ЮГАНА - Александр Шелудяков

– Иткар! – крикнул кто-то негромко под окном.

Неторопливо поднялся Иткар со стула, подошел к окну, посмотрел. К дому подъехал Перун Владимирович. Под ним был гнедой оседланный жеребец.

– Сейчас, Перун Владимирович! Подожди немного. Я тоже оседлаю своего бегунца. Он у меня сегодня овсом подпитался, а чтобы лучше к дому привык, я его второй день сахарком подкармливаю.

Лошади идут рядом. Перун Владимирович и Иткар сидят в добротных кожаных седлах. Сейчас бы застоявшимся крутогривым жеребцам ослабить поводья да поразмяться в беге. Но путникам некуда спешить.

Сверкают на солнце отшлифованные до блеска бронзовые стремена. Кони идут рядом, то и дело закусывая удила, вскидывая головы, как бы просят ослабить поводья, дать волю.

На окраине Кайтёса дорога круто поворачивает в глубь материковой тайги. Ночной дождь расстелил на дороге лужицы в застарелых выбоинах от тележных колес и в ложбинах. Чтобы длинные хвосты не заметали грязь из-под копыт – завиты они, перехвачены тугими алыми лентами. Шли кони бодро, лишь изредка всхрапывая и прядая ушами, почуяв след медведя или уловив далекий похруст валежника под ногами стремительного лося. Молчаливой была тайга. Кое-где с дорожного солнцепека уходили с испугом бурундуки, отлетали полосатыми молниями и хоронились в чащобниках. В урманах пора любви миновала, и вся живность ушла в свои тайные, заветные места. Лесная земля дышала, благоухала свежим, обновленным запахом жизни, как это бывает в начале лета. На придорожных пролысинах и чистовинах горели жаркими красками цветы, пылали они красками белых ночей, алого солнца и синевой неба. Даже пауки в такое время стыдятся натягивать сети; даже шершни и осы в такие дни не убивают пчел. В первые дни сибирского лета на таежной земле царит мир и ласка.

Мягко касались копыта волглой земли, шли гнедые жеребцы рядом как братья, Слегка покачиваясь в седлах, смотрели путники молча в даль таежной дороги, которая была еще мало наезжена в это лето.

– Мы едем на Озеро Пепла? – спросил Иткар, сдерживая поводьями нетерпеливого Гнедка, который то и дело стремился вырваться вперед.

– Да, Иткар, мы едем с тобой на Озеро Пепла, на берег могил наших предков, – ответил задумчиво Перун Владимирович.

Озеро Пепла расстелилось среди хвойного кольца кедрового леса, в песчаных отлогих берегах. Оно не зарастает водорослями, и не затхнет в нем вода в зимнее время заморов. Возможно, питают озеро сильные, струистые родники из земных глубин. Озеро Пепла всегда чистое и плескучее, случается, что в ветреную погоду на нем разгуливает вал с седыми гребнями и точат волны сыпучие берега, оголяют корни прибрежных вековых сосен и кедров.

Вечером, когда солнце идет на закат и когда левый берег озера озаряется пламенем зари, кажется человеку, будто бы из-под яра в образе кореньев выползают тысячи ужей, змей и даже береговые тени от деревьев чудятся русалками. В такой вечер тихий шум хвои и легкий посвист ветра сказываются голосом, песней древних людей, которые возрождаются из пепла и выходят проводить солнце на ночной покой. Но холмы могил таятся поодаль от берега Озера Пепла. Там земля полюблена кедрами. Кедр – святое дерево, от него в страхе бежит вся нечисть привидений. Тоскливые и тревожные думы гонит от человека кедровый лес – такое поверье у всех народностей таежного севера. Ведь не зря же умершие аборигены хоронятся в кедровых домовинах; ведь не зря же на могильном холме повелось с древнейших времен сажать молоденькую кедёрку.

Расседланы кони. Пьют жеребцы прохладную озерную воду. Вот они отфыркались, а потом отошли в сторону, повалялись на теплом песке и, поднявшись, пошли по берегу, поросшему молодой сочной травой.

На берегу горит костер, около посохшей ветроповальной сосны, корни которой зализаны и отшлифованы дождями, ветрами и похожи на отбеленные кости загадочного животного. А чуть в стороне от костра натянута палатка.

Сидит у костра Перун Владимирович и смотрит в даль озера, где сытые озерные чайки качаются на легкой волне, и говорит он Иткару:

– Лет сто уже будет, как хоронят люди нашего селения умерших по новому обычаю и на новом кладбище. Но время сравнивает могилы, съедает кресты, вехи. У наших предков, Иткар, был свой обычай: они насыпали холмик на берегу озера или реки, клали умершего в челн и на вершине холма сжигали. Пепел хоронили, а потом на холме сажали молодое деревце и справляли тризну во славу мертвых и бессмертия живых. Спят наши с тобой деды и прадеды на тех холмах, что у нас за спиной раскинулись. Лежат останки в урнах, под корнями кедров.

