Откуда соколы взлетают - Николай Галкин

И, будто подслушав его мысли, инструктор командует:

— Курсант Кравченко, делайте разворот и заходите на посадку.

Земля летит стремительно навстречу. Григорий сбрасывает газ. Напрягся весь, как пружина. Вот он, момент, когда надо ручку плавно взять на себя. Колеса коснулись земли. Самолет весело бежит по аэродрому к заданной точке. Григорий весь взмок от напряжения.

Вместе с Моисеевым они идут по летному полю. Тот не спешит давать оценку. Завтра снова вылет на спарке. Сегодня, после обеда, они обсудят все до малейших подробностей — от посадки в кабину, до того момента, как был выключен мотор.

В летной школе инструктор не только наипервейший начальник и командир, учитель и наставник, он самый строгий и справедливый судья. Его оценки и решения обжалованию не подлежат. Только он принимает решение, когда курсанта можно самостоятельно выпустить в небо. А для мечтающего летать — это все!

Вот, наконец, и самостоятельный полет. О нем Моисеев сказал только утром, чтобы Кравченко не беспокоился и хорошо выспался. Инструктор с наставлениями не докучает. Посоветовал лишь все делать так, как отрабатывали на спарке.

— Ручку управления не зажимай, свободнее держи, а то биение твоего сердца отдается на элеронах. — Он улыбнулся. — Ни пуха, тебе, ни перьев! — И отошел от самолета.

Григорий в кабине. Ровно работает мотор, подпрыгивают стрелки приборов. Стартер флажком дает разрешение на взлет.

Кравченко увеличивает подачу на секторе газа, мотор набирает обороты, самолет берет быстрый разбег. Ручку управления плавно ведет на себя и, не почувствовав отрыва от земли, подымает самолет в воздух. И вот уже под облаками. Где-то далеко-далеко небо сливается с морем. Внизу знакомое летное поле, как на макете, кубики учебного корпуса, казарм, мастерских и ангаров.

Сердце колотится в груди: «Я лечу! Я лечу! Мама, мамочка, видела бы ты, что сын, словно герой твоих сказок, парит по небу на ковре-самолете!»

Время бежит. Григорий делает левый разворот, потом правый, большими кругами забирается ввысь. Крылья самолета, словно крылья самого пилота, послушны ему, чутки к каждому движению. Надо не опоздать, вовремя зайти на посадку. Он делает разворот, сбрасывает газ и планирует над аэродромом. Вот и посадочный знак. В стороне группа курсантов, задрав вверх головы, смотрит на него.

«Спокойней, спокойней, Кравченко, — стучит в мозгу, словно где-то там засел и дублирует инструктор. — Не подкачай! Вот она точка… Бери ручку плавно на себя».

Самолет чиркнул землю колесами, ровно побежал по полю, развернулся, подчиняясь рулю, и замер. Пропеллер на холостом ходу гонит воздух, вокруг машины зеленым шелком шевелится трава. А к самолету уже бегут товарищи, машут приветственно руками, радуясь за друга. Григорий сдвинул очки на лоб, провел по лицу рукавом комбинезона, смахнул с лица пот и с улыбкой стал вылезать из кабины. Он не умел и не хотел скрывать своей радости. Полетов потом было тысячи, но Григорий Пантелеевич любил вспоминать о первом.

Если раньше нагрузка на курсантов была огромной, то теперь, казалось, у них не стало вовсе свободных минут. Чуть свет они хлопотали уже у машин, чистили, смазывали, заправляли бензином. С учебного самолета У-2 перешли на освоение боевого самолета Р-1. Инструктор Моисеев хвалил эту машину, говорил, кто освоит на отлично Р-1, тому надолго гарантирована служба в авиации.

В эти напряженные, но полные радости дни Григория Пантелеевича Кравченко принимали в партию. Рассказывая биографию, он больше говорил о людях, которые помогли ему выйти на большую дорогу жизни, понять ее смысл и суть.

— О себе могу сказать только то, — волнуясь, заявил он, — что хочу стать хорошим летчиком.

За его прием голосовали единогласно.

Началась подготовка к полетам в зону. На тренажерах и по картам надо было изучить местность в радиусе не менее трехсот километров, чтобы не блудить в небе, знать назубок пилотажную зону.

Снова предстояли полеты на спарке. Только теперь настало время отрабатывать фигуры пилотажа. Под управлением Моисеева самолет уходит в зону, резко набирает высоту. Вот уже два километра на указателе высоты. Летчик сбрасывает обороты и сваливает машину в падение и начинает вправо откручивать витки: два… три… четыре… Потом выравнивает самолет и взмывает в облака. Снова падение, теперь уже машина идет вниз левым штопором.

— Когда, Кравченко, полетишь лучше инструктора, тогда я буду доволен, — говорит Моисеев при возвращении из зоны. — Ты можешь и должен летать лучше меня и других. Поставь перед собой цель не просто стать летчиком, а лучшим летчиком!

— А я перед собой такую цель уже поставил. И обязательно ее добьюсь!

В июле 1932 года состоялся выпуск курсантов спецнабора. В своем докладе об итогах учебного года начальник школы Ратауш говорил, что нынешние выпускники, пришедшие в школу от станка и плуга, утерли бы нос по знаниям и мастерству выпускникам школы дореволюционных лет, дворянским сынкам, кичившимся тем, что летать, мол, могут лишь люди особой породы, особых кровей. А Григорий Кравченко, бывший пастушок из сибирской глубинки оставлен в школе инструктором; он доказал, что может парить орлом в небе.

Одетые в новенькую, с иголочки, темно-синюю командирскую форму, выпускники поздравляли друг друга с завершением учебы, командирскими званиями. Повсюду слышались добрые шутки и смех.

— Коля, ты где это «курицу» с левого крыла стряхнул? («курица» — эмблема крылышек, нашитая на рукаве). Молодой командир беспокойно разворачивает рукав гимнастерки, смотрит на новенькую нашивку крылышек, а окружающие уже весело гогочут.

— Тут еще? Странно. Ну, ты смотри за ней, Коля, а то действительно улетит.

Самым «бойким» местом в учебном корпусе стал пятачок у зеркала. Каждый старался пройти мимо и заглянуть в него, увидеть себя в полной форме с голубыми петлицами, красными «кубарями» и золотыми крылышками на тулье новенькой фуражки.

Разлетались по всей стране соколы. Одни получили назначение на Дальний Восток, о котором в те годы было много романтических рассказов, другие в Среднюю Азию, на Кавказ, на Север. Все куда-то спешили, собирались группами, вместе оформляли документы.

Григорий поехал в Сталинград, где жили отец и мать. В последнем письме Федот, учившийся в Саратовском институте народного хозяйства, писал, что проведет каникулы у родителей, и просил Григория тоже приехать туда.

Кравченко жили на окраине города в просторной избе, которую смастерили сами. Отец работал на кирпичном заводе, отвозил на лошади кирпич от печей, а мать была там же кубовщицей.