Простой план - Скотт Смит

— Они не хотят, чтобы сведения просочились в прессу.

— Ну, тогда они могли просто обзвонить полицейские участки.

— Почему же тогда сам похититель не стал обзванивать полицейские участки? Это было бы надежнее. Меньше шансов быть пойманным.

Сара покачала головой.

— Он хочет иметь возможность контролировать ситуацию, ему важно убедить окружающих в правдоподобности своей версии. Убедить своим внешним видом, манерой поведения. Так, как убедил тебя. По телефону этого не добьешься.

Я воспроизвел в памяти свой разговор с агентом Бакстером, акцентируя внимание на мелочах, которые могли бы стать подтверждением догадок Сары. Я вспомнил, как он вытер ладонь о брючину, прежде чем протянуть мне руку для пожатия. Видимо, она была влажной от пота. Вспомнил и о том, как он настаивал на конфиденциальности, опасаясь, что информация может просочиться в прессу.

— Я не знаю…

— Призови на помощь воображение, Хэнк. Представь его с длинными волосами, бородатым.

Я вздохнул.

— Да какая вообще разница, кто он?

Она взяла вилку и ткнула ею в цыпленка.

— Что ты имеешь в виду? — В ее голосе смешались сомнение и подозрительность.

— Если даже мы и решим, что он и есть похититель девушки, неужели мы сможем повлиять на то, что должно произойти завтра?

Сара отрезала кусочек мяса и отправила его в рот. Жевала она медленно, словно опасалась, что пища может быть отравлена.

— Разумеется, сможем, — наконец ответила она.

— Давай исходить из того, что он действительно агент ФБР.

— Но мы же уже решили, что это не так.

— И все-таки: порассуждаем гипотетически.

— Хорошо. — Вилка ее замерла над тарелкой. Сара была готова к спору.

— Что бы я должен был сделать в таком случае?

— Отвести его к самолету.

— Да, но тогда мне пришлось бы сходить туда самому сегодня вечером и положить деньги на место.

Она уронила вилку на тарелку.

— Ты не сделаешь этого, — воскликнула она.

— Придется, Сара. Ведь я — единственный подозреваемый в этом деле. Как только мы покинем город, ФБР заинтересуется нашим исчезновением и объявит розыск.

— Но неужели после всего, что тебе пришлось совершить, ты сможешь вот так просто сдаться?

— Что нам пришлось совершить, — поправил я ее. Она оставила мою реплику без внимания.

— Нет никакой необходимости в том, чтобы возвращать деньги, Хэнк. Если ты отведешь его к самолету, никаких подозрений в отношении тебя не возникнет. Следов в лесу не осталось, так что никому и в голову не придет, что кто-то там уже побывал. В самолете найдут пятьсот тысяч, и останется предположить, что информация осведомителя была ложной и пилот спрятал оставшуюся часть денег где-нибудь в другом месте.

Я взвесил сказанное. Пожалуй, рассуждения Сары не были лишены здравого смысла. Безусловно, ее план был рискованным, но не в большей степени, чем моя идея вернуться к самолету и положить на место деньги.

— О'кей, — сказал я. — Итак, если мы решим, что он действительно агент ФБР, я наберусь смелости и отведу его к самолету.

Сара кивнула.

— А если мы придем к выводу, что он — похититель?

— Ты никуда не пойдешь.

— Почему?

— Потому что он — убийца. Он убил всех этих людей — охранников, шофера, горничную, девушку. Ты позвонишь Карлу и извинишься, что не сможешь поехать с ними. Придумаешь какую-нибудь отговорку. Скажем, что заболел ребенок и тебе надо везти его к доктору.

— Но я тоже убийца, Сара. Так что это еще ни о чем не говорит.

— Как только он увидит самолет, он пристрелит вас обоих. Вот почему он хочет, чтобы ты тоже пошел вместе с ними. Так он сможет избавиться от всех свидетелей сразу.

— Если я не пойду, его отвезет Карл.

— И что?

— Следуя твоей логике, как только они найдут самолет, этот парень убьет его.

Сара задумалась. Когда она заговорила, голос ее прозвучал тихо, и в нем угадывались нотки стыдливости.

— Это для нас не так уж и плохо, — сказала она. — Новое убийство, которое он совершит, отодвинет на задний план сомнения в нашей причастности к делу. Наши персоны уже вряд ли заинтересуют следствие.

— Но, если мы признаём, что этот парень — Вернон, это равносильно тому, что мы подставляем Карла. Это так же мерзко, как если бы нам пришлось убивать его самим.

— Эти двое — единственные, от кого исходит угроза для нас. Только они могут нащупать нить, которая связывает тебя с самолетом.

— А тебя не будет мучить совесть? Если Карла убьют по нашей вине?

— Нашей вины здесь не будет, Хэнк. Я хочу лишь одного: чтобы ты оставался в стороне.

— Но если мы узнаем…

— Что ты хочешь? Предупредить Карла?

— Тебе не кажется, что мы должны это сделать?

— Ну и что ты ему скажешь? Как ты объяснишь свои подозрения?

Нахмурившись, я вперил взгляд в тарелку. Сара была права: предупредить Карла можно было, лишь рассказав ему о том, что мы нашли на борту самолета.

— Может так случиться, что он и не убьет его, предположила Сара. — Это всего лишь наши догадки. Он вполне может забрать деньги и скрыться.

Я очень сомневался в этом; думаю, и Сара тоже. Мы оба сосредоточились на еде.

— У тебя нет выбора, Хэнк.

Я вздохнул. История повторялась — мы опять были вынуждены убеждать себя в том, что выбора нет.

— Как бы то ни было, вопрос остается открытым.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что мы не выясним личность этого парня до тех пор, пока все не кончится.

Сара задумчиво смотрела на Аманду. Малышка подняла ручонки вверх, и казалось, будто она протягивает одну матери, а другую — мне. У меня даже возникло желание ответить ей пожатием. Но я подавил его, зная, что ребенок лишь расплачется.

— Можно позвонить в детройтское отделение ФБР, — предложила Сара. — И спросить агента Бакстера.

— Уже поздно. Офис, должно быть, закрыт.

— Дождемся утра.

— Я встречаюсь с ними в девять. Вряд ли офис откроется раньше.

— Задержи их на какое-то время. Я позвоню в Детройт из дома, а ты перезвонишь мне с работы.

— А если выяснится, что такого агента не существует?

— Тогда ты откажешься от поездки. Скажешь Карлу, что я только что позвонила тебе из дома — заболел ребенок, и тебе нужно срочно вернуться.

— А если существование агента Бакстера подтвердится?

— Ты поедешь с ними и выведешь их к самолету.

Я нахмурился.

— В любом случае мы рискуем, так ведь?

— По крайней мере, все прояснится. Период ожидания закончился. Теперь следует быть готовыми к стремительному развитию событий.

Аманда негромко взвизгнула, словно напомнила о себе. Сара склонилась над люлькой и коснулась руки дочурки. Ужин так и стоял передо мной — холодный и уже несъедобный.

— Скоро мы уедем отсюда, — сказала Сара, скорее в утешение Аманде, нежели мне. — Уедем, и все будет хорошо. Прихватим наши денежки, изменим имена, и никто нас не найдет. — Она оторвалась от ребенка и, чуть улыбнувшись мне, добавила: — Теперь уже ждать осталось недолго.

Вскоре после полуночи я открыл глаза, разбуженный возней Аманды. Обычно перед тем как разразиться безудержным плачем, она в течение нескольких минут тихонько гукала, покряхтывала, икала. Вот и сейчас я услышал эти знакомые звуки, напоминавшие холостой ход автомобильного двигателя, за которыми вскоре должен был последовать пронзительный душераздирающий вопль.

Я выбрался из-под одеяла, прошел босиком через всю комнату и вытащил девочку из колыбельки. Сара спала на животе, и стоило мне ускользнуть, как она тут же притянула к себе мою подушку.

Я постоял возле люльки, укачивая Аманду на руках и нашептывая ей ласковые слова, однако утихомирить ее было не так-то просто; моих увещеваний ей явно было недостаточно, и она оповестила меня об этом, издав громкий утробный звук, похожий на продолжительную отрыжку, так что мне пришлось спешно перенести ее в комнату для гостей, пока дочка не разбудила свою маму. Я взгромоздился вместе с ней на кровать, укутав нас обоих одеялом.

Я начинал находить удовольствие в этих ночных бдениях. Это было единственное время суток, когда я мог наслаждаться близостью ее хрупкого тельца. Днем, когда я прикасался к ней, малышка тут же заливалась плачем, и только по ночам я мог держать дочку на руках, гладить ее личико, нежно целовать в лобик. Только ночью мне удавалось успокоить ее и убаюкать.

Ее постоянный плач угнетал меня, вызывая ощущение собственной вины. Стоило мне остаться с ней наедине, как Аманда тут же закатывалась в крике. Педиатр, наблюдавший девочку, и сам не мог сказать с уверенностью, когда же придет конец этим истерикам, хотя и заверял нас в том, что явление это временное, — так проходит адаптация чувствительной детской психики к окружающей обстановке. К его доводам я относился с пониманием, и все-таки, несмотря на все мои попытки не поддаваться эмоциям, не мог избавиться от двойственного чувства, которое рождали во мне капризы дочери. Испытывая к ней нежность и жалость, я в то же время не мог подавить в себе вспышки отвращения. Мне казалось, что ее плач — не что иное, как проявление дурного характера, врожденной нервозности и раздражительности, и Бог наградил ее этим в наказание мне. Девочка словно отказывалась принимать мою любовь.