Подтяжка - Патрик Санчес

— Бренда, ты такая везучая, у тебя есть муж, дочь… семья, в общем.

— Думаешь? — ее голос звучит так, словно она подозревает меня в неискренности.

— Да. Вот в такие моменты я жалею, что не остепенилась, не вышла замуж и не завела пару ребятишек.

— Правда?

— Как тебе сказать… не знаю. Возможно, это стресс в ожидании операции. Но чем старше я становлюсь, тем больше задумываюсь, что было бы неплохо иметь дочь или сына… да и мужа тоже не помешало бы завести. Иногда я волнуюсь, думая о том, кто позаботится обо мне, когда я буду старая и седая.

Стоило мне это произнести, как я осознала, насколько эгоистичны мои слова — получается, что единственная причина, по которой я хочу иметь детей, это страх оказаться в старости в каком-нибудь доме престарелых, загнуться немощной в луже собственной мочи. Но, с другой стороны, именно по схожей причине мне и не хотелось детей — я слишком эгоистична, чтобы чем-либо с ними делиться. Не хочу стать одним из тех родителей, которые рожают ребенка, а затем жалеют денег, времени и труда, необходимых на то, чтобы его вырастить. У моей матери никогда не было дорогих вещей, потому что весь семейный доход съедали шестеро ртов. Она никогда не жалела, но если бы мне пришлось вместо оплаты счетов от «Поттери Барн» или «Сакс» отстегивать деньги на педиатра или уроки балета, я была бы как минимум недовольна. И что, это означает, что я — плохой человек? Вряд ли. Я была бы плохим человеком, если бы, приходя к подобным умозаключениям, тем не менее завела бы детей.

— Тебе еще совсем не поздно обзавестись потомством. Многие женщины рожают и за сорок. Но растить ребенка нелегко, — добавляет Бренда.

— Да, я знаю. Ты Джил давно видела? — вспоминаю я нашу начальницу. — Помнишь, она притащила своего младенца на работу? Я была в ужасе. Ребенок срыгнул, и все потекло по ее блузке, а она, кажется, даже не заметила. А если и заметила, то не обратила внимание. Не могу себе представить, что я буду ходить целый день с блевотиной на рубашке.

— Это не блевотина. Просто младенец срыгнул. Такое бывает с новорожденными, — со смехом объясняет Бренда.

В это мгновение появляется сестра, которая называет мое имя и просит следовать за ней.

Мы с Брендой одновременно встаем, и она меня обнимает.

— Буду ждать тебя здесь, — ободряющим тоном говорит она.

— Еще раз спасибо за то, что делаешь это для меня.

Я поворачиваюсь и иду по длинному коридору за медсестрой, которая приводит меня в небольшую гардеробную. Она задает несколько вопросов, еще раз уточняет список процедур, на которые я записана, заполняет что-то в моей анкете, а затем выдает мне больничный балахон, упакованный в целлофановый пакет, просит переодеться, запереть все свои вещи в шкафчик у стены и, когда буду готова, отдернуть занавеску. Она не грубит, но холодна и методична, словно робот — не самый лучший компаньон для встревоженного пациента перед хирургической операцией. Сестра делает шаг назад, задергивает штору, а я гадаю — она ко всем так относится или только к зацикленным на себе самовлюбленным дамочкам, которые приходят к хирургу отнюдь не по медицинским показателям, а на пластические операции, и потому не заслуживают никакого сочувствия. Могу себе представить, как она возвращается на пост и рассказывает другим медсестрам о клиентке средних лет, желающей освежить увядающую красоту.

Раздевшись и накинув балахон, я одергиваю штору. Через несколько минут появляется та же мрачная медсестра и просит следовать за ней. Я вхожу в большую палату, где стоят шесть или семь больничных каталок, отгороженные друг от друга ширмами. Все каталки пусты, кроме одной — на ней лежит престарелая дама, которая, кажется, спит. Сестра указывает мне на одну из каталок, я усаживаюсь на краешек. Она объясняет, что это предоперационный покой и что мой хирург и анестезиолог вскоре прибудут сюда.

Хочется попросить у нее какой-нибудь журнал, чтобы почитать, отвлечься, коротая время ожидания, но странно — я стесняюсь. Во мне гнездится какой-то страх: вдруг она будет бранить меня, если я попрошу что-нибудь — скажет, например, что и без подражателей Дженнифер Лопес у нее хватает действительно страждущих пациентов. И вот я сижу на каталке, жду и размышляю. Вспоминаются слова Бренды: «Еще не поздно отказаться, знаешь ли». Снова закрадываются мысли о том, что операция может пойти не так, как следует, но я заставляю себя думать о переменах к лучшему. Я мечтаю о том, насколько лучше буду выглядеть. Как моя переносица будет прямой и ровной — мой нос избавится от искривления, которого никто не замечал, но меня-то оно все равно беспокоило. Как щеки станут полными и гладкими, будто в юности, а глаза больше не будут выглядеть старыми и усталыми.

Я погружена в мечты об обновленной Норе, когда рядом появляется доктор Редклифф. В отличие от медсестры он бодр и приветлив и уже одет для операции. В медицинском халате, с волосами, скрытыми под хирургической шапочкой, он выглядит старше, чем мне казалось при первых встречах. Сначала я думала, что ему чуть за сорок, но теперь я готова прибавить ему еще десяток лет. Что ж, чем старше — тем опытнее, успокаиваюсь я. Он произносит стандартную речь о том, что волноваться не о чем, и дает три листочка бумаги.

— Вот рецепты. С вами кто-нибудь приехал?

— Да, в приемной ждет подруга.

— Прекрасно. Если хотите, я попрошу кого-нибудь отнести рецепты ей. Пока вы в операционной, она могла бы сходить и купить все необходимое. Уверяю вас, по пути домой вы будете не в настроении заезжать в аптеку.

— Хорошо, — не спорю я. Но его слова заставляют меня нервничать.

— Один рецепт — на болеутоляющее. Другой — на противовоспалительное. А третий — на ректальные свечи от рвоты.

— Что-о?

— Свечи от рвоты. После ринопластики вам придется сглатывать много крови, а от этого может мутить.

Глотать кровь?! Он ни о чем подобном на консультации не упоминал!

— А таблетку вы не можете мне выписать? — Мне не светит совать что-либо в задницу.

— Могу, но вряд ли вам удастся ее проглотить, а уж тем более удержать в желудке. Если против рвоты вы воспользуетесь свечами, то сможете проглотить и противовоспалительное, и болеутоляющее.

Я киваю, немного раздраженная тем, что истории о глотании крови и рвоте слышу уже в больничном балахоне, так сказать, по дороге на хирургический стол.

Он замечает мое волнение и считает своим долгом приободрить:

— Не бойтесь, все будет в порядке.

Я слабо улыбаюсь, и он открывает еще несколько занятных подробностей. Затем он сообщает, что мы встретимся в операционной, и уходит прочь из палаты. Через пару минут появляется еще один джентльмен, престарелый, старше уже знакомого хирурга, и представляется: доктор Джордан, анестезиолог. Он немного рассказывает мне о том, что такое общий наркоз и как он действует. Просит меня лечь, расслабиться и втыкает иглу от капельницы мне в запястье. Укол не сильнее, чем во время процедуры впрыскивания ботокса.