Простой план - Скотт Смит

— Вполне возможно, что это не более чем совпадение.

Я попытался заставить себя поверить в это, но тщетно.

— Бакстер — не такая уж редкая фамилия, — добавила Сара.

Я чувствовал, как врезается в живот пистолет и, словно живое существо, массирует меня. Я чуть передвинул его в сторону.

— Может, он и знал, что есть такой агент, Бакстер, — продолжала она. — Он мог намеренно выбрать это имя.

— Так ты хочешь сказать, что это все-таки он?

— Подумай о том, что ты мне только что рассказал, Хэнк. Что у него нет документов и все прочее.

— Я не говорил, что у него нет документов. Я лишь сказал, что он не показывал их Карлу.

Сара промолчала. Я расслышал, как где-то за ее спиной поет медвежонок Джекоба.

— Так скажи мне, — поторопил я ее.

— Что ты хочешь услышать?

— Думаешь ли ты, что это он.

После некоторых колебаний она произнесла:

— Думаю, что да, Хэнк. Я даже почти уверена в этом.

Я удовлетворенно кивнул, но ничего не сказал.

— А ты? — спросила она.

— Я тоже так подумал, — ответил я. И подошел к окну. Подняв жалюзи, я выглянул на улицу. Все было окутано дымкой. Ворота кладбища проступали в ней черной сеткой, а надгробия вырисовывались Неясными, серыми и холодными силуэтами. — Пожалуй, и до сих пор так думаю, — добавил я.

— Так ты возвращаешься домой?

— Нет. Я еду с ними.

— Но ты же только что сказал…

— Я раздобыл пистолет, Сара. Взял у Карла на время.

На другом конце провода воцарилось молчание; я чувствовал, что Сара напряженно думает. Казалось даже, что она не дышит.

— Я хочу защитить его, — сказал я. — Хочу быть уверенным в том, что он не пострадает.

— Кто?

— Карл. Если этот парень окажется Верноном и вытащит пистолет, я убью его.

— Ты не сделаешь этого, Хэнк, — воскликнула Сара. — Это же безумие.

— Нет. Это не безумие. Я все продумал, и мое решение кажется мне единственно верным.

— Но, если это Вернон, для нас очень важно, чтобы он исчез. Тогда никто больше не узнает, сколько денег было в самолете.

— Если это Вернон, он убьет Карла.

— Это не наше дело. Мы ничем не можем ему помочь.

— О чем ты говоришь? Только мы и можем помочь. Мы ведь знаем о замысле Вернона.

Это всего лишь догадки, Хэнк. Наверняка мы ничего не знаем.

— Я смогу остановить его, если пойду с ними.

— Может быть, сможешь, а может, и нет. Пистолет — это не ружье. С ним гораздо легче промахнуться. И если ты промахнешься, он убьет вас обоих.

— Я не допущу осечки. Буду все время держаться у него за спиной. С близкого расстояния не промахнусь.

— Он убийца, Хэнк. И знает, что делает. Тебе его не перехитрить.

Медвежонок все пел за ее спиной, правда, уже не так бодро; голосок его чуть подрагивал. Я заткнул пистолет поглубже. Мне не хотелось слушать Сару, я жаждал идти и действовать, но ее слова, словно крошечные семена, оброненные в мое сознание, уже прорастали первыми сомнениями. Я начал колебаться. Я все еще пытался обрести былую решимость и уверенность в себе, мысленно представляя, с каким упоением я достану из-под куртки пистолет и, припав на одно колено, как полицейский, герой телебоевика, прицелюсь Вернону в грудь и нажму курок, но вместо этого перед глазами вставали совершенно иные картины: пистолет цепляется за рубашку; сапоги мои скользят по снегу; пистолет не стреляет, а если стреляет, то мимо цели, и Вернон оборачивается ко мне с ледяной улыбкой на лице.

Я вдруг с ужасом понял, что боюсь его.

— Ты должен подумать о ребенке, Хэнк, — сказала