Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге - Якоб Штелин

Монарх, выслушав все сие с великим, вниманием, обратясь к другим сенаторам, кои все молчали, сказал: «Что ж вы молчите и не противоречите? Правду ль он говорит или нет?» Тогда принуждены были все они признаться, что князь говорит дельно и справедливо; и изъявили готовность свою отдать все свои избытки хлеба. «Вижу я, заключил Государь, смотря на них, что можно вам упорство и противоречия его сносить». Наконец Великий Государь в чувствительных выражениях поблагодарил Князя, и признаваяся в неосмотрительности своей, что положился на представленное ему от Сената решение, и в напрасном своем на него гневе, просил в том у него прощения.

Такая признательность в самодержце и испрашивание у подданного прощения не составляет ли драгоценнейшее всех бриллиантов украшение короны его?[189]

49. Тот же князь Долгоруков вторично оспориваеть государев указ, и подобно же получаеть от его величества благодарение за оное.

В другое время Великий Государь, имея нужду в немалом количестве муки и другого хлеба для флота, прислал в Сенат указ, повелевая доставить к весне означенное в оном количество хлеба из низовых мест, дабы непоставкою оного не остановить флота.

Прочтен в полном собрании указ сей; но Князь Долгоруков, по выслушании оного, качая головою, сказал: «Спустя лето да в лес по малину; но полно можно извинить государя, бесчисленными его заботами, что не обдумав написал указ сей; ну как можно, (продолжал он) исправиться к весне поставкою суда из такой дали хлеба, упустя время; а хотя б и положить, что с нуждою поставить можно, но в таком случае станет он вдвое, а сам же он имеет нужду в деньгах». Сказав сие, положил он тот указ под сукно.

Тотчас же было донесено о сем государю; и его величество немедленно прибыв сам в сенат, спросил с досадою: исполнено ли по последнему его указу? «Не исполнено, – ответствует на сие Князь, – ибо исполнить оного не можно». Монарх с гневом перебив его речь, сказал: «От тебя всегда противоречия я слышу, с чем же я флот мой выпроводить могу?» «Не гневайся Государ, но выслушай сперва». «Ну что такое? А вот что: время уже упущено, и вычисля, что из столь дальних мест поставить в Петербург хлеб к весне ни как не можно; а хотя б, – продолжал Князь, – и можно было справиться, но станет он ценою почти вдвое, так за чем же такая напрасная трата в деньгах, в коих ты еще и нужду имеешь? А ежели еще и при всем том не может он к тому времени поставиться, как-то и думать можно, то не станешь ли ты более еще тогда на нас гневаться? А можно и без того исправиться, и флоту твоему в свое время выйти в море». «Да как же?» – сказал Государь. «А вот как, – продолжал князь; – у меня скоро будет сюда хлеба больше, нежели сколько на употребление дому моего надобно; у Меншикова, я слышу: идет его и гораздо большее количество, нежели сколько ему надобно; да чаю и у всей у нашей братии тож; так ты, Государь, и можешь у всех нас излишки те отобрать; а я наверное надеюсь, что сих излишек будет сколько тебе надобно; буде же бы того было и мало, то можно для твоей нужды и из настоящей пропорции нам по нескольку ущербить, но до того, чаю, не дойдет; а между тем не торопяся, в свое время и без передачи в цене, хлеб сюда доставить; тогда ты Государь всем нам, как прежде было, взятое у нас количество отдашь, так и ты и мы все будем без убытку, а хлопот-та уже никаких и не будет. Вот для чего, – заключил Князь, – исполнить-та указу твоего было не можно.

Монарх, выслушав оное, поцеловал его в голову, и сказал: «Спасибо дядя! ты, право, умнее меня, и не напрасно называют тебя умником». На сие князь отвечал: «Нет, Государь, я не умнее, но у меня меньше дела, и потому есть время мне обдумать, а и тут иногда ошибаюсь; у тебя же их без числа, так и не дивно, что ты иного и не обдумаешь».

После сего Государь взяв свой указ, при всех оный разодрал.

Настолько-то Великий Государь любил правду, хотя она и была порой груба; и так-то не стыдился признаваться, ежели что докажут ему справедливо, хотя бы то было и в точную противность данного от него повеления!

50. Третично оспаривает князь Долгоруков указ его величества

Незадолго до заключения мира со Швецией монарх, присутствуя в Сенате, повелел для Петербургских и в окрестностях оного производимых работ, сделать по-прежнему наряд работников из губерний.

Но сей же Князь, с свойственною ему смелостью и чистосердечием (сказал на сие Монарху: «Пора бы уже тебе губернии-то от сего и освободить». «Так по-твоему, – пресек Монарх речь его, – надобно остановить работы?» Знаменитый муж вместо ответа сказал Государю: «Время уже обедать, а хлеб-соль не бранятся; пожалуйте ко мне, Государь, откушать, так я тебе скажу, что и наряду работников из губерний не надобно, и работы твои не остановятся».

«Хорошо, – сказал на сие государь, – поедем. И что-то я от тебя услышу?»

По приезде в дом княжий, после рюмки водки хозяин заговорил: «Теперь государь у тебя война, слава Богу приходит к окончанию и армии твоей по крайней мере половина без дела: то если определишь ты одних праздных солдат к работам сим, давая им сверх жалованья заработные деньги, почему и другим работникам платится; тогда и они, и губернии твои будут весьма довольны; а особливая выгода от того будет еще и та, что солдаты твои, стоя на квартирах не без дела, не избалуются.

Признательнейший монарх благодарил его за такое наставление, и указ свой уничтожил.[190]

51. Князь Меншиков жалуется государю на князя Долгорукова и следствие об этом

Великий Государь для приведения в наилучший порядок Комиссариатских дел, поручил оные в ведение сего же князя Долгорукова. В одно время, по недостатку синего сукна, отпустил он на один полк Меншикова на плащи солдатам, вместо синего, зеленое сукно. Меншиков, не зная причины, для чего сего цвета сукно отпущено, вообразил, что сделано то в угоду ему, дабы полк его отметить от других, поелику одни только гвардейские полки имели зеленые плащи; и был сим отличием весьма доволен. Но поскольку по прошествии определенного срока мундиру, отпущено было на плащи в тот же его полк по-прежнему синее сукно: то Меншиков, приняв сие за обиду себе, посылает к князю Долгорукову одцого из тварей своих, которого он из низкого звания, за приверженность к себе и наушничество, производя из чина в чин, рекомендациями своими и просьбою к Государю, довёл напоследок до полковников. Он приказывает сему Полковнику спросить, для чего на полк его прислано сукно не такого колеру. Полковник сей, или не вслушавшись, или не разумея, что значит слово «колер», или позабыв оное, принявшему его говорит, что Его Светлость просит Ваше Сиятельство дать ему знать, для чего на полк его отпущено сукно не того калибра? – Что ты говоришь? – Не того калибра, – повторяет Полковник. «Глуп ты, брат, – сказал ему Князь, – да и тот, кто тебя и в полковники-то произвел, таков же»; и с тем его отпустил.

Полковник сей, возвратился с таким ответом, рассказал его светлости всё, каким словом отпотчивал Долгоруков его. Меншиков, приняв все это на свой счёт, положил непременно отомстить ему.

А как в сие время Великий Государь возложил на господ сенаторов, чтоб строение кораблей происходило под их присмотром; и дабы никакие отговорки не имели уже места, то чтобы каждой из них взял на себя особой корабль, и за оной ответствовал; в числе которых в угоду его величеству и князь Меншиков принял на себя построение одного корабля. Сей любимец Государев, имевший пред другими более способов, корабль свой построил прежде всех, при спуске которого присутствуя сам монарх со всеми сенаторами, был весьма весел, и благодарил Меншикова за поспешное построение оного. При сем-то случае положил он отмстить чуствительнейшим образом князю Долгорукову. Он представил помянутого полковника его величеству, как несносно обиженного Долгоруковым, и дерзость его, которой-де не только полковника сего, но и того, кто его в полковники произвел, называя того и другого дураками; при чем полковник сей, став перед монархом на колени, просил защитить себя от сего вельможи, и проч.

Между тем князь Долгоруков, не ведая о происходившем, спокойно сидит с некоторыми господами за особым столиком и попивает с ними; но адъютант его, бывший потом сенатором, Федор Васильевич Наумов, слышавший ту Меншикова и полковничью жалобу, предупредил о том князя, сказав ему на ухо те на него наветы; но тот, презирая всё это, сказал с холодностью: «Пусть их жалуются как хотят.»

Однако монарх весьма прогневался на Долгорукова; он подойдя нему, сказал с гневным видом: «Давно ли я у тебя в дураки попал? Но Катон наш равнодушно ответствует монарху, что вопрос сей его удивляет; ибо того и в мысль ему придти не может. Государь спрашивает его: «Говорил ли ты присланному к тебе от Меншикова полковнику такому-то, что он дурак, а таков же и тот, кто его в полковники произвел? – Говорил, – ответствует Князь. Но кто ж жалует в Полковники? – пресекает речь его Государь, ведь это я; следовательно и я у тебя дурак. – Нет, Государь, сего Ты на свой счет принять не должен: вы знаете, как я вас разумею; а сие сказано мною о Меншикове, который дурака того, из подлости и из изменничья сына производя, довел до подполковника, которого ты по его же убеждению уже пожаловал в полковники. Но ты бы, по правоте своей, конечно его бы не пожаловал в такой чин, ежели бы Александр похвалою службы его тебя к тому не убедил. Но спроси, где он служил и чем себя отличил, то окажется вся его заслуга в коварном только ласкательстве и в наушничестве его Александру. – Какого же изменника он сын? – спросил всё же монарх. – Казненнаго стрельца такого-то, – ответствовал Князь, – я о сем узнал достоверно и хотел было тебе о том сказать, но ты меня сам предупредил; при чем рассказал монарху, за что он назвал того полковника дураком. Поскольку же его величество во всем верил сему мужу, то и обратился весь гнев его уже на Меншикова; однако же, не дав оного ему почувствовать, помолчав не много, сказал Долгорукову: «Хорошо дядя, я все сказанное тобою расследую»; и тогда же в удовлетворение обиды, причиненной ему, полковника того приказал арестовать и отвести в крепость.