Русская Америка: Открыть и продать! - Сергей Кремлёв

Позднее я уделю истории с кончиной (?) императора и Кузьмичом достаточно места… Но не потому, что увлекусь и отвлекусь от основной темы. Ведь Александр, Кузьмич и Аляска взаимно связаны. И судьба «старца Кузьмича» для меня — лишь малая часть судьбы императора Александра, как и сама судьба Александра для меня — лишь часть судьбы Русской Америки…

А вот судьба Русской Америка…

Теперь, когда я многое о ней узнал и многое передумал, мне представляется, что она во многом определила всю геополитическую картину на русском Дальнем Востоке, да и вообще на Тихом океане, к концу XIX века и в веке XX… Я не исключаю, что ее история не окончена даже в новом, только что начавшемся веке.

Более того, судьба Русской Америки мощно (хотя это не осознано или замалчивается по сей день) повлияла как на будущее всей России, так и на картину мира в целом. Так что эта проблема — не только историческая. Она способна, как я сказал, влиять и на будущее планеты.

А «Кузьмич» — та капля, в которой можно рассмотреть и русский микрокосм, и русский макрокосм… И рассмотреть так, что от «американских» черт эпохи Александра Первого протянется прямая линия к политическим диверсиям Витте, к Порт-Артуру, к Русско-японской войне…

И — далее…

Вот почему я считаю необходимым отойти теперь далеко (а может быть, как убедится читатель, и — не очень) от темы Русской Америки и попытаться разобраться в психологическом облике «победителя Наполеона»…

Я УЖЕ не раз отмечал, что император Александр Первый был, безусловно, патриотом, причем патриотом образованным и воспитанным в духе скорее либеральном. Достаточно напомнить, что воспитателем его (и его брата Константина) был знаменитый впоследствии швейцарский республиканец Фридрих-Цезарь Лагарп, с которым Александр поддерживал отношения и после отъезда того на родину.

Мыслить император умел поэтому широко (увы, это редко можно сказать о нем в сфере действия). Вот фраза из его инструкции от 11 (23) сентября 1804 года своему доверенному представителю Николаю Новосильцеву, отправляющемуся в Лондон: «Не желая заставлять человечество идти в направлении, обратном прогрессу (что, впрочем, ввиду успехов, достигнутых просвещением, было бы предприятием, обреченным на неудачу, которое обернулось бы против самих вдохновителей), я хотел бы, чтобы оба наших правительства (России и Англии. — С.К.) согласились между собой не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которым умы, познавшие независимость, не будут уже в состоянии примириться, но, напротив, постарались бы обеспечить им свободу на ее истинных основах…»

Занятно, что это написано будущим «столпом» Священного союза монархов.

Александр не раз задумывался об освобождении крестьян и в последний раз поручал разработать соответствующий проект Аракчееву — в 1818 году. Но жизненного «запала» у царя тогда уже не было, проект остался проектом. Однако само это намерение тоже о чем-то говорит. Как, впрочем, и отказ от него.

Был, правда, в феврале 1802 года Указ «о вольных хлебопашцах», была в 1816-м отмена крепостной зависимости в прибалтийских губерниях… Но было в предпоследнем «александровском» 1824 году и снятие ограничений с торговли крестьянами.

Александр был патриотом, что сказалось даже в таком вот разговоре его посланца генерал-адьютанта Александра Дмитриевича Балашова с Наполеоном 13 (26) июня 1812 года.

— Какая дорога ведет на Москву? — высокомерно спросил Наполеон у Балашова.

— Ваше величество, — ответствовал тот, — сей вопрос меня немного затрудняет…

— То есть?

— Ну, русские, как и французы, говорят, что все дороги ведут в Рим…

— Да, но я вас спрашиваю о Москве, генерал!

— Так и я о том же… Дорогу на Москву избирают по желанию… Вот король Карл Двенадцатый шел через Полтаву…

Такой чисто русский ответ мог дать царедворец лишь такого монарха, который таким его ответом мог лишь гордиться, причем — из побуждений именно патриотических. Но, как я уже говорил, Александр был патриотом непоследовательным. В чем-то — деятельным, в чем-то — нет.

Любил русских, а отмечал остзейцев или иностранцев на русской службе, удостаивая их и чинов, и орденов и — что еще прискорбнее, доверия и важных поручений.

Не отличался он и благодарностью… Характерна в этом отношении мысль Пушкина, высказанная им в письме Кондратию Рылееву в июне 1825 года. Пушкин писал, что вот, мол, его, Пушкина, за последние годы в журналах хвалили «поделом и напрасно», и далее продолжал: «Л об нашем приятеле (это он имел в виду царя. — С.К.) ни гугу, как будто на свете его не было. Почему это? Уж верно, не от… радикализма такого-то журналиста, нет, — а всякой знает, что хоть он расподличайся, никто ему спасибо не скажет и не даст ни 5 рублей — так лучше ж даром быть благородным человеком»…

Да, ценить людей царь не умел, даже тех, кто готов был «расподличаться», а уж тем более — тех, кто был благородным не по той причине, что его не покупали, а потому, что имел благородную и деятельную русскую душу.

И в то же время его окружение и его администрация включали в себя немало людей действительно достойных. Иначе дела вообще шли бы из рук вон плохо.

Главное же — ни в чем Александр не проявлял не то чтобы силы духа, а — настойчивости… Причиной были, очевидно, как природные черты характера, так и некоторые обстоятельства его личной биографии.

Его бабка Екатерина снабдила его воспитателей не только рядом инструкций-«наставлений» относительно различных сторон воспитания внуков Александра и Константина, но и «выборными российскими пословицами» в количестве 126 штук… Начинался список с пословицы «Аще царство разделится, вскоре разорится», а заканчивался так: «Ешь не кроши, а больше не проси»…

Детский ум цепок, а у Александра и вообще с памятью все обстояло более чем хорошо. Так вот, были в екатерининском списке и две такие пословицы, над которыми в зрелые годы император имел повод задуматься не раз…

Это «Чем кого взыщешь, впредь и себе того сыщешь» и «Чем поиграешь, тем и зашибешься».

Иначе можно сказать и так: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе»…

А Александр сделал — отцу.

Александр стал отцеубийцей…

И знал это.

И знал, что все знают это — вплоть до императора Наполеона, который однажды прозрачно и обидно ему на это намекнул — и в грозной статье в своем официозе «Монитёр», и в ответной ноте на протест России после расстрела герцога Энгиенского во рву Венсенского замка.

Наполеон тогда ответил, что не протестовал бы, если бы Александр подобным образом поступил с убийцами своего отца, павшего жертвой происков Англии…

Тогда Александр был молод, но затем наступила зрелость… Все чаще приходил тот пушкинский «жизни холод», который с годами способен вытерпеть без душевных потерь далеко не каждый…

А скорее всего — вообще никто.

Мысли об отце не могли не томить все жестче и все чаще…

И уже одно это почти автоматически обеспечивало сыну, согласившемуся на убийство своего отца, с какого-то момента сильнейший душевный надлом… Тем более что со временем он не мог не понимать, что отец был не таким уж и самодуром. Недаром Александр не только не оттолкнул от себя отцовского фаворита Аракчеева, но до конца опирался на него.

Было у царя и много других поводов для накапливающейся усталости и нарастающего опустошения… А с ними усиливались непоследовательность и половинчатость решений…

Так, в 1809 году он увлекся проектом Сперанского о постепенном переходе к конституционной монархии, а в марте 1812 года Сперанского отставил и сослал… А потом опять возвысил.

Дело тут не в самом Михаиле Михайловиче Сперанском — фигуре лично для меня по сей день темной. Дело в том, что в отношении к Сперанскому непоследовательность Александра, сопровождавшая его всю его жизнь, проявилась, может быть, лучше, чем в чем-либо еще…

А Наполеон?

Этот почти безродный баловень (как могло показаться взгляду поверхностному) судьбы не мог не раздражать Александра уже самим фактом своих успехов. Он заслонял фигуру русского императора, претендовавшего на собственную незаурядность европейского и мирового масштаба.

И царь — без особого к тому повода, начал в 1806 году войну с Наполеоном, был им бит, потом заключил с ним в Тильзите в 1807 году наступательный и оборонительный союз, присоединился к континентальной блокаде Англии.

Англия была враждебна России, Наполеон был враждебен петербургской и московской аристократии — и как аристократии, и как русским «лендлордам», то есть крупным помещикам-землевладельцам.