Вампиры – дети падших ангелов. Музыка тысячи Антарктид - Ирина Молчанова

— Болонка в платье, это не смешно! — орал Лайонел. — Если ты не принесешь Анжелике извинения в течение сегодняшнего дня, я тебя и твою чертову газету превращу в груду пепла!

Вильям удивленно вскинул брови. Лайонел прежде никогда не контролировал прессу, даже когда та выносила на всеобщее обозрение его интрижки. Всем было известно, что Давыдов терпеть не может Анжелику, поэтому шпильки в адрес первой красавицы на страницах «Питерского Зазеркалья» являлись уже чем-то привычным для читателей. И реакция Лайонела на болонку в платье выглядела неестественно бурной.

— Что тебе делать? — возмущался брат, гремя чем-то за стеной. — Выпусти экстренный номер и напиши в нем, что ты — идиот, случайно перепутал даты! Сообщи всем — сегодня не первое апреля! Время для розыгрышей еще не пришло! Размести лучшие портреты Анжелики, а рядом фотографию этой блеклой девчонки под заголовком: «Найди миллиард отличий!» В конце концов, размести портреты всех женщин, которые мне нравились за последний год! Среди них ты не найдешь ни одной серой мыши! А в следующий раз, когда тебе вдруг покажется, что я сошел с ума, будь добр, лучше наложи на себя руки!

На какое-то время установилась тишина, затем прогремел приказ:

— Сегодня вечером новый номер «Зазеркалья» отнесешь Анжелике в зубах! И передай своим коллегам; я закрою любую газету или журнал, если еще хоть раз встречу где-то упоминание об этой Кате!

Вильям взял газету, вышел из комнаты и остановился перед соседней дверью, ведущей в кабинет. Было неясно, что именно разозлило Лайонела: оскорбление, нанесенное его женщине? Намек на связь с девушкой, уступающей по красоте Анжелике? Или огласка отношений с человеком? Лайонел часто нарушал правила, установленные старейшими вампирами, поэтому казалось сомнительным, что и на этот раз он чего-то испугался.

Молодой человек без стука вошел и застал брата за созерцанием Катиной фотографии на последней странице газеты.

Лайонел резко выпрямился в своем огромном кожаном кресле и, свернув газету, убрал в ящик дубового стола. С пару секунд брат молчал, потом указал на стул.

— У меня есть к тебе вопросы.

— Какое совпадение! — Вильям усмехнулся — садиться не стал, уперся руками в резной стол.

Можно было подумать, это Лайонел пришел к нему задавать вопросы, а не наоборот. Брат обладал талантом оборачивать абсолютно любую ситуацию в свою пользу.

— Что Катя делала вчера у нас дома? — без предисловий спросил Вильям и подтолкнул пальцем брату свой экземпляр газеты.

— Пила кофе в компании Йоро, — незамедлительно дал ответ Лайонел.

— И все?

Брат поцокал языком.

— Не так быстро. Теперь моя очередь! — Он развернул газету на первой полосе, указав на рогатую Анжелику. — Представь, что мы на уроке математики. И тебе нужно решить задачку. Из условия известно…

— Ближе к делу! — оборвал Вильям.

— Хорошо. Ты отшвырнул на балу Анжелику, а она в десятки, если не в сотни, раз сильнее тебя. Что за фокус? Как ты это сделал?

Вильям растерялся. Такого вопроса он ожидал меньше всего.

— Она просто была не готова, — пожал плечами молодой человек.

— Бред, — окрестил его мнение Лайонел.

— Других объяснений у меня нет. — Вильям наклонился вперед. — А теперь ты скажи! Что еще было вчера вечером?

Брат состроил задумчивое лицо и, не отводя холодного взгляда, принялся перечислять:

— Вчера я слегка побил Ксану за то, что она не погладила вовремя мою любимую рубашку. Когда я перекинул эту лентяйку через колено и отлупил, она дико смеялась, Вчера я распивал отличную французскую кровь девственниц со своим старинным другом Ферраном. Славный Парижанин. Помнишь его? Тот самый, который может ввести в транс сразу целую толпу. Он как-то гостил у нас в начале декабря. Вчера я выполнил кучу своих обязанностей, прочел не меньше сотни разных прошений, столько же отклонил и посадил в тюрьму троих шпионов. Снизу. — Лайонел характерно указал на пол и как бы между прочим прибавил: — Еще я вчера целовал Катю. — Он выдержал паузу и добавил: — Ей понравилось до слез.

Вильям догадывался, что брат не ограничится беседами и танцами, но до последнего надеялся… Сам не знал на что. Может, хотел верить в раскаяние? Которое пусть и не было никогда облечено в слова, могло жить где-то глубоко-глубоко… Но он в очередной раз ошибся — в ледяном сердце брата, похоже, жизни не существовало.

Вильям смотрел в полупрозрачные голубые глаза и искал какие-то слова, соответствующие случаю, но они не находились. Ему казалось — после Элизабет второй раз будет не так больно. Еще одно заблуждение. Боль и ненависть душили его. А с ними — бессилье. С тем же успехом, с каким стоял перед братом, он мог рыдать у алтаря — мертвого камня, не способного понять или что-то почувствовать.

— Ты подлец, — выпрямляясь, произнес молодой человек.

— Не новость.

Лайонел выглядел абсолютно бесстрастным, смотрел прямо в глаза, не пытаясь отвести взгляда, и вел себя, как если бы принимал участие в светской беседе о погоде.

Вильям хотел уйти, даже сделал шаг к дверям, но передумал и спросил:

— Лайонел, а что ты пытаешься мне доказать?

— А я пытаюсь? — изумился брат и, утомленно потирая переносицу, заметил:

— Вильям, она почти не сопротивлялась.

— По твоим рассказам, тебе никто не сопротивляется!

Брат улыбнулся, пожимая плечами:

— Предлагаешь поискать мне проблему в себе?

— Я предлагаю тебе оставить в покое мою девушку! — не выдержал Вильям.

— О, Вил, она такая же твоя, как и моя. Пока… она ничья. Но кажется, я ей нравлюсь. — Лайонел со значением приподнял левую бровь. — Что можно сказать о девушке, способной меня полюбить? Как бы ты ее охарактеризовал?

— Она тебя не любит, — покачал головой Вильям.

— И то верно! Девочка любит себя. Крайне тяжелый случай. — Лайонел поднялся, обошел стол и, распахивая настежь дверь, попросил: — Оставь меня.

Вильям молча вышел из кабинета, а затем из дома. С неба, затянутого серыми облаками, сыпал мелкий снег, крупинки его походили на просо — множество малюсеньких льдинок. Они ударялись о лоб, щеки, нос, под резкими порывами ветра хлестали по губам, монотонно стучали о материал куртки, похрустывали под ногами. Молодой человек шагал по длинной безлюдной улице, закинув голову назад и глядя на рой снежных мошек. Его мысли сейчас находились в таком же хаотичном беспорядке. И ветер был обстоятельствами, кидавшими любовь, как крупицы льда, то вправо, то влево, то вверх, то вниз — на землю. Где любой, по неосторожности или нарочно, мог по ней пройтись.