Боги богов - Андрей Рубанов

— Конечно, — ответила Ахо. — Если весь род погибает, мать рода становится бродягой. Я слышала о племенах, живущих на границе океана и пустыни. Я слышала разные истории. Например, прилетают пчеловолки и убивают всех, кто не успел зайти в воду. Тогда мать рода или ее дочь ведет всех, кто выжил, в соседнее племя и оставляет там. А сама уходит. Бывает, что род гибнет от болезней. Бывает, приходит большой огонь, высотой до неба, или сама земля дрожит, открывается и пожирает людей. Если та женщина стала бродягой, значит, весь ее род погиб. Наверное, она сказала, что любит тебя и хочет тебя…

— Да, — произнес Марат. — Так она сказала.

Ахо кивнула.

— Она хотела создать новый род. Женщина-бродяга берет в мужья мужчину-бродягу. Или самого сильного мужчину из другого племени… Тогда они ищут место, где можно поселиться, строят чувствилище, родят детей и дают им имена. Так появляется новый род.

— Ты бросила в огонь ветку фтеро, — сказал Марат. — Расскажи, что ты увидела.

— Когда бросаешь в огонь ветку фтеро, ничего нельзя увидеть. Только почувствовать.

— Расскажи, — повторил Марат.

Ахо отрицательно покачала головой и обернулась: их нагнал один из воинов. Его носорог — судя по обильной слюне, капавшей из разверстой пасти, — был счастлив пробежаться на сон грядущий. Все объезженные животные, три десятка, были очень молоды, отбиты от стад детенышами и быстро привыкли к неволе. На протяжении двух месяцев Марат проводил в загоне всё светлое время суток, каждого монстра кормил с руки, насквозь провонял навозом, ничем другим не занимался — спешил. Последний, третий месяц хотел выкроить для подготовки команды киллеров. Носороги требовались Великому Отцу, а Марату нужны были солдаты, для ликвидации Отца. Соучастники покушения. Сейчас он посмотрел на одного из своих воспитанников и едва удержался от грустной усмешки. Носорог был прекрасен, силен, гладок и отменно объезжен, тогда как его наездник, радостно скалящий желтые зубы, являл собой почти комическое зрелище. Аника-воин, перетянутый кожаными ремнями троглодит, не боящийся ни черта, ни бога, потому что на его родной планете ни того ни другого еще не придумали.

Марат сделал страшное лицо, и абориген, пнув животное ногами под скулы, двинул его прочь.

— Расскажи, — опять попросил Марат, повернувшись к старухе. — Я должен знать.

— Это нельзя узнать.

Марат выругался на береговом наречии.

— Это важно! — крикнул он. — Не для меня — для тебя! Для твоих людей!

Мать рода помрачнела.

— Всё будет не так, как ты хочешь.

— А как будет?

— Большая тишина, — сказала Ахо. — Большой покой.

Марат понял, что устал. И от разговора с бывшей женой — она совсем его не боялась, а он привык, что дикари трепещут и спешат исчерпывающе ответить на любой незначительный вопрос, — и от обучения юнцов азам воинского искусства, и от носорогов, и от самой равнины.

Он отвык от равнины. Сильно болела голова. На берегу тоже бушевали всевозможные растения, но ветры выдували их ароматы, всё перебивал запах океана; здесь же над травами и кустарниками колыхались многие сотни дурманов, горько-сладких, кисло-сладких, просто сладких и невыносимо сладких, ошеломляюще сладких и тошнотворно сладких; из оврагов и сырых болотин меж холмами тянуло совсем отвратительным, но тоже сладким; любимая носорогами осока, росшая по холодным северным склонам, в это время года отцветала, тут же гнила и обращалась в фиолетовую слизь, а сквозь нее прорастали перечные водоросли, более тонкие и жесткие, но тоже очень сладкие, а на теплых южных склонах тянулись в зенит трубчатые, как бамбук, побеги репейника; в совсем же сухих местах распустились лиловокрасные цветы с отчетливым ванильным духом. Сливки, какао, мармелад, карамель — если бы Марат прилетел сюда не девять лет назад, а сегодня утром, и не восемнадцатилетним юношей, а пятилетним ребенком, он бы просто сел на землю и заталкивал в рот всё, до чего дотянется рука. Включая сам грунт, отдающий конфитюром.

— Я не понимаю тебя, — сказал он.

— Это нельзя понять, — с заметным раздражением произнесла Ахо. — А теперь иди. Голова Четырех племен умоляет тебя прийти в его дом. Это важно.

За семь лет отсутствия Хозяина Огня ни один абориген не осмелился войти в его дворец. Дом — немного кривой, но надежно собранный из мощных бревен — стоял пустым. Два с половиной месяца назад Марат снял засов и открыл дверь, оборвав сгнившие кожаные петли, однако войти не смог: пространство было заткано паутиной от пола до стропил, сотни слоев образовывали сложнейшие конструкции, тут и там на разной высоте висели высохшие фрагменты тел жуков, бабочек и даже летающих змей; сам глиняный пол тоже не выдержал напора рвущихся вверх растений, главным образом — репейника, ибо на здешней земле десятки видов его произрастали издревле, и первое покоренное племя звало себя пчо, что значило «дочери репейника».

Найдя свою резиденцию в столь плачевном виде, Марат хотел было разгневаться и наказать Быстроумного за то, что недоглядел, но потом понял, что иначе и быть не могло. Дом Хозяина Огня священен и неприкосновенен. Если Хозяина нет, дом его закрыт для всех, в том числе и для его наместника.

Сам наместник, Голова Четырех Племен, в лучшие годы звавшийся Быстроумным, обитал в хижине, пристроенной снаружи к боковой стене дворца, что было вполне логично. Вроде бы не во дворце, но рядом, совсем близко. И наказывать наместника было бессмысленно: старику исполнилось двадцать четыре года, и он умирал.

Когда Хозяин Огня въехал, верхом на носороге, в городище, старец едва нашел силы, чтобы выползти на дорогу и расплакаться от страха и подобострастия. Марат с трудом узнал косоглазого царя, а узнав, приказал вернуться обратно и ждать. В тот же день они коротко поговорили. Быстроумный попросил у Хозяина Огня его еду, Хозяин отказал, поскольку запасы мультитоника были давно исчерпаны и сам вкус пилотского стимулятора прочно забыт; Быстроумный понял отказ по своему, как знак пренебрежения, опять много плакал и жаловался на то, что его приказов никто не слушает; Марату не было его жаль, и тот визит в провонявшую стариковскими выделениями хибару был первым и последним.

Сейчас он сильно нагнулся, чтобы не задеть головой просевшую дырявую крышу, кое-как проник и увидел, что царю осталось совсем недолго.

— Хозяин Огня, — сипло выдавил умирающий. — Дай мне твоей еды.

И раздвинул бескровные губы в слабой улыбке.

Какого черта, подумал Марат и сел рядом, прямо на истлевшие шкуры. Запах был кошмарен; жуки-говноеды ползали прямо по голым ногам лежавшего дикаря.

Наместник уперся серыми руками в пол, перевернулся на живот и пополз в сторону, задевая и опрокидывая плошки с остатками еды.

Кормили, впрочем, его хорошо. И знак власти — круглый камень с дырой, которую Марат лично проплавил пистолетным выстрелом, — до сих пор свисал с грязной шеи старика на засаленном кожаном гайтане.

— Я помню, — прошамкал Быстроумный. — Пять шагов… Я помню, Хозяин Огня… Не убивай меня. Нельзя… Ближе, чем на пять шагов…

«Девять лет, — сказал себе Марат, глядя на костлявую спину аборигена. — Для него прошло полжизни, для меня — тоже весомый отрезок, вся молодость. Мне было двадцать. Я пришел к ним из ночного мрака, не желая никому зла, не называя себя полубогом, не выказывая превосходства. Пришел, спрятав оружие в дальний карман. Пришел с дарами и просьбой о помощи. Я протянул ему капсулу, и он съел. Мать рода взглядом приказала ему — и он попробовал. Причастился первым из всех обитателей этого сладкого мира.

Помню, дикарь уже тогда был без зубов. Косоглазый неудачник. Третий топор племени пчо. Всего лишь третий топор».

Тем временем наместник дополз до стены, привалился спиной. Поднял полуслепые глаза, со всхлипом втянул в себя воздух и выдохнул:

— Я ждал тебя, Хозяин Огня. Я верил, что ты придешь. Принесешь мне своей еды… И напомнишь матерям родов, что я тут — самый главный! Голова Четырех племен! И за неповиновение мне — шестнадцать ударов кожаной палкой… Я каждый день повторял им, что Хозяин Огня может сжечь любого… Но матери родов смеялись надо мной. И никто не боялся моей кожаной палки. Я говорил: «Хозяин Огня вернется и убьет вас всех». Теперь они увидели, что я был прав… Хозяин Огня вернулся ко мне… Дай мне своей еды, а потом убей их всех…

Маленькая голова дикаря тряслась, больные веки имели багровый цвет.

— За второе неповиновение, — слюняво шептал он, — легкая смерть от ножа… За третье неповиновение — тяжелая смерть от ножа… Я повторял каждый день, у Большого костра, но потом Большой костер умер, а матери родов сказали, что это правильно… Они сказали, что у каждого рода — свой костер, который бережет дочь матери рода… Что некому беречь большой костер Четырех племен… Они сказали, что если мне нужен Большой костер, то я, Голова Четырех племен, должен сам сесть рядом с ним и беречь его… Возьми нож, Хозяин Огня, и предай их тяжелой смерти, всех…