Вспыхивали, потрескивали сучья, подкинутые в костер. И несло к озеру легкий сизоватый дымок, с густой приправой запаха горящего смолья.

– Перун Владимирович, что-то случилось? Ты что-то боишься мне сказать? – спросил Иткар.

– Ничего особенного… Так, между делом, хочу сказать тебе, Иткар: мне не так уж много остается жить. Если у меня не хватит сил подняться в седло, то ты посади меня и привези к Озеру Пепла. И вот тут, на этом берегу, на этом месте, я буду встречать смерть…

Похорони ты меня по древнему языческому обычаю наших предков. Если смерть неожиданно захватит меня дома… то сожги в берестяном челне на Каятном Мысу, что лежит вон там, чуть южнее кедра с гнездом орла.

– Я исполню твое желание, Перун Владимирович, – опустив глаза, сказал Иткар. – Но уходить из жизни тебе еще рановато. Твой дед жил сто тридцать семь лет; твой отец прожил сто сорок лет. Так что, по закону долголетия наследственного, имеешь в запасе более тридцати лет.

Солнце еще не закатилось, а только зависло вдали над тайгой. Озеро Пепла лежит как золотой котел, наполненный слезами скорби. Дремлет Озеро Пепла величаво и спокойно в земной ложбине не одно тысячелетие, оно окружено хвойным венцом, да еще стелется всегда по его берегам благодатный аромат смолистой живицы, вечного ладана тайги.

В этот вечер озеро сияло отблеском кровавого меча. Кое-где можно видеть сквозь прозрачную воду затонувшие, окаменевшие деревья. Их обволакивает извечная зелень слизи, и эти наплывы в такие часы заката вечернего солнца вдруг напитываются соком вечерней зари. Даже вечно обозленные щуки чувствуют прелесть солнечного тепла и в такие часы предзаката не чинят убийств – только резвятся от восторга.

Молча сидели у костра Иткар с Перуном Владимировичем. Они провожали закатное солнце.

Был сегодня разговор у Перуна Владимировича с Иткаром о том, что уже давно в землях Томского Приобья грохочет, не умолкая, лезвие стальной пилы. Ложится угрюмо под ножами кедровая тайга. Бездумные люди могут запустить стригущий нож вот в эти кедры, которые уже почти пятьсот лет удерживают сыпучие берега. И будет тогда в этой округе пустыня, кладбище пней, сучьев и щепок. Тысячи таежных рек захламлены топляками, древесным мусором и давно пообмелели, потеряли свою первобытную красоту. Таежные реки утратили свое былое привольное и гордое полноводье. Виной всему этому неразумный лесоповал и сплав древесины допотопным методом.

– Я понимаю твое беспокойство, Перун Владимирович, нашей вас-юганской земле нужен хозяин.

– Это, Иткар, скорее не беспокойство, а предчувствие большого пожара. Огонь может превратить в пепел всю юганскую равнину, территория которой равняется среднему европейскому государству. Сейчас много пишут и говорят о переброске воды из Оби в южные засушливые районы. К решению этой проблемы надо подойти разумно. Пойми, Иткар, ведь вас-юганские торфяники – это великое национальное богатство государства. Многометровая толща торфа залегает на площади, равной миллионам гектаров. Накопление торфа длилось многие тысячелетия.

– Да, Перун Владимирович, об этом я думал, когда был у Тунгира на заимке и занимался выяснением причин пожаров на торфяных болотах. Как только понижается заводненность, а она понижается в засушливое лето, начинается самовозгорание торфяников. И это сейчас, когда водяной режим Оби еще не нарушен вмешательством человека. Я имею в виду Среднее и Северное Приобье. Ну а если обеднить, понизить уровень заводненности…

– Вот-вот, Иткар. Трудно сейчас предсказать, что произойдет после этого… Тут нужна осмотрительность и осторожность. Как говорят, семь раз отмерь, один раз отрежь…

Был этот вечер у Озера Пепла тихим и мудрым. Уходило солнце за горизонт – угасала заря. И стелилось чудо узоров на землю от закатных лучей. Вспыхивала роса на хвое кедров зелено-алыми бусинами. Радужные сети паутины на посохших кустарниках сверкали кроваво-серебристыми нитями. В беззыбном Озере Пепла лежали длинные тени от береговых сосен. Нагоревшие угли в костре рдели золотом.

Глава двадцать вторая

Старая осина лежала на крутояром берегу, свесив сухую, костлявую вершину над обрывом. Таня Волнорезова сидела на стволе осины. Она, как солдат в дозоре, держала в руках бинокль и внимательно просматривала речную даль. Из-за мыса выплыла моторная лодка, волоча за собой громадный бат. Управлял лодкой Андрей Шаманов, впереди на беседке сидели Григорий Тарханов с Леонидом Викторовичем. Они ходили в верховье, к приречному болоту, – выполнять приказ Тани Волнорезовой.