О трагическом чувстве жизни - Мигель Унамуно

Я нарочно выбрал этот пример, который, может быть, покажется вам грубым. Я сделал это именно потому, что на наших обувных фабриках чувство, - уже не этическое, но религиозное, - находится на самом низком уровне.

Рабочие ассоциируются, образуют кооперативные товарищества и союзы сопротивления, ведут очень справедливую и благородную борьбу за улучшение положения своего класса; но что-то не видно, чтобы эти ассоциации оказывали какое-то значительное влияние на профессиональную мораль. Они сумели заставить своих хозяев принимать на работу только тех, кто является членом ассоциации рабочих; но едва ли они заботятся о трудовых навыках тех, кого принимают на работу. Хозяину бывает очень трудно уволить неумелого работника, потому что товарищи встают на его защиту. И работу свою они выполняют зачастую только ради приличия, чтобы был повод для получения жалованья, и хорошо, если не делают это с целью навредить хозяину, бывают и такие случаи.

На первый взгляд, в оправдание всего этого можно сказать, что хозяева, со своей стороны, в тысячу раз более виноваты, чем их рабочие. Они совсем не заботятся ни о том, чтобы больше платить тому, кто лучше работает, ни о том, чтобы поддержать развитие общего и технического образования рабочего, ни о качестве выпускаемых изделий. Их совершенствование, которое само по себе, независимо от соображений производственной и финансовой конкуренции, должно быть направлено на благо потребителей, должно быть проявлением милосердия и стоять во главе угла, не является таковым ни для хозяина, ни для рабочих, ни те, ни другие не испытывают религиозного чувства к своему социальному призванию. Ни те, ни другие не хотят быть незаменимыми. Беда в том, что все это усугубляется той несчастной формой сообществ и анонимных промышленных предприятий, где вместе с личной подписью утрачивается даже то тщеславное стремление поднять ее авторитет, которое приходит на смену жажде бессмертия. Вместе с конкретной индивидуальностью, лежащей в основании всякой религии, исчезает и религиозное отношение к профессии.

Сказанное о хозяевах и рабочих, будет еще более справедливом по отношению к людям, посвятившим себя свободным профессиям, и государственным служащим. Едва ли найдется такой государственный служащий, который чувствовал бы религиозное значение своей должности и государственной службы. У нас нет ничего более туманного, более запутанного, чем чувство долга по отношению к Государству, чувства, которому скорее даже препятствует Католическая Церковь, которая, судя по тому, как она ведет себя по отношению к Государству, является поистине анархической. Среди ее служителей нередко встречаются такие, которые считают морально оправданной контрабанду, как если бы тот, кто, занимаясь контрабандой, нарушает установленный гражданской властью порядок, запрещающий этим заниматься, не согрешал против четвертой заповеди закона Божия, которая, предписывая почитать отца и мать, предписывает почитать эту оригинальную власть со всеми ее установлениями, не противоречащими закону Божию.

Многие в соответствии с «будешь есть хлеб в поте лица своего» считают труд наказанием и рассматривают труд мирского призвания только лишь в экономическом, политическом и, самое большее, эстетическом аспекте. Для таких людей - а это главным образом иезуиты - существуют две разновидности труда: низкий, мирской труд с целью заработать себе на жизнь честно - а это, как известно, понятие растяжимое - зарабатывать на хлеб для себя и своих детей, с одной стороны, и великое дело нашего спасения, труд с целью заработать себе на вечное блаженство, - с другой. Низший тип труда, труд мирской, нет необходимости возвышать, достаточно, если мы будем им заниматься без обмана и серьезного ущерба для наших ближних, нам дозволяется жить благопристойно в меру нашего социального статуса, но так, чтобы как можно больше времени уделять великому делу спасения души. А некоторые, немного поднявшись над этой скорее экономической, чем этической, концепцией труда и нашей мирской профессиональной деятельности, приходят к его эстетическому пониманию и к эстетическому чувству, которое, ограничиваясь

стремлением добиться известности и завоевать себе доброе имя в своем деле, превращает труд в искусство для искусства, искусство ради красоты. Но мы должны подняться еще выше, к этическому отношению к своей профессиональной деятельности, которое коренится в нашем религиозном чувстве, в нашем голоде по вечности. Каждый человек должен делать свое дело, устремив взоры к Богу, с любовью к Богу, иными словами, с любовью к нашей вечности, - вот что значит превратить наш труд в религиозное творчество.

Что же касается «будешь есть хлеб в поте лица своего», то это не означает, что Бог в наказание приговаривает человека к труду, - не к труду как таковому, но к тяготам его. Бог не мог приговорить человека к труду, потому что труд это единственное практическое утешение в том, что мы родились. И доказательством того, что Он не приговорил человека к труду, для христианина является то, что еще до грехопадения, когда человек пребывал в состоянии невинности, Бог, как говорится в Писании, поселил его в Саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его (Бытие 2, 15). В самом деле, чем было бы заполнено его время в Раю, если бы он там не трудился? А блаженное видение - это разве не своего рода труд?

Но даже в том случае, если бы труд был нашим наказанием, мы должны были бы сделать из него, из самого наказания наше утешение и спасение, обнять и нести свой крест, и для каждого из нас нет ничего лучше, чем крест труда, крест его личного мирского призвания. Ибо Христос говорит нам не «возьми Мой крест и иди за Мной», а «возьми свой крест и иди за Мной»; каждый несет свой крест, ибо крест Спасителя несет только Он. Поэтому подражание Христу состоит не в монашеском идеале, который превозносится в книге под названием Кемпис и является идеалом, приемлемым лишь для очень ограниченного числа личностей, а потому антихристианским, подражание Богу означает, что каждый берет свой крест, крест своего личного мирского призвания, подобно тому как Христос взял свой крест, тоже крест своего мирского и вместе с тем религиозного призвания, обнимает и несет его, обратив взоры к Богу и стремясь, делая свое дело, сотворить истинную молитву. Можно чинить башмаки и тем самым заслужить рай, если стремиться к тому, чтобы стать совершенным сапожником, как совершен Отец наш Небесный.

Фурье, этот сновидец и социалист, мечтал сделать труд в своих фаланстерах привлекательным посредством свободного выбора профессий и другими подобными способами. Нет ничего привлекательнее свободы. Откуда берется радость игры, то есть радость труда, если не от свободного подчинения человека свободе Природы, то есть случайности? И давайте не будем запутывать дело, проводя сравнение между трудом и спортом.

И чувство, благодаря которому мы делаем себя незаменимыми, незаслуживающими смерти, стараясь, чтобы наше небытие, если оно нам уготовано, было незаслуженным, должно не только заставить нас возвыситься до религиозного исполнения своих обязанностей с любовью к Богу и жаждой вечности, но еще и сделать наш труд страстным, трагическим, если угодно. Оно должно побуждать нас прилагать свои усилия к тому, чтобы запечатлеть в душах других людей свой образ, увековечить себя в них и в их детях, завоевать их сердца, оставить на всем свою нетленную эмблему. Самая плодотворная мораль это мораль взаимного завоевания.

Прежде всего, это заставляет нас переводить в утвердительную форму те заповеди, которые в отрицательной форме передает нам Ветхий Закон. И там, где сказано: «не лги! ", надо понимать: «говори правду всегда, к месту и не к месту! ", даже если каждый из нас должен всякий раз вопреки всем остальным доказывать, что она говорится к месту. И там, где сказано: «не убий! ", понимать: «подари жизнь и взрасти ее». И там, где было сказано: «не укради!», понимать так: «приумножай народное богатство!». И там, где сказано: «не прелюбодействуй!», понимать под этим: «подари земле своей и небесам здоровых, сильных и добрых детей!». И точно так же все прочее.

Кто не потеряет жизнь свою, не обретет ее. Поэтому отдавай себя другим людям, но сперва, для того, чтобы отдать им себя, завоевывай их сердца. Ибо невозможно завоевать и не быть завоеванным. Каждый питается плотью того, кем поглощен. Чтобы завоевать сердце ближнего, нужно познать и полюбить его. Попытаться навязать ему свои идеи - значит воспринять его идеи. Любить ближнего это значит желать, чтобы он был таким же, как я, чтобы он был еще одним я, иначе говоря, любовь к ближнему есть желание моего я быть им; любить ближнего это значит желать уничтожить границу между моим ближним и моим собственным я, это значит желать уничтожить зло разделения. Мое стремление навязать себя другому человеку, так чтобы мое я могло жить в нем и быть им, чтобы сделать его своим - а сделать его своим это все равно, что принадлежать ему, - вот, что придает религиозный смысл человеческой общности, человеческой солидарности.