Русский щит - Вадим Каргалов

Дмитрий стегнул плетью коня и помчался прочь от караван-сарая. За ним в клубах пыли скакали Антоний и дружинники.

Только через три дня епископ Феогност позвал Дмитрия на беседу в ту же келью, пропахшую смолистыми лесными запахами. Тот же тихий отрок затворил дверь за спиной переяславского князя.

— Запомни два имени, сын мой! — сразу начал Феогност. — Джикжек-хатунь, любимая жена Менгу-Тимура, и темник Ногай, предводитель туменов Дешт-и-Кипчака…

— Жена хана? — удивленно переспросил Дмитрий.

Епископ улыбнулся, подтвердил:

— Да, Джикжек-хатунь! Здесь Орда, а не Русь. В Орде все по-иному, чем у нас. Ханские жены не только детей растят, не только домашними делами заправляют. Вспомни, от кого получал грамоты отец твой, Александр Ярославич Невский, от великого хана Гуюка[73] или от ханши, матери его? От ханши! Кому приписала молва смерть деда твоего, великого князя Ярослава Всеволодовича? Тоже не хану, а ханше, опоившей его ядом…

Заметив сомненье на лице Дмитрия, епископ Феогност поднялся с кресла, подошел к ларю и достал несколько пергаментных свитков.

— Погляди сам, — сказал он, отчеркивая ногтем строку на одном из пергаментов. — «Мнение хатуней, мурз и темников сошлось на том, чтобы избрать на ханство Менгу-Тимура, сына Тукана, внука Батухана…» Видишь, даже в приговоре курултая ханши поставлены на первое место! А вот ярлык самой Джикжек-хатуни, — продолжал он, разворачивая другой свиток. — «Джикжек-хатуни слово царевичам улусным и мурзам и баскакам и таможенникам…» Запомни, сын мой: путь к сердцу Менгу-Тимура лежит через юрту Джикжек-хатуни!

— Где искать ее юрту?

— Джикжек-хатунь сейчас на летних пастбищах, по сию сторону Волги. Мои люди укажут туда дорогу. И среди слуг ханши есть христиане, сохранившие верность церкви. Найдется кому и передать подарки, и посоветовать, чтобы ханша следующие подарки приняла из твоих рук. В том я, смиренный служитель божий, тебе помогу…

— Спасибо, отче! — поклонился Дмитрий. — Сделаю все как ты сказал…

Потом епископ Феогност заговорил о Ногае.

Непомерно возвысился за последние годы правитель Дешт-и-Кипчака, не сразу и поймешь, кто теперь сильнее: Менгу-Тимур или темник Ногай. Ногай сам, помимо хана, ссылается с иноземными государями, называет себя родственником царя Берке и главным предводителем войска. Пока еще открыто в ханские дела не вмешивается, но недалеко то время, когда Ногай станет хозяином всей Золотой Орды…

— Тебе нужно, княже, заручиться поддержкой Ногая. Если не теперь, то в будущем это будет полезно. Я помогу тебе. Честолюбец замыслил породниться с самим византийским императором, сватает за себя царевну Ефросинью, побочную дочь Михаила Палеолога. Без благословенья церкви этому браку не бывать! Поэтому Ногай сам ищет моей дружбы…

Нелегко было Дмитрию разобраться в хитросплетеньях ордынских дел даже при таком опытном кормчем, как епископ Феогност. Но разобраться было нужно: путь к великому княженью лежал через Орду…

Подарки Джикжек-хатуни повез боярин Антоний.

…Равнодушно скользнув взглядом по золотым и серебряным кубкам, связкам соболей, блюду с серебряными гривнами и украшенному самоцветами ларцу, Джикжек-хатунь велела служанкам унести дары из юрты.

Тогда Антоний достал главный подарок — ожерелье из светлого речного жемчуга, будто вобравшего в себя прозрачную голубизну северного неба.

— Возьми, благородная Джикжек-хатунь, жемчуг из русской земли.

Ханша задумчиво перебирала жемчужины смуглыми пальцами.

— Говорили мне, что жемчуг родится только в южных морях. Значит, и в твоей стране холода есть жемчуг? — вдруг спросила она, поднимая глаза на Антония.

На удивленье красив был молодой боярин! Высокий, прямой, с могучей грудью, обтянутой нарядным голубым кафтаном. Румяное лицо окаймляла кудрявая русая бородка, а под густыми бровями — серые проницательные глаза…

Ханша проговорила с улыбкой, глядя прямо в лицо Антонию:

— Господин твой так же молод, как ты?

Не таков был Антоний, чтобы не воспользоваться мимолетным интересом ханши, не повернуть случай на пользу своему господину! Доверительно приглушив голос, он поведал ханше о злоключениях молодого князя Дмитрия, лишенного дядей Ярославом законного права на отцовский великокняжеский престол, о ратных подвигах отважного Дмитрия, которые не принесли ему ничего, кроме славы.

— Сама ведаешь, благородная Джикжек-хатунь, каково остаться малолетнему наследнику без защиты могучего отца и сколько опасностей его подстерегает…

Ханша непроизвольным движеньем прижала к себе мальчика, сидевшего рядом с ней на шелковых подушках, гневно сдвинула брови. Антоний догадался, что Джикжек-хануть представила себе, как вырывают ханские братья власть у ее сына, наследника Менгу-Тимура, как покидает она, униженная и беззащитная, дворец в Сарае, чтобы пропасть в тумане неизвестности, — и порадовался к месту сказанному слову.

— Пусть ко мне придет князь Дмитрий! — сказала на прощанье ханша. — Пусть расскажет о своей земле, где родится светлый жемчуг!

Епископ Феогност остался доволен разговором с Джикжек-хатунью, похвалил Антония за находчивость: «Твой хитроумный намек ханша крепко запомнит. Сама пуще огня боится, как бы родственники Менгу-Тимура не воспрепятствовали ее сыну взойти на ханский престол!»

Князю Дмитрию епископ посоветовал не медлить, завтра же ехать к ханше.

И Дмитрий поехал.

Поехал с намереньем очернить князя Ярослава в глазах всесильной Джикжек-хатуни, унизить, погубить. Поехал, понимая, что изощренное коварство не прибавляет славы витязю, но был готов и на это…

На епископское подворье князь Дмитрий возвратился хмурый и печальный. Неохотно отвечал на вопросы епископа. «Да, встретила хорошо…» «Да, и об отце, покойном Александре Ярославиче, помянула добром…» «О Ярославе говорила с недружелюбием…» «Конечно, намекнул ей, что Ярослав не по праву стал великим князем». «Обещала мне милость и ласку…» «Одарила на прощанье вот этим кольцом с своей руки…»

— Чем же ты недоволен, сын мой? — удивился епископ Феогност. — Вроде бы все удалось, как задумали…

Дмитрий поднял на него тоскующие глаза:

— Тяжко мне, отче! Страшное дело я сотворил, направляя злобу ханши на князя Ярослава. Прощаясь со мной, ханша сказала, что Ярослав живым на Русь не вернется… грех на мне!

Дмитрий закрыл ладонями лицо, плечи его вздрагивали.

— Ради чего бился ты за великое княженье? — неожиданно спросил Феогност. — Ради славы? Ради гордыни? Ради богатства великокняжеского?

— Ты же знаешь, отче! Не раз о том говорили! — обиженно вскинулся Дмитрий.

— Ради чего?

— Хочу продолжить дело родителя моего, Александра Ярославича Невского! Хочу удельных князей смирить! Вернуть Новгород под руку великого князя! Рубежи укрепить, чтобы не воевали недруги русские земли! Полки великие собрать, коим и Орда страшна не будет!

Дмитрий гордо выпрямился, сжал пальцы в кулаки, будто собираясь броситься в драку с невидимым врагом. С грохотом упала тяжелая скамейка, отброшенная ногой князя.

В дверь испуганно заглянул отрок и скрылся, встретив недовольный взгляд епископа.

— Верю, сын мой, что возвеличишь ты делами своими Русь и святую церковь! — торжественно проговорил епископ Феогност. — Властию, данной мне богом, отпускаю грех твой, ибо совершен сей грех ради богоугодного дела! Да пребудет душа твоя в мире и покое! Аминь!

Перекрестил Дмитрия и добавил негромко, буднично:

— Ступай, отдохни, княже. Смятенье души твоей — от гордыни. Смири гордыню — обретешь покой. А о душе твоей я позабочусь…

…Тянулись дни, однообразные, как выжженные солнцем солончаки. Опять были поездки по пыльным улицам Сарая, бесконечные пустые разговоры со сладкоречивым битикчи, надоедливые жалобы Василия Костромского и Глеба Белозерского на ордынское лукавство, назойливая алчность мурз. И жара — удушливая, иссушавшая тело и мозг.

Июль сменился августом, таким же знойным.

Возвратился из Дешт-и-Кипчака игумен Иона, духовник Дмитрия, посланный с подарками и епископской грамотой к Ногаю. Темник не пожелал встретиться с переяславским князем, но подарки принял и — спасибо хлопотам епископа Феогноста! — прислал ярлык со словами дружбы.

Ярлык Ногая читали все вместе: епископ Феогност, Дмитрий, Антоний, Иона:

«Ногаево слово Дмитрию-князю. Да будет доброжелательство между нами. В час беды найдешь в Дешт-и-Кипчаке убежище».

— Еще одна удача, — заключил епископ, сворачивая пергаментный лист с печатью на красном шнуре. — Когда-нибудь пригодится, княже, этот ярлык. Больше тебе в Орде делать нечего…

В день нерукотворного образа,[74] покровителя путешествующих, переяславское посольство покинуло гостеприимное подворье епископа Феогноста. Следом за ним уехали со своими людьми Василий Костромской и Глеб Белозерский.