В горах Тигровых - Иван Басаргин

И здесь же пермяки, которые, сип не жалея, помогали строить и временные укрепления, и крепость. Невельской не мог нахвалиться мужиками. Особенно Феодосием, который наметанным глазом осматривал каждое бревнышко, тут же ругал нерадивого:

— Стой, лешак тя забери! Как бревно положил? А ну глянь, ить дырища-то получилась — ядро пролетит! Для кого стараешься? Для француза, стервец? Тебя же, варнака, убьет. Кладите бревна ровнее, плотнее, мужики. Новую Расею здеся строим. Ей туточки стоять века.

Феодосий везде успевал. Однажды матросы заносили пушку на батарею, кто-то оступился — и загремел ствол по сходням, скатился вниз.

— Эх вы, матросики, руки бы у вас поотсыхали! Разве так надыть радеть для Расеи? Охломоны! А ну-ка, пособите положить стволик на плечо. Вот так, — крякнул Феодосий и начал подниматься по сходням. Вздулись жилы на шее, буграми ходили мышцы под рубахой, подгибались колени, но Феодосий шел, нес ствол на батарею. А когда дошел до лафета, тут ствол подхватили и положили на лафет. Выдохнул: — Вот так надыть строить, родимую!

Восторженный Невельской подбежал к Феодосию, обнял его и расцеловал. На глазах слезы. И снова над Амуром, над сопками прогремело "ура!".

— Спасибо, Феодосий, таких бы мне тысячу, я бы тут такое развернул! Загудели бы эти берега. Эх, брат, не будь ты ссыльным да беглым, то представил бы тебя к награде! А так не могу. Муравьев меня понимает, слышал, что он сказал: "Такими людьми полна Россия, но дорог им нет…" Награждаю тебя четвертью спирта, и отныне ты будешь поднимать и спускать Андреевский флаг. Выше у меня наград нет.

— Премного благодарен за честь, — поклонился Невельскому Феодосий — Но я не за награду радел, Геннадий Иванович, а за новую Расею, от души старался. Колупаться и глаза по сторонам таращить нам некогда. Враг рядом, могет и проглотить. Потому робить надо, чтобы жилы лопались. Сунутся сюда, а мы им под микитки, задохнутся и отступят. Другим будет неповадно. Я так мыслю своим мужицким умом.

— Правильно мыслишь, Феодосий Тимофеевич. Сунутся, а мы им под микитки, как дали в Петропавловске. Пусть и многое там потеряли, но враг познал силу солдат и народа. Спасибо! — белозубо рассмеялся Невельской.

Крепость строилась, вставала на берегу Тихого океана, с крепкими стенами, с крепкими воротами. Кое-кто мечтал отрезать начисто Россию от Тихого океана, но те планы и мечты разрушили Невельской с солдатами и мужиками. Отрезали пути в эти земли.

У строителей ныли плечи от переноски бревен, прели от пота рубашки. А Невельской мало платил, плохо кормил. Но никто не жаловался, не роптал. Солдаты и мужики знали, что придет время — заплатят сполна, накормят досыта. Сам Невельской ходил полуголодный. Чего же с него спрашивать? Работали не за деньги или страх, а за совесть. Ради той мечты, которую сумел заронить в сердца людей Невельской. Главное в той мечте было — поставить здесь крепкую, сильную Россию, и их труд не пропадет даром. Если они не получат сполна, то за них получат потомки. След их не затеряется на земле. Не смоют его прибрежные волны. Не смоют. Не затопчет враг. Не затопчет.

Рыба есть, мясо тоже, картошка ладно родит, перемогутся.

Фома изредка ворчал:

— И для ча все энто? Голодуй, рви пуп, кому надо?

— Тебе, детям и внукам твоим, дурило. Расее, вот кому надо! — рычал на Фому Феодосий.

— А потом придут сюда царские ярыги и нас в кандалы, — не сдавался Фома.

— Какие кандалы? Об этом уже все забыли. Потом своим, а может быть, еще и кровью сымем вину, ежли она есть. Ты гля, какую крепостищу строим! И уже многое построили, пусть сунутся сюда хранцузы аль англичане, дадим так по сопатке, что тут же окочурятся.

По острову Сахалину бродил Бошняк, наносил на карты его берега, в то же время искал полезные ископаемые. Нашел уголь. Другие сподвижники Невельского брели по берегу моря, зарисовывали бухты и заливы, открыли Де-Кастри, тоже нанесли на карту, реку Амгунь прошли, озеро Кизи изучили. Все старались, сил не жалея. Росло Николаевское укрепление, росла крепость на берегу.

Феодосий Силов, несмотря на приветливость Геннадия Ивановича, как-то не сошелся с ним. Чуть сторонился капитана. Оно и понятно: как всякий мужик, боялся высокого начальства. Но зато сблизился с Бошняком. То ли потому, что Бошняк пришел к ним первым, то ли за его смелые высказывания при первой встрече, то ли за свою простоту — полюбился. С ним можно было поругать царя, его порядки, душу отвести. Даже учил Феодосия многому, например ходить в тайге по солнцу, звездам, шире понимать мир людей и земли. Он же полностью отверг легенду о Беловодском царстве. Говорил:

— Пойми, Феодосий Тимофеевич, земля не столь велика, чтобы не знать о том царстве. А скоро и вовсе не останется белых пятен на земле. Люди, как муравьи, копошатся, ищут, открывают, находят. Будь то царство, давно бы нашли. Другое дело, что южнее устья Амура, к корейской границе, лежит теплая земля, нетронутая, ничейная земля. Вот где работа по плечу мужицкому! А Беловодье — это бред.

Невельской давно уже решил подремонтировать старый, списанный фрегат и послать его еще в один рейс, чтобы увезти мужиков в теплые земли. Он, как никто другой, понимал, что любая земля сильна не солдатом, а мужиком.

Мужик заложит первые деревеньки, которые станут крепостями. Солдат может отступить, а мужику отступать некуда, он за свою землю будет держаться руками и зубами, если она придется по душе. Не отступит.

Пришла радостная весть — Крымская кампания закончилась. Захватчики ушли восвояси. Ушли они и от берегов Тихого океана. Теперь море свободно для плаванья, в море мир.

В июле Невельской должен был уехать в Петербург. Он тогда не знал, что уезжает навсегда. Не пустят его больше в эти земли, присвоят адмирала и оставят служить в столице чиновником.

Фрегат был готов принять груз и людей. Готов он был и в плаванье. Амур вскрылся. Все шло споро: грузили коней, коровенок, кур и многое другое, что могло пригодиться на новой земле. Невельской говорил:

— Там дяди не будет. Мы не столь скоро можем прибыть к вам. Поэтому требуйте от нас больше, мы же, конечно, постараемся дать меньше. Пороху дадим, свинца тоже. А с тобой, Феодосий Тимофеевич, мне надо поговорить. Чураешься ты меня. С Бошняком ты смел.

— Да как сказать, чураюсь ли? Бошняк птаха помене — знать, к мужику ближе. Потом, и заботы не те, что у вас, потому лишний раз отрывать от дела не моги.

— Ладно, не в этом суть. Суть в том, чтобы вы, придя на новые земли, тотчас же завели бы друзей среди инородцев. С собой берите семена пшеницы, ржи, чтобы ваши пашни скоро зазеленели. Больше гвоздей, отпустил их вам. Стройтесь крепко, надолго, и пусть то место будет для вас Беловодьем. Думаю, что это будет для вас последний поход. Я бы хотел, чтобы он был последним.