Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917 - Георгий Плеханов

Мы кратко упомянем о некоторых других необходимых мерах: о страховании рабочих, о такой организации ответственности предпринимателей, чтобы убийственная обстановка работ не только не приносила им выгоды, но была бы прямо убыточна. Не сердце, а карман — самое чувствительное место капиталиста. Но теперь его карман мало затрагивают такие катастрофы, как Юзовская. Расплачиваются за них исключительно рабочие.

Капитал везде остается капиталом. Только окончательная победа рабочего класса, только торжество социализма даст организацию производства в интересах всего общества, устранит всякий вред, всякую опасность для рабочих. Уже современная наука дает для этого полную возможность. Но капитал промышляет только о барышах и с легким сердцем давит рабочих. Однако немалого можно достигнуть даже при капиталистическом строе. Вот один пример. У нас ежегодно происходит 25 несчастных случаев на каждую тысячу горнорабочих. Было время, когда и в Англии такие случаи происходили не реже. Но своей настойчивой борьбой, оказывая давление на парламент, организуясь в мощные союзы, рабочий класс Англии несколько обуздал ненасытную жадность капитала, и число несчастных случаев понизилось до 11 на тысячу. Значит, русский капитал, пользуясь полной свободой, увечит горнорабочих почти в 2½ раза больше, чем английский. Недавно министр финансов заявил в Государственном Совете, что рабочие заметно исправляются по сравнению с 1905 г.: «Теперь у рабочих есть потребность в труде, сознание необходимости труда, желание трудиться».

Вы лжете, г. Коковцов[230]. Послушать вас, так выходит, как будто рабочий класс когда-нибудь отрицал необходимость труда. Уж не вы ли, министры, стояли на паровозах в 1905 году? Уж не вы ли ткали те ткани, в которые одевалась вся Россия? Уж не ваши ли чиновники добывали руду и каменный уголь?

Вы лжете, почтеннейший фарисей. Рабочий класс никогда не отрицал необходимости труда. Напротив, он всегда отрицал право на существование таких бездельников, которые, как вы, живут без труда и отнимают результаты труда у тех, кто работает. Он протестовал против такого строя, когда бездельники захватили себе все блага и поставили рабочих в положение, при котором бесконечный труд едва обеспечивает им голодное существование, грозит преждевременной старостью, увечием, могилой. Но от такого протеста мы никогда не откажемся. Такие катастрофы, как юзовская, могут только вдохнуть новые силы в нашу борьбу за наши собственные интересы, за будущее наших детей, за создание нового общества, где не будет вампиров, высасывающих кровь своих ближних.

Рабочее знамя. 1908. Авг. № 4.

КАПИТАЛ И ГАЗЕТЫ

Впервые опубликована в журнале «Вестник труда»[231] (1909, № 2, декабрь)

I

На наших глазах совершается необычайное явление. Капитал все решительнее подчиняет себе литературное производство и превращает его в такую же отрасль промышленности, как фабрикация ваксы или сапог, водки или дамских нарядов, колбасы или усовершенствованных подтяжек.

Капитал все глубже подчиняет себе деятельность литератора и в ряде промежуточных ступеней превращает его в такого же кустаря, как гвоздарь или портной, работающие на магазин или скупщика, в такого же наемного рабочего, как ткач крупной капиталистической фабрики.

Но есть огромная разница между наемным рабочим и литератором. Рабочий продает фабриканту только свою рабочую силу на 10 — 12 часов в день. Он сохраняет свою душу, убеждениями он не торгует. Достигнув сознательности, он твердо говорит фабриканту: там, где оканчивается условленная работа, — там кончается твоя власть надо мной.

И даже кустарь, как ни слаб он по своей обособленности, обязуется доставить на магазин только дюжину пиджаков или изготовить сотню замков. Душа его остается свободной, ее он не выносит на рынок.

Писатель в совершенно ином положении. Несет он к литературному фабриканту не сапог, а изложение мыслей, оценку событий, свои воззрения на действительность. Для рабочего совсем безразлично, как меняются моды, чего требует рынок, сегодня он будет так же старательно производить однобортные пиджаки или башмаки с узкими носами, как вчера производил двубортный сюртук или башмаки с носками широкими. Писатель, который с большой быстротой приспособляется к изменчивым вкусам, получает название «наемного литератора». И это название звучит, как пощечина, именно потому, что деятельность литератора неотделима от его души, от его убеждений. Писатель, который позволяет капиталу подчинить свою душу, становится не пролетарием, а жалким рабом.

II

Быть литературным пролетарием вовсе не значит быть литературным рабом; работать на литературный капитал вовсе не значит торговать убеждениями.

Белинский, один из величайших русских критиков, всю свою жизнь оставался пролетарием или, точнее, кустарем, который работал на скупщика, на Краевского, издававшего «Отечественные Записки»[232]. Но здесь капиталист подчинялся пролетарию, здесь пролетарий определял всю литературную сторону. Краевский заведовал хозяйственной частью журнала и получал барыши; Белинский пользовался журналом, как средством пропаганды своих убеждений. В этом литературном пролетарии была душа, родственная сознательному пролетарию физического труда.

И в 60-е и в 70-е гг. литературный пролетарий работал на издательский капитал. Но этот пролетариат никогда не позволил бы превратить журнал в лавочку на два раствора: через один ведется пропаганда политических убеждений — через другой выносятся скандальные выдумки, картинки зазорного содержания и другие издания, которые среди бездельников находят широкий и обеспеченный сбыт.

При таких обстоятельствах издателями идейных газет и журналов были обыкновенно люди, близкие к сотрудникам по общему складу своих убеждений; иногда издания организовались на товарищеских началах.

Литераторы, зачастую бедные, как обычные пролетарии, так же и горды, как сознательные пролетарии. Никакой капитал не посмел бы посягнуть на их убеждения. Их деятельность была борьбой за свои убеждения. Единственная сила, с которой считались они, была сила внешняя для журнала, цензура...

III

Капитал как таковой глубоко равнодушен к тому, что он производит и продает. Ему важно одно: получить высокую прибыль. Таков же и капитал, поскольку он из-за прибыли обращается к литературной промышленности. Велик спрос на творение святых отцов, — он выпускает священные книги; блестящие обороты обещает совсем другая литература, — он ее выбрасывает на рынок. Капитал откровенно гонится за наживой.

Такие откровенно капиталистические газеты появились у нас давно, еще в прошлом веке. Это — «листки» разных названий. Об их «убеждениях» говорить не приходится. Их задача — «занимать» свою публику. Это — преемники тех шутов, гаеров и скоморохов, тех приживальщиков, сплетников и богаделок, которые в крепостные времена проживали при крупных барских усадьбах. Только в старину они должны были потешать помещиков, а в 80-х гг. потешали их лакеев и замоскворецких купчих. Только в старину они получали остатки с барского стола и пудик мучки из барских амбаров. Теперь все это устроено по-другому: издатель собирает деньги от розницы и подписки и расплачивается с балаганщиками построчным и помесячным гонораром.

Помещичьи приживалки развлекали господ, копаясь в личной жизни соседей, наушничая на крестьян, рассказывая вперемежку о кровавых убийствах, рождениях двойней и тройней, двухголовых и трехголовых телят.

Переходя из дома в дом, от благодетелей к благодетелям, они были газетами, живыми «листками» своего времени.

Но стоит посмотреть содержание новейших «листков», — и придется признать, что капитал создает из газеты печатного приживальщика для своей публики.

IV

Таким образом, капитал проникает в литературу уже с прошлого века. С одной стороны, он материально подчиняет себе литературного пролетария, но при всякой попытке идейного подчинения встречает страшный отпор, он создает армию чернильных рабов, которые должны завоевать для него рынок и от которых требуется одно: поставлять ходкий товар.

Издания первого и второго рода были в прошлом веке совершенно раздельны. Литературный пролетарий терпел по временам страшную нужду, граничащую с нищетой, — но он не спустился бы до литературной лавочки, не унизился бы до литературного скоморошества. И литературные нравы отличались значительной строгостью. Господа, считавшие литературу товарным производством и ничем больше, и не мечтали о том, чтобы перед ними когда-либо открылся доступ в приличное общество.

Только нашему времени, только самым последним годам суждено видеть, как капитал делает успешные попытки уничтожить пропасть, разделявшую литераторов первого и второго рода. Результатом этих попыток являются газеты, которые называют себя «внепартийными органами прогрессивной деловой мысли», «беспартийными прогрессивными газетами» и т. д. Они заявляют, что их образец — «большие заграничные издания». И они правы. Капиталистически развитой Запад давно знает такие газеты.