У родного очага - Дибаш Каинчин

— А-а-ай! О-ий!

— Ай… ий…

— И-ий!..

Калап соскочил с Каурого. Круп коня покрылся белой пеной. Кула-Ат жадно потянулся к зеленой траве. Дышит тяжело, запарился. Мышцы подрагивают.

— Я дое-е-дал! Ха!

— е-ехал… ха…

— ал… ха!

Он смахнул с загорелого до черноты лица ручьем струившийся пот, снял и отбросил в сторону пеструю рубашку с короткими рукавами. Напряг темные от загара мышцы. Бросок вперед. Кувырок через голову. Легко вскочил. Еще бросок-сальто. Получилось! Ба-таа! Может, еще! А двойное сальто? Есть. Сальто назад?.. Вышло! Сделал резкий короткий спурт.

— Ого-го! Ых!

— го… ых…

— ых!..

Пустился в пляс.

Топчи землю, топчи! Крепче, веселей бей в грудь матери-земли!

Юлой крутится Калап, подпрыгивает, словно шаман, хлопает с размаху руками по бокам.

Ну и что, что никогда не плясал? Пляшет он, пляшет!

Ну и что, что не сомкнул этой ночью глаз? Не привыкать!

Ну и что, что рано утром выпил только чашку чая?

Пляшет он, пляшет!

Ну и что, что один-одинешенек с самого рассвета порхал он бабочкой, рыскал волком вокруг полуторатысячной отары овец с ягнятами, чтобы не повредили, не потравили молодых ростков на пашне ненасытные, жадные, осточертевшие, славные его овечки, что только сейчас, когда до заката солнца осталось с кончик чумбура-повода, слез он с коня?

От самого села — пашни, пашни. Колоски рядками, ровными, зелеными, лезут, спешат расти. А дорога, которой шли овцы, метров сто шириной. Отара два дня на стрижке простояла, а до того со стоянки по-быстрому, досыта не наедалась. Конечно же, они рвались на хлебное поле. А стравят посев — штраф. Месяца два даром работать.

Ну и что, что охрип от крика на овец? Пашни-то позади!

Горланит Калап:

— Аа-ай! Уй!

Эхо подхватывает.

Пляшет и пляшет Калап.

Голодные овцы не поднимают голов. Кула-Ат тоже.

Почему ты не пляшешь вместе с чабаном, поляна, покрытая алым пламенем пожара — цветами марьиных кореньев?

Почему не пляшешь, не радуешься вместе с ним, зеленая-презеленая хлебная нива?

Сюда повернешься — весь в цветах горный склон.

Назад глянешь — ковром расстелилась пашня.

И там пестрым-пестро, и там…

Вверху — синее, синее небо!

Лето. Ласковое, желанное лето.

Пляшет и пляшет Калап.

Задохнулся, плашмя упал на траву, раскинул руки и ноги, закрыл глаза.

— По-бе-да!

— да-а…

— а-аа!

Вскочил. Опять в пляс.Погулять так погулять, —Не погреться же пришли.Поиграть так поиграть, —Не огня просить пришли!

Ну и что, что не пел никогда? Беда какая, что ни одной песни толком не знает. Поет и всё!

Милой де-евушкиПре-елесть и красуВижу я в тебе-е,Береза бе-елая…

— Калап — мужчина! — стукнул себя по груди.

— Калап — орел! — подпрыгнул вверх.

— Калап — человек! — шлепнул себя по лбу.

— Калап перевыполнил план по шерсти!

— ан… ерсти…

На три центнера больше плана настригли с овец Калапа. Перед тем приезжала комиссия — пересчитывали овец и ягнят. От ста маток Калап по сто десять ягнят получил. Здорово! Загадывал-то сто от ста. За шерсть боялся. Больше всего боялся, что тут может сорваться. Зато теперь… Словно тяжелый груз с плеч свалил.

Никогда не добивался Калап таких успехов. Впервые в жизни! Рекорд! С чем сравнить его радость? С тем, что орден получил? Никогда он орденов не получал. Да мало ли других радостей было, с которыми можно сравнить. Как первый раз деревню увидел, как вступил в пионеры, как в комсомол приняли, как после тяжелой болезни выздоровела мать, как объявили приказ о демобилизации, как Сакылта ответила «да», как родилась первая дочь… Много радостей в жизни, много. У человека должно быть много радостей. Когда их мало, то огромной покажется и самая крохотная, с кончик ногтя.

Он подобрал брошенную рубашку, стер ею пот с лица. Место, где плясал, вытоптано, будто конь валялся. Присел на корточки в тени большого камня.

«До дома доберусь — барана зарежу. Нет, лучше обдеру желтую овцу, которая второй год не ягнится. Соседей созову. Можно и гульнуть. Даром, что ли, работал? Араку Сакылта наварит. Магазинной водки еще прикупить… Позову деда Мыйыксу, деда Шаты, Тукпаша… Э-э, Тукпаша теперь не позовешь, — он книжку пишет. А без него не праздник. Хорошо Тукпаш помог. Чабаном он, пожалуй, не потянул бы, а на сакмане — будь здоров вкалывал! Не скажешь, что писатель!.. Интересно, про что теперь пишет? Опять про деревенскую жизнь? Все-таки занятно у него получается — читаешь, кажется, и сам бы так написал… Чабаном-то Тукпашу точно не быть. А книжки писать, как он, тоже, однако, не всякий сможет… Погода удалась деньки какие стоят! Только бы не похолодало. Овцы после стрижки.

В прошлом году — в эту же пору — отара деда Капшуна под холодный дождь попала. Сколько овец околело…»

Калап зашагал к Каурому. Кула-Ат его не подвел — на байге первый приз взял! Вернулся чабанской работой заниматься.

«Теперь бы до октября отару в порядке додержать, Когда расчет окончательный будет. Ягнята вроде ничего. Последние слабоваты. Подкормим из соски… Теперь, что бы ни случилось, меньше ста от ста уже не будет. Каждый год бы так!.. Тогда… — Калап даже головой закрутил. — А что тогда? Тогда Калап — передовик из передовиков! Только бы до конца года падежа не было… Сдохнут сейчас овцы, и взамен нечего в отару поставить — своих ни одной не осталось. У тестя взаймы попросить? Не-ет, не годится. Так ведь не пала ни одна овечка! А мало ли что случится за лето с этими чертовыми овцами и ягнятами. Лиса утащит или волки нападут. Молния ударит… Ну, чего всякая дрянь в голову лезет? Наворожишь еще… Все будет. Вот о чем надо позаботиться. Что в тайге, на летнике, есть будешь, Калап? Что с тобой без мяса будет?.. Хлеб да сухари, талкан, масло да сахар? Тоже еда… А что делать с мотоциклом? Дадут ведь мотоцикл. Дадут! Почему же не взять? Деньги за ягнят, за шерсть получим. А вдруг не дадут? Ну да! Записали же. Положен мотоцикл!»

Он сел на коня.

— Как нам с овцами быть? — спросил Каурого. — Сами дойдут? Загонять не будем? Пусть под соснами переночуют, попасутся вволю. А ты у меня молодец, Кула-Ат. Всех в районе обошел. Все силы приложил. Черному коню из Ак-Дьалана чуть не уступил… Молодец! И я тоже славно поработал…

Мог так сказать Калап. Имел полное право. Бывает, чабанов насильно делают передовыми. Каждому колхозу-совхозу нужны передовики с высокими показателями. Как это сделать? Способов много. Можно, например, подкинуть чабану незаметно побольше сена и комбикорма. Можно, «по ошибке», приписать лишний нулик. А самое надежное — дать кастратов. Что такое? Пишется за чабаном пятьсот маток и девяносто валухов. На самом же деле все эти девяносто — овцы, которые тоже дадут приплод. Вот и готов передовик!

— Скоро на летнюю стоянку перекочуем, Кула-Ат. Вон в те горы. — Калап посмотрел на синеющие вдали белки, еле видные из-за громоздящихся гор, запустил пальцы в теплую гриву коня, припал к его шее. — Если бы каждый год был таким счастливым, а, Кула?..

…Тукпаш за столом. Перед ним стопка бумаги. На белый лист ложатся первые ровные строчки:

«…Калап сидит на табуретке возле тумбочки между двухъярусными койками и пришивает к новенькому — с иголочки — кителю черные-пречерные погоны рядового».

— Пишу… пишу… — шепчет Тукпаш, откидывается на спинку стула, закрывает глаза. — Какое счастье — писать… Пишу я… Пишу!.. Ох, как не просто Тукпашу вот так остаться наедине с бумагой и ручкой. Сакман позади. Круг с кинопередвижкой по чабанским стоянкам совершил. А забот, забот… Два стога сена для двух коров запасти и привезти домой. Выкопать картошку и засыпать в подпол. Напилить-наколоть дрова, чтобы хватило на зиму, в поленницу сложить. Дом и стайку утеплить. Дымоход прочистить. Зимний запас мяса — согум — сделать.

Про мелкую работу и говорить нечего — ей никогда конца не будет. Ко всему этому надо, чтобы в семье из девяти человек все было в порядке, чтобы никто не болел, не ссорился…

Сесть за стол Тукпаш может в конце осени — после уборки, зимой, в самом начале весны. Может позволить себе немного побыть наедине с чистым листом бумаги вот в эту пору — во второй половине июня. Позади самые неотложные дела. Люди заняты кто чем: стригут своих овец, чинят дороги, строят избы, у кого еще нет, воюют с заборами-загонами, тяпают картошку… До начала сенокоса, считай, свободное время.

— Я пишу! — повторил Тукпаш, склоняясь над столом.

Трудно собраться с мыслями. Надо обрести форму.

Начать писать просто так, с ходу? Не получается. И аргамака к байге-скачке загодя готовить надо! А на улице такая благодать, такой пригожий теплый день!