10 мифов Советской страны - Александр Шубин

Нужно было показать западным партнерам привычный для них фасад, безо всех этих советских штучек, которые были символами «мировой революции» в 1917–192 3 гг. Советы действительно были принципиально новыми органами власти, но только тогда, когда были властью. А властью они не были уже с 1918–1919 гг., когда партийные и силовые структуры большевиков развернули чистки советов и затем полностью подчинили их большинство решениям партийных структур. В 1934–1935 гг. только очень наивный человек мог считать, что власть в СССР зависит от структуры избрания фасадных депутатов. Но в наше время усилиями Ю.Н. Жукова миф о «сталинской Конституции» получил второе рождение.

Ю.Н. Жуков спутал цели Сталина с его тактическими шагами. Вся теория Ю.Н. Жукова строится на совпадении во времени ряда событий: конституционная реформа, изменение во внешней политике, в идеологии Коминтерна, нарастание репрессий. Где причины, а где следствия?

Здесь устряловский миф вновь смыкается с троцкистским. Представители обоих течений уверены — Сталин оборотился из коммуниста в державника. Если очистить эти теории от несостоятельных «демократических» фасадов, то как раз и получится, что Сталин — борец против коммунизма за возрождение Российской империи.

Разногласия касаются только дат. Сталинистка Е.А. Прудникова считает, что Сталин служил «Великой Российской империи, которая после 1917 г. возродилась под именем Советского Союза…».[440] Ю.Н. Жуков называет более конкретную дату поворота от коммунистического курса к державному: между 23 декабря 1934 г., когда было опубликовано сообщение об отсутствии оснований для привлечения Зиновьева и Каменева к уголовной ответственности, и сообщением 16 января 1935 г. об их причастности к убийству Кирова — родился «сталинизм», понимаемый как «решительный отказ от ориентации на мировую революцию, провозглашение приоритетной защиты национальных интересов СССР и требование закрепить все это в конституции страны. Словом — ничем не прикрытый этатизм».[441] И здесь Ю.Н. Жуков не может без конституции. Конституция для Сталина — это, конечно, как устав для солдата…

Но если серьезно, то определенное изменение курса Сталина в декабре 1934 г. действительно произошло. Насколько оно было серьезным, принципиальным и долгосрочным? Родился ли в это время «сталинизм — этатизм»?

Упоминание «раскрутки» дела Зиновьева и Каменева ближе к делу. Хотя очевидно, что Сталин определил направление следствия в первые дни после убийства Кирова. Просто до января 1935 г. важно было не спугнуть «подозреваемых».

Важные политические решения Сталин принял в первые дни после убийства Кирова. Они касались двух тем — обвинения недобитых групп левой оппозиции в организации убийства Кирова (выше мы говорили о смысле этой операции) и переориентации линии Коминтерна (о чем мы подробнее поговорим ниже).

В остальном трактовка «сталинизма» Ю.Н. Жуковым — хороший пример правосталинистского, державного, мифа. Утверждается, что до 1935 г. в СССР не было политики этатизма (то есть укрепления государства?!). А вот после 1935 г., по версии неоустряловцев, напротив, Сталин стал заботиться исключительно о национальных интересах СССР, отказавшись от экспансии вдали от своих границ. А что тогда Советский Союз делал в Испании? Я уж не говорю о глобальной политике Сталина после Второй мировой войны, которая привела к созданию «социалистического лагеря» от Индокитая до Германии. Изменились формы международного коммунистического движения и внешней политики СССР, но Советский Союз и после 1935 г. оставался мотором мировых перемен, носителем глобального проекта, альтернативного капитализму и национальной замкнутости.

На примере взглядов сталинистов — державников хорошо видно, как устроен миф. Из реальности вырывается какой — то элемент, соответствующий идеологической тенденции, например: Сталин заботился о национальных интересах СССР. А еще: в декабре 1934 г. произошло изменение стратегии Коминтерна. Но при этом игнорируется хорошо известный факт — в 1935 г. Коминтерн вернулся к политике, которую он уже проводил в Венгрии в 1919 г., в Германии в 1923 г. и в Китае в 1924–1927 гг., в том числе тогда, когда Коминтерном руководил Зиновьев.

Мифотворцы возводят в абсолют нужные им факты, игнорируют все остальные стороны политики руководящей группы ВКП(б). И получается картина, которая «замазывает» не отдельные штрихи, а целые блоки исторической реальности. Коммунисты укрепляли государственность (то есть проводили политику этатизма) со времен Гражданской войны. Не случайно основателем советского государства считается Ленин. Уже в 1923 г. коммунистическое руководство осознало, что «мировая революция» пока не удалась, что следует проводить свою политику в мире более гибко.

Черты сталинской идеологии, которые неоустряловцы возводят в степень принципиальных изменений, присутствовали в речах вождя и до 1935 г. — и ссылки на конституционные права, и уверения, что СССР не вмешивается в дела других стран, и, конечно, неустанная защита интересов и границ СССР. В качестве примера приведем фрагмент выступления Сталина на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г.: «Им, оказывается, не нравится советский строй. Но нам также не нравится капиталистический строй. Не нравится, что десятки миллионов безработных вынуждены у них голодать и нищенствовать, тогда как маленькая кучка капиталистов владеет миллиардными богатствами. Но раз мы уже согласились не вмешиваться во внутренние дела других стран, не ясно ли, что не стоит обращаться к этому вопросу? Коллективизация, борьба с кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т. п. представляют неотъемлемое право рабочих и крестьян СССР, закрепленное нашей Конституцией. Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью…

Наша политика есть политика мира и усиления торговых связей со всеми странами… Ее же результатом является присоединение СССР к пакту Келлога… Наконец, результатом этой политики является тот факт, что нам удалось отстоять мир, не дав врагам вовлечь себя в конфликты… Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому».[442]

Вот вам сталинский патриотизм и «этатизм» до 1934 г. Все эти положения остались в силе и после 1934 г.

Смысл изменения курса конца 1934 г. был скромнее. Продолжая борьбу за превращение правящей элиты СССР в монолит, Сталин одновременно вел внешнеполитическое маневрирование, которое должно было укрепить позиции Советского Союза в Европе.

И до и после 1935 г. СССР противостоял Западу, но играл на противоречиях капиталистических стран. С 1933 г., после прихода к власти Гитлера, Сталину и бывшей Антанте нужны были противовесы этой новой реальности. Отсюда — начавшееся между ними сближение, получившее название политика «коллективной безопасности».

Никакой «этатизм» здесь ни при чем. Это было продолжение прежней большевистской внешней политики в новых условиях. Но «коллективная безопасность» вошла в противоречие с курсом Коминтерна, который с 1927 г. проводился Сталиным, и он после некоторых колебаний вернулся к политике середины 20–х гг.

Логика «коллективной безопасности» требовала сближения с Францией. Но в начале 30–х гг. коммунисты выступали как непримиримая оппозиция буржуазному режиму, что плохо вязалось с новой политикой международных союзов СССР. К тому же Сталину требовалось усилить позиции коммунистов как рычага воздействия на западных партнеров. А для этого коммунисты должны были поступиться своей бескомпромиссностью и пойти на сближение с другими левыми партиями.

Казалось бы, следовало приказать французским коммунистам пойти на сближение с социал — демократами, создать сильный левый блок и привести к власти свое правительство. Именно такое поведение считают вполне естественным «шестидесятники» и упрекают Сталина в том, что он не приказал коммунистам вступить в союз с социал — демократами в Германии, что облегчило победу Гитлера. Правда, при этом не учитывается, что социал — демократы и сами не жаждали союза с коммунистами.

По мнению неоустряловцев, Сталина удерживали от сближения с Западом левые экстремисты в партии, для которых союз с Антантой был неприемлем. В действительности Сталин и сам имел основания опасаться сближения с социал — демократами. Оно было связано со значительными политическими издержками.

Старая бескомпромиссная линия позволяла коммунистам быть самыми решительными критиками капитализма, но положение их в политической жизни стран Европы оставалось маргинальным. В левоцентристской коалиции («Народном фронте») коммунисты стали бы более влиятельной партией. Но коммунисты могли войти в коалицию только в качестве младших партнеров социал — демократов, подчиняясь решениям «оппортунистов». Если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал — демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Опыт Сталина, особенно провал союза с гоминьданом в Китае, показывал, что политика союзов — дело рискованное.[443] Отсюда — неприятие этой политики Сталиным в конце 20–х — начале 30–х гг. Даже в середине 1934 г. в диалоге с Димитровым Сталин (а не «левые экстремисты») возражал против сближения с социал — демократами.[444]