Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Началась одна из самых грязных, изобиловавших актами произвола и насилия избирательных кампаний в современной европейской истории. Правительственный аппарат, находившийся целиком и полностью в руках сподвижников Гитлера, полностью контролировал политический процесс. Особенно жестким это контроль был в Пруссии, где Геринг развернул разнузданный террор против политических противников. На полную мощность заработала пропагандистская машина нацистов, которая получила в свое распоряжение все средства и возможности государственных органов.

У нас есть «воля и сила» для решительных действий, заявил Гитлер в речи 1 февраля, главным содержанием которой было разоблачение политики Веймарской республики. 3 февраля он произнес очередную речь — на этот раз перед высшими чинами рейхсвера, убеждая их в том, что «жесточайшее авторитарное правление» — это необходимая предпосылка для того, чтобы навсегда избавиться от коммунизма, пацифизма и «гнета Версаля». За словами следовали дела: по указанию Геринга были уволены четырнадцать высших служащих прусской полиции и был назначен «комиссар но особым поручениям», каковые заключались в проведении чистки полицейских кадров от «нежелательных элементов». 17 февраля последовал декрет, обязывавший прусскую полицию сотрудничать с СА и СС в борьбе с коммунистами; декретом предписывалось «неограниченное применение вооруженной силы», естественно, с лицемерной оговоркой «в случае необходимости». Поясняя суть этого распоряжения для тех, кто мог питать какие-то сомнения, Геринг провозгласил: «Каждая нуля, которая вылетит из дула пистолета полицейского, — это моя пуля. Если вы назовете это убийством, ну что ж, значит, я убийца, я отдал приказ, и я за него отвечу». На практике это означало, что любой осмелившийся выступить с критикой нацистов оказывался мишенью для молодчиков из СА и «вспомогательной полиции».

Именно тогда, в первые дни февраля 1933 года, Аденауэр, как представляется, наконец осознал иллюзорность своих представлений о том, что с нацистами можно найти общий язык. Акции нового правительства явно лишали его почвы. под ногами. 4 февраля декретом Папена было распущено городское собрание Кёльна. 12 марта, спустя неделю после общегерманских выборов, жители Кёльна должны были проголосовать за новый состав высшего органа местного самоуправления; новые депутаты должны были выбрать и нового бургомистра. У Аденауэра на этот раз не было никаких шансов переизбраться. На следующий день, 6 февраля, состоялся роспуск прусского ландтага. Верхнюю палату, где Аденауэр, напомним, был председателем, это решение прямо не затрагивало, однако он понял, что его очередь следующая. Он решил, что без борьбы сдаваться не стоит.

Дело в том, что по прусской конституции ландтаг не мог быть распущен каким-либо единоличным актом; соответствующие полномочия принадлежали коллегии в составе министра-президента, председателя ландтага и председателя Государственного совета. Аденауэр не только решительно выступил против роспуска, но и подверг сомнению право Папена выступать в этой коллегии от лица министра-президента. Папен и новый председатель ландтага, нацист Ганс Керль, пытались переубедить Аденауэра: Верховный суд Пруссии подтвердил, что в компетенцию имперского комиссара входят те же вопросы, что и в компетенцию министра-президента, представитель верхней палаты со своим мнением остается, таким образом, в меньшинстве и лучше бы он смирился и перестал артачиться. Дискуссия, перешедшая в перебранку, продолжалась полтора часа, пока оба сторонника роспуска ландтага не заявили, что пора голосовать. Аденауэр встал и вышел, заявив напоследок, что любое решение, принятое в его отсутствие, будет неконституционным. На Папена с Керлем эта демонстрация не произвела ни малейшего впечатления. Декрет о роспуске ландтага, как уже отмечалось, был принят и датирован 6 февраля, именно тем днем, когда и проходило заседание «коллегии трех», где Аденауэр впервые нашел в себе мужество воспротивиться диктату врагов демократии. Правда, это случилось лишь тогда, когда он почувствовал угрозу своим личным интересам и статусу.

Время, оставшееся до выборов, Аденауэр провел в Кёльне, за исключением короткого визита в Берлин 25 февраля, когда он попытался довести до сведения Папена и Геринга свой протест против декрета, расширявшего полномочия полиции но применению оружия. Его участие в избирательной кампании не принесло ему особых лавров: большая речь, с которой он выступил 7 февраля на митинге сторонников Центра, оставила жалкое впечатление. Сочетание ролей действующего (пока!) бургомистра и партийного политика приводило норой к конфликтным ситуациям. Одна из таких возникла, когда стало известно, что 17 февраля в Кёльн собирается прибыть не кто иной, как сам Адольф Гитлер собственной персоной.

Это был второй случай, который представился Аденауэру для того, чтобы лично познакомиться с человеком, в руках которого была отныне судьба Германии. По протоколу, вообще говоря, полагалось, чтобы рейхсканцлеру, совершающему визит в тот или иной город, была организована торжественная встреча, на которой непременно должен был бы присутствовать и бургомистр. Однако в данном случае Гитлер прибывал в Кёльн не как канцлер и не с официальным визитом, а как лидер своей партии, одной из многих, для участия в ее предвыборном митинге. Можно было закрыть на это глаза и все-таки принять визитера по высшему разряду. Аденауэр решил по-иному: он послал в аэропорт своего заместителя, Генриха Бильштейна, отвечавшего за вопросы безопасности и общественного порядка. Гитлер был взбешен и не скрывал этого. Он даже отказался заночевать в Кёльне, предпочтя остановиться в Бад-Годесберге.

Это было только начало скандала. Раз выбрав линию поведения, бургомистр уже не мог от нее отклоняться. По его указанию на общественных зданиях не должны были вывешиваться флаги со свастикой, на набережной Рейна не должно было быть никакой праздничной иллюминации. Когда вечером того же дня обнаружилось, что на мосту через Рейн кто-то водрузил-таки два нацистских стяга, Аденауэр лично распорядился их немедленно снять. Группа штурмовиков, собравшаяся у флагов, не оказала сопротивления, однако тем, кто выполнял приказ бургомистра, дали понять, что их взяли на заметку.

На этом дело не закончилось. В порядке компромисса было с общего согласия решено, что флаги со свастикой могут быть вывешены перед главным павильоном выставочного комплекса в Дейце, где Гитлер должен был ораторствовать. Оказалось, однако, что имеющиеся флагштоки недостаточно высоки для гигантских полотнищ, которые подготовили устроители всего действа. В этом тоже заподозрили коварный умысел бургомистра. Тот, правда, срочно выслал на место пожарную бригаду, которая смонтировала новые флагштоки, так что, казалось, оснований обижаться на городские власти у нацистов вроде бы и не было. Однако нацистский «Вестдейчер беобахтер» прокомментировал всю эту фарсовую ситуацию в духе мрачного предупреждения: «Господину Аденауэру следовало бы знать, что за свое вызывающее поведение ему придется еще держать ответ».