Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следует отметить, что Ганс Хабе был убежденным противником запрета на «братание». Он считал, что денацификация возможна лишь при условии, что союзники смешаются с немцами и уже там отделят пшеницу от плевел. Кроме того, он не мог представить себе нормальную редакцию без дружеских связей. Уже хотя бы поэтому немецкие и американские сотрудники должны работать в тесном взаимодействии друг с другом. Первое детище Хабе – Die Neue Zeitung – появилось на свет 17 октября 1945 года в Мюнхене. Это была межрегиональная газета под его редакцией, издаваемая Information Control Division американской военной администрации, «американская газета для немецкого населения», как говорилось в самом названии, но при этом как минимум наполовину – бюллетень немецкой интеллигенции. В ней печатались все, от Теодора В. Адорно до Карла Цукмайера, все, кому было что сказать: Макс Фриш, Александр Митчерлих, Герман Гессе, Альфред Дёблин, Томас и Генрих Манны, Альфред Керр, Петер Зуркамп, Ода Шефер, Ильзе Айхингер, Луизе Ринзер, Фридрих Люфт, Райнхардт Леттау, Герман Кестен, Вальтер Йенс, Вольфганг Борхерт, Рут Андреас-Фридрих, Урсула фон Кардорфф, Гюнтер Вайзенборн – это лишь несколько имен, которые наглядно демонстрируют широкий спектр публиковавшихся в газете материалов. На роль заведующего литературным отделом Хабе пригласил Эриха Кестнера, а его заместителем назначил Альфреда Андерша. В составе американского штаба редакции работали Штефан Хайм и другие немцы, например Вернер Финк, будущий ведущий телевикторин Роберт Лембке и Хильдегард Хамм-Брюхер, которая позже, уже как член Свободной демократической партии Германии и государственный министр в министерстве иностранных дел, станет одним из серьезнейших политиков молодой республики. Для нее, молодого редактора отдела науки, работа в этой газете была школой демократии: «Это была школа мышления; опыт рос не по дням, а по часам… И обращение с нами было демократичным и открытым, с этой точки зрения я всего за три года прошла такой путь, какой другие – те, что сохранили авторитарное мышление, – может быть, осилили лишь за двадцать лет».[292][293][294]
Die Neue Zeitung была солидной газетой: большого формата, с элегантным оформлением, умной и острой. На ее страницах и в самом деле снова кипели страстные споры, от чего немецкие читатели отвыкли давно – с 1933 года. Например, уже в одном из первых номеров философ Карл Ясперс в своем «Ответе Сигрид Унсет» оспорил коллективную вину немецкого народа. Норвежская писательница, лауреат Нобелевской премии, выразила уверенность в невозможности перевоспитания немцев, поскольку их злодеяния были «следствием немецкого мышления», для которого всегда были характерны высокомерие, спесь и агрессивность. Она считала, что немцы не подлежат исправлению: чтобы оно состоялось, дети должны были бы порвать со своими родителями. На статью Унсет Ясперс ответил следующими словами: «Огульное осуждение целого народа или каждого человека, принадлежащего к этому народу, есть, на мой взгляд, требование, противоречащее человечности». Он считал возможным даже «самовоспитание» немцев. Для этого, впрочем, требовалось признание в убийстве многих миллионов людей, безжалостное выяснение собственной ответственности за терпимость к режиму и приспособленчество, а также открытое обсуждение прошлого: «Важно вновь обрести нашу немецкую жизнь в условиях правды. Мы должны научиться говорить друг с другом». Это означало ни много ни мало изменение характера – глубинное, в сторону диалогической речи: «Оперирование догмами, привычка орать друг на друга, гневное возмущение, апеллирование к чести, дающее право с оскобленным видом обрывать беседу, – все это должно остаться в прошлом».[295][296][297]
Die Neue Zeitung была форумом независимых умов и на редкость плюралистическим печатным органом, чего никто не ожидал от оккупационных властей. Где еще печатались одновременно Теодор В. Адорно и Людвиг Эрхард? Росту популярности газеты больше всего, конечно, способствовал литературный отдел, которым руководил Эрих Кестнер и который занимал треть газеты. Ганс Хабе, который в каждом выпуске публиковал свои комментарии и другие материалы и строго, но соблюдая принцип коллегиальности, руководил редакцией, нежился в лучах славы и радовался растущим тиражам – два с половиной миллиона и еще три миллиона заказов, которые пока невозможно было выполнить из-за нехватки бумаги.
Однако без дружеской атмосферы в редакции и тесного сотрудничества немецких и американских коллег выпуск такой газеты, как Die Neue Zeitung, был бы невозможен. То же касалось и денацификации, которая, по мнению Хабе, должна была проводиться более жестко, но в то же время с бóльшим пониманием в отношении «незапятнанных». Американские сотрудники редакции – человек двадцать, – каждый день являвшиеся на службу в своих помятых, слишком широких мундирах (один лишь Хабе по-прежнему щеголял в своей приталенной, безупречно выглаженной форме, как инструктор по верховой езде), прекрасно ладили со своими немецкими коллегами; в редакции царила атмосфера непринужденности и открытости, которая не очень нравилась американским военным властям. Хабе считался у них политически ненадежным, идущим на поводу у этих немецких умников, которые вешают ему лапшу на уши.
С такой же предвзятостью к нему относились и сами немцы. Некоторым из них денацификация причиняла особые муки, когда ее осуществляли немцы с американскими паспортами – такие, как Хабе. О том, что он был венгерским евреем, знали немногие. Насколько эта информация облегчила или усложнила бы дело, можно рассуждать долго. Сам Хабе был уверен, что немцы предпочитают как раз иностранных «перевоспитателей» своим, немецким. Ведь для иностранцев это было частью ритуала.
Хотя бóльшая часть мер, направленных на денацификацию, сегодня кажется довольно безобидной, побежденные немцы воспринимали их как унижение. Особенно недовольна была интеллигенция Третьего рейха – учителя, профессора, писатели и журналисты, считавшие неуместным даже вполне оправданное недоверие, с которым часто сталкивались. Так, например, каждый взрослый в американской оккупационной зоне должен был заполнить анкету, состоявшую из 131 вопроса, – чисто формальная процедура, ставшая, однако, неиссякаемым источником ядовитого сарказма. Вопросы не всегда были сформулированы корректно; из некоторых явствовало, что американцы плохо ориентировались в разных национал-социалистских объединениях. Кроме того, совершенно чуждая немцам вера в целесообразность подобных примитивно-поверхностных мероприятий казалась им проявлением высокомерия и в то же время наивности. «Состояли ли вы в НСДАП? Занимали ли вы в НСДАП должности рейхсляйтера, гауляйтера, крайсляйтера, ортсгруппенляйтера? Вы порвали с церковью? Были ли вы членом Гитлерюгенда? Была ли ваша жена еврейкой или полукровкой? Состояла ли ваша жена в НСДАП?» Многие немцы были до глубины души возмущены этими «рентгеновскими» исследованиями. В 1951 году Эрнст фон Заломон написал роман «Анкета», ставший одним из главных бестселлеров послевоенного времени. Использовав злополучную анкету как каркас романа, он натянул на него огромное автобиографическое полотно на шесть сотен страниц и попытался доказать, что
