башкирам, татарам и казахам суверенитет, всем свободу, словом, предтеча Борьки Ельцина, но староверы поддержали и этого — деньжат слегка подбросили, мало того, добыли ему настоящее царское знамя, прямо из Питера доставили. На слабонервных произвело впечатление. Ну, а уж старовера Саввушку Морозова, как не вспомнить… Один из богатейших людей России, так сказать, хранитель веры предков, отличился говнюк — деньги свои поганые Ленину дал на революцию, жаждал насладиться видом горящих храмов да искупаться в реках православной крови. Не пришлось, правда, душу сатане завещал, застрелился. Но другие напились кровушки всласть. Но выдержала Русь раскол, пережила… И сатанисты стали менять одежды. Взять, к примеру, императора Петра III-го…

— А чем Петр III вам не угодил? — вставил Верховцев, закуривая сигарету.

— А тем, что и он слуга сатаны, — пояснил Джексон. — Радищева из ссылки вернул, ну, это, допустим, мелочи. Пруссию от разгрома спас, а это уже серьезно. Тут он сохранил злейшего врага страны для двух мировых войн. А еще дружбу с масонами завел, собирался ввести на Руси католицизм, взорвать ее хотел в новой междуусобной войне. А за Иудин свой грех получил в награду мундир прусского полковника и стал почетным магистром Мальтийского ордена. Это примерно то же, как Нобелевская премия Горбачеву. Ну, Мишу, более-менее пронесло, а Петрушу годика через три шлепнули.

— Было дело, — поддакнул Верховцев, который находил рассуждения своего друга довольно занимательными.

— Петрушу шлепнули, а силы сатаны притаились, — продолжал Джексон. — Они стали ждать и готовить почву для новых злодеяний. И дождались, и подготовили. Времечко славное — Николай Второй, ничтожество полное, тряпка, алкаш записной. Жена — полоумная истеричка. Хорошая семейка! Дискредитируя царскую власть, они сделали для революции больше, чем все большевики вместе взятые. Более того, последний Романов сделал все возможное, чтобы расстреляли и его самого, и его семью. И то, что ко двору царскому прибился еще один сатанист высшей пробы — Распутин, не так уж и удивительно. Он так обосрал и опорочил монархию, что ее изначально и защищать-то было противно, а потом было уже поздно. Церковь святой старец так укакал, что неверие в стране стало естественным. Прямо в храме божьем перед алтарем раскладывал крестом голых баб и трахал. Похожее скотство до Гришки вытворяли на нашей земле только татаро-монголы. Переболели, пережили и это, и только страна стала на ноги становиться, а тут тебе новый удар, новый трюк сатаны — в Кремле появляется его верный слуга «меченый» — Горбачев, он же Горби, с компанией своих приспешников, безобразных лицемеров. А за ним и Боря Ельцин подтягивается со своей бригадой такого же пошиба. И так разобраться, вроде бы они и противники друг для друга, а делали одно дело — губили страну, губили народ и всеми силами возрождали его врагов. Развал Союза на фоне объединения Германии — это только начало, если не остановить, столько дров наломано будет…

Джексон замолчал. Верховцев воспользовался паузой и задал возникший вдруг вопрос:

— Так, может быть, все эти страдания нам посланы в наказание за разрушенные храмы, за безверие?..

— Брось, Олег, это бредни тварей. Если и был грех, за который надо было бы нести искупление, то в Великой Отечественной войне мы искупили все грехи на тысячу лет вперед. На нашей крови разжирел и продолжает жиреть весь, так называемый, цивилизованный мир. Жиреет и плюет нам в лицо, как фарисеи плевали в лицо Христа, когда его вели на казнь. Мы — народ Христос, который Иуды отвели на распятие, мы народ, чьей кровью искупаются все грехи человеческие…

— Но ведь Христос воскрес, — напомнил Верховцев.

— И мы воскреснем! — убежденно ответил Джексон. — Как сказано в Писании — через три дня. Так что можешь прикинуть — когда, хотя не воспринимай все буквально.

— Твои б слова да богу в уши, — вздохнул Верховцев. — Россия — страна парадоксов, и как бы эти три дня для возрождения не обернулись бы тремя столетиями. Сам знаешь, сколько там фигни разной сейчас происходит… В принципе, это страна гениев, а гении ходят босые и голодные, либо сбегают на сытый и благополучный Запад; она готова снять рубашку последнюю и отдать другому народу, приютить сирого и обездоленного в час беды, а ей потом насрут в душу, да еще и ужалят в удобную минуту…

— Все так, — перебил его Джексон. — Я уже знаю, о чем ты заговоришь сейчас. Сейчас ты заговоришь о политиках, которые тянут страну в пропасть и…

— Угадал, — не дал ему закончить Олег. — И о политиках тоже. А как же! Когда я вижу по телеку эти сытые и самодовольные хари великих реформаторов, которые рассказывают о том, как они героически, преодолевая трудности и завалы, выводят Россию из кризиса… Тьфу, блин, противно… Тошниловка!..

— О, в этой связи мне вспомнился один сюжетец, — оживился Джексон. — Вот послушай. Не так давно мне пришлось побывать в Киеве, по делам. И проходил я мимо бывшего революционного, в кавычках, музея. На витрине, за стеклом мое внимание случайно привлекла экспозиция, посвященная голоду на Украине в тридцатые годы, устроенному якобы коммунистами. Фотографии, документы — вроде ничего особенного, только если раньше голод приписывали неурожаю и кулакам, то теперь переадресовывали на большевиков. У меня там рядом встреча была назначена, время еще было, ну, поглазел. И, знаешь, в самом конце я наткнулся на маленькую фотографию, которая меня поразила. На ней был изображен крестный ход в одной деревне с мольбой о дожде. Нестройная колонна изможденных мужиков и баб с крестами и иконами, между ними худющие детишки с неправдоподобно огромными глазами и косточками, обтянутыми кожей, вместо рук. На лицах отчаяние и жажда чуда. А впереди всей этой процессии попище с таким откормленным мурлом вместо лица, что, как говорил мой ротный, за три дня не обсеришь. И брюхо у него как у бабы, которая вот-вот родит тройню. Во время бедствия, голода, пастырю иметь такую ряху просто неприлично, тебе не кажется? Он мне напомнил многих наших авторитетных пастырей от политики — народ терпит лишения, мучается, страдает, затягивает до предела пояса, а у них морды пухнут, только вопрос, от чего?

— От того, что боль людскую близко к сердцу принимают, — вставил Верховцев.

— Ага… ну да, конечно… В общем, ты меня понял.

— Знаешь, Женя, ты сейчас много говорил, я тебя долго и внимательно слушал, и в этой связи у меня напрашивается последний, заключительный вопрос: как ты думаешь, когда все это кончится?