Любовь по науке, или на практику в другой мир (СИ) - Миленина Лидия

Я помолчала, опустив глаза. Что тут ответишь? Пожалуй, самое лучшее — ответить искренне то, что думаешь.

— Нет, история правильная. Как раз для свидания. Люди ходят на свидания, чтобы узнать друг друга и завязать отношения, — осторожно произнесла я. — Это твое прошлое, и узнавая его, я лучше узнаю тебя, магистр Гарон.

— На сегодня — просто Гарон, ладно? Не исключено, что ты еще выберешь меня, так что нужно привыкать, — на этот раз он улыбнулся — тепло и с благодарностью. Мой ответ ему явно очень понравился.

— Хорошо, Гарон. Мне так даже удобнее. И я… сочувствую твоей потере. Только, хоть убей, не понимаю, почему Лагерра обвиняет тебя в ее смерти! Тебя ведь там не было! Не ты же столкнул ее мать в вулкан — ты бы никогда ничего такого не сделал!

— А дальше, милая Маша, начинается самая странная часть этой истории. Таратта погибла, когда Лагерра была еще ребенком. Ее воспитывал отец, а обо мне она даже не слышала. Но когда Лагерра подросла и была неугомонным подростком, она пробралась в какой-то удаленный запретный уголок их замка. И там в пыльном сундуке нашла письма… Письма, которые Таратта, как оказалось, писала мне. Я никогда не получал их. Подозреваю, значительную часть она просто сразу сжигала. А другую — складывала в сундук, открывавшийся лишь магией рода. Муж не мог его открыть, потому что не был ее кровным родственником. А вот юная Лагерра открыла без труда. Со свойственным подросткам любопытством она прочитала письма. Каждое из них начиналось со слов «Милый Гарон!..». Таратта писала мне, что любит и помнит. Что по сей день не уверена, правильно ли поступила. Что иногда ей кажется, что ее истинным на самом деле был я… Странно, ведь истинность драконы ощущают практически сразу, мы с ней оба знали, что не являемся истинной парой. Писала, что порой она сильно страдает, что в ней рождаются противоречия, а найти ответ она не может… И еще писала, что если она… умрет, то пусть я найду правильный ответ. Узнаю точно, как быть в ситуации, подобной той, с которой столкнулись мы с ней. Лагерра была в шоке. Она вбила себе в голову, что мать любила не ее отца, а другого мужчину. И почему-то решила, что этот мужчина — то есть я — когда-то отверг ее. И что ее эскапада к вулкану была самоубийством…

— Подожди! Но даже будучи подростком, она должна была понимать, что мать защищала людей и погибла случайно! — возмутилась я.

— Видишь ли… — взгляд Гарона стал совсем мрачным. — Мы ведь не знаем, что произошло на самом деле. Никто не знает, как именно погибла Таратта. Возможно, ее действия действительно были завуалированным под самопожертвование самоубийством. Это вообще очень удобный и популярный вариант… Просто причиной была не безответная любовь, как подумала Лагерра в детстве, а червь сомнения, что мучительно долго подтачивал ее изнутри…

— Кошмар какой, если так… — прошептала я.

Представила себе эти бесконечные сомнения. Они приходят в полной мере не каждый день. Но никогда не уходят до конца. Они постоянно живут на заднем плане. Этот червячок ползает по пространству твоей души и выгрызает проплешины даже в самом безоблачном счастье. Жизнь становится отравленной. Радость блекнет, удовольствия не ощущаются в полной мере.

Все отравлено нерешенной дилеммой.

— Да, — серьезно кивнул Гарон. — Когда Лагерра совсем выросла, то поняла, что причиной могли быть сомнения, а не безответная любовь. Но к тому времени она уже вовсю ненавидела меня. За то, что на свете был дракон, который отравлял счастье ее матери и отца самим фактом своего существования. Мы с ней не были лично знакомы до тех пор, пока она не прибыла ко двору нашего Правителя. Там на некоем светском рауте мы с ней были представлены друг другу. Лагерра не показала вида, а я вежливо высказался, что имел честь знать ее родителей… А при следующей встрече на балу она при всех бросила мне в лицо ворох писем Таратты со словами, что если бы меня не было на свете, то ее мать была бы жива. Видимо, специально подготовила эффектный выход.

Гарон помолчал, потом в своем духе усмехнулся:

— Я не гордый, письма я поднял… И прочитал — позже, конечно. Лагерру же урезонили и даже велели извиниться. Она сделала это, чтобы не испортить отношения со всеми знатными свидетелями происшествия. Я принял извинения, какое-то время пытался наладить с ней отношения, объяснить все… Но все было бесполезно. Теперь она ненавидит меня еще и за тот позор, что пережила на балу, когда никто не поддержал ее. Не упускает случая уколоть меня и нагадить по мелочам.

— Кошмарная история, — я вздохнула. — В ней жалко всех. Просто всех. И всех можно понять — хотя лично мне сложно понять Лагерру в ее несправедливой ненависти. В общем…

— В общем — давай, наконец, выпьем, — улыбнулся Гарон. — История закончена. И надеюсь, она не в конец испортила тебе аппетит. Выпьем за понимание и узнавание. В любом случае теперь ты больше знаешь обо мне и, как сама сказала, можешь понять.

— Могу, — прямо поглядела я на него поверх бокала. — Теперь я лучше понимаю твои мотивы. Проводя Эксперимент, ты еще и исполняешь волю погибшей возлюбленной узнать «правильный ответ». И я… могу это понять.

Я опустила глаза. Гарон смотрел на меня через бокал, вино красиво сияло в приглушенном теплом свете ресторана, и его лицо казалось загадочным, невероятно мужественным и красивым. Мне не хотелось думать, что все это великолепие — не для меня.

Но… на самом деле его история в очередной раз свидетельствовала, что…

И тут он сказал:

— Можешь понять, но…

— Но что?

— Я имею в виду то, что повисло за кулисами твоей фразы. Ты по-человечески можешь понять мои мотивы. И даже уважаешь их. Но узнав предысторию целиком, ты утвердилась в мысли, что… ты не нужна мне сама по себе. Только как инструмент для доказательства моих выкладок. Так ведь? — он говорил спокойно, проницательно глядел на меня (профайлер несчастный!), но неизменная легкая усмешка была… горькой.

И тут во мне традиционно закипело.

— А что, скажешь — нет? — подняла глаза. — Более того! Ты настолько хочешь доказать свою правоту, проведя все необходимые научные процедуры, что даже не идешь на поводу у прекрасной возможности! У прекрасной возможности, что у тебя была — сразу выиграть отбор! Нет, ты хочешь, чтобы все было по науке, чтобы комар носа не подточил! И после этого все эти доказательства, это свидание… вся эта музыка… рвущая душу… Так лживо!

— Маша, остановись! Ты не все понимаешь!

— А что я не понимаю?! — я залпом осушила бокал, словно это была водка, а не вкуснейшее иномировое вино. — Скажи мне! Что такого я не понимаю, чтобы сделать другие выводы? Логика, Гарон, понимаешь ли, логика!

— Не понимаешь, что это было бы… опасно! — теперь уже Гарон начал кипятиться. Темные глаза разгорелись, гнев в них смешался с со страстью — это чувство не перепутаешь с другим. Мужчина словно бы обжигает, поглощает тебя глазами, затягивает в жаркий омут. И, несмотря на мой собственный гнев, по телу побежали сладкие, палящие мурашки.

— Думаешь, я не хочу этого?! — почти рявкнул он. Потом понизил голос до бархатного баритона: — Думаешь, я тогда… на скамейке не хотел положить всему этому конец? Не хотел прижать тебя, наконец, к груди, целовать, пока из твоей головы не выветрятся все сомнения и… глупые мысли… Думаешь, мне было легко просто так сидеть рядом с тобой в Серебристой роще… А потом подписаться на этот отбор вместо того, чтобы совершить то, о чем мечтает любой дракон — утащить свою любимую подальше и быть вместе в том пламени, что вечно жжет нас изнутри! Холить и любить… защищать и оберегать… Заботиться и обладать — да, обладать, проклятье — мы же драконы, Маша! Думаешь, так легко было держать себя в руках, да?! Нет, Маша… нелегко. Думаешь, я такой черствый сухарь, что только и думаю об Эксперименте и науке?! Да будь он проклят, этот Эксперимент! Я понял это, когда впервые увидел тебя, нелепо стоявшую в моем кабинете с клеткой в руке… Просто дай я волю своим чувствам и…

Он замолчал и сглотнул. Кстати, Гарон даже не подумал поставить полог тишины — настолько распалился. По мере его речи бархатный баритон все больше переходил в страстный и громкий огненный бас, и окружающие начали на нас оглядываться.