Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта - Владимир Ильин

— Батюшка! А кого вы называете «нашим воинством» и кого считаете «варварами и супостатами»?

— А вы что, дорогие мои, не поняли, кого я имею в виду? Я ведь тоже белорус и страшно ненавижу этих фашистов, которые своими грязными сапогами топчут нашу святую землю. Вот они и есть супостаты и варвары. Как я понимаю, вы неспроста зашли сюда?

— Да. Хотели послушать ваше богослужение.

— Это хорошо, что вы слушали меня. А теперь я вас хочу попросить вот о чем. Я совсем не в курсе событий на фронтах войны. Вот если бы вы мне в этом помогли и прислали какую-нибудь листовку о том, что делается сейчас на фронте.

— Хорошо, мы это сделаем.

И разведчики стали регулярно снабжать батюшку переписанными на бумаге сводками от Совинформбюро. Теперь он каждый раз после своих проповедей читал всем прихожанам последние сводки с фронтов Великой Отечественной войны. Количество верующих в церкви резко увеличилось. О попе в округе шли самые лестные слухи. А накануне Пасхи он всех верующих призывал собрать пасхальные подарки для воинов, которые день и ночь ведут борьбу с варварами.

В результате проповеди батюшки в нашем лагере появились две подводы, нагруженные доверху творожными пасхами, крашеными яйцами, куличами и другими подарками, которые привезли Егор и Алексей Короткевичи из церкви. Хотя и были мы все неверующими, но тем не менее с большим удовольствием употребили все эти вкусные пасхальные подарки. И благодарили нашего батюшку.

За этим застольем незаметно наступил вечер. Я решил навестить раненого Голикова и заглянул в шалаш.

— Саша, ты не спишь?

— Совсем не могу уснуть. Рука так сильно болит, да и температура у меня поднялась, — со стоном ответил мне Голиков.

— Терпи, Саша, теперь после операции твое состояние должно пойти на улучшение, но рука будет болеть еще долго. Я это хорошо знаю, так как сам испытал, когда был дважды ранен в ногу.

— Да я и так уж терплю.

Распрощавшись с ним и пожелав спокойной ночи, я пошел к своему шалашу, оставив их вдвоем с фельдшером.

Утром следующего дня, положив на повозку сухого сена и ватное одеяло, мы уложили Голикова и с Егором Короткевичем и Ниной Родионовой, недавно пришедшей к нам, двинулись на болото. Егор, как местный житель, выбрал самое глухое место среди зарослей кустарника. Там мы и устроили свой «госпиталь». Мы с Егором соорудили что-то вроде шалаша, в который с правого края уложили Голикова. А в это время Нина развернула свое поварское хозяйство. Недалеко от шалаша оказался родник, где мы брали питьевую воду. Когда мы закончили строительство и благоустройство шалаша, Нина уже успела приготовить на костре партизанский обед, вполне съедобный суп. Отобедав вместе с нами, Егор стал прощаться и пообещал прийти к нам дня через два и принести продуктов питания.

Началась наша болотная жизнь с тяжелораненым товарищем. Сколько времени нам придется здесь быть, мы точно не знали. Оружия у нас при себе никакого не было. Мой пулемет был оставлен в отряде, и что могло бы произойти с нами, если бы вдруг гитлеровцы захотели прочесать это болото во время новой какой-либо карательной экспедиции, предсказать было трудно. Но делать нечего, надо было лечить своего товарища. Я заглянул в шалаш. Голиков после этой утомительной поездки из лагеря на болото спал тревожным сном. Временами он тихо стонал во сне.

Пока мы везли Голикова на болото, я полностью был занят им, пытаясь облегчить его страдания при движении по неровностям дороги. Когда повозку безбожно качало из стороны в сторону и Голиков стонал, я почти не замечал идущую рядом со мной незнакомую девушку, молчавшую всю дорогу. А вот теперь, выползая из шалаша, я решил познакомиться с ней и внимательно ее разглядеть. Совсем еще юная, лет семнадцати девушка, невысокого роста, но уже располневшая, у костра стояла Нина. Она была одета в короткую ватную черного цвета куртку. Такого же цвета была и ее юбка, а на ногах кирзовые сапоги. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне, и я увидел ее полноватое лицо с широким курносым носом и карими глазами. На щеке у нее красовалась крупная родинка, а губы были большие и плотно сжатые. Увидев мой пристальный взгляд, она, смутившись, спросила:

— Вам чего?

— Мне ничего. Я просто хочу узнать, откуда ты такая свалилась на нас с Голиковым, — шутливым тоном сказал я.

— Вот те раз, свалилась! Это вы свалились на меня. Я должна тут вас кормить, стирать и все за вами убирать.

— Ну, ты, Нина, не сердись. Я пошутил. Но все же скажи, откуда ты и почему Агапоненко именно тебя послал сюда жить с нами?

— Ох ты! Так Коля Агапоненко меня уже знает давно. Он же жил в Лавреновичах со своими радистами в нашем доме.

— Ах вон оно что!

— А на днях нам пришлось с сестрой Ольгой уйти из деревни, так как немцы хотели нас угнать в Германию. Вот мы и пришли к вашему командиру с просьбой, чтобы он принял нас в партизаны, как хорошо знакомых ему. Сначала он не хотел принимать, сказал, что комбриг запретил брать в партизаны девушек, а потом все же разрешил нам остаться. Меня он направил к вам, а Ольга осталась в лагере.

На этом наш разговор неожиданно прервался, так как из шалаша послышался слабый голос Голикова:

— Эй! Кто там есть? Дайте попить!

Нина схватила кружку с кипяченой водой и несколько смешной походкой вразвалку пошла к шалашу, чтобы напоить там Голикова. Наступила первая ночь нашего пребывания на этом болоте. Голиков всю ночь бредил, стонал, а иногда кричал в бреду. Почти всю ночь я не мог уснуть, прислушиваясь к вздохам и стонам своего больного товарища. К утру он все же заснул спокойным сном. Уже рассвело, я выполз из шалаша и разжег костер. Заглянув в шалаш и убедившись в том, что мои товарищи спокойно спят, я сам прилег на ветках елки у костра и мгновенно заснул. Разбудила меня Нина, толкая за плечо:

— Володя! Володя, проснись, Голикову плохо.

В большой тревоге забравшись в шалаш, я спросил его:

— Саша! Что с тобой?

— Мне надо как-то в уборную сходить, — попросил он.

— Фу ты, черт возьми! А я уж думал, что ты умирать собрался. Сейчас мы это с тобой сделаем. Нина, — попросил я, — сходи от нас пока в кустики, а то мы с Сашей хотим кое-что сделать.

Я кое-как вытащил из шалаша ослабевшего от ран Голикова. Приспособив сделанный из палок стул, помог ему приподняться и сесть на это сооружение. Прошло несколько тревожных ночей и дней, Голикову становилось все хуже и хуже. Раненая рука до самого плеча сильно распухла и воспалилась.

У него все время была высокая температура. Ночью он метался в бреду. Никакой врачебной помощи я ему оказать не мог, так как кроме марганцовки у меня ничего не было. Он почти не ел и сильно исхудал. Я с большой тревогой следил за состоянием его здоровья и с нетерпением ждал прихода Егора. Наконец-то он пришел с продуктами питания для нас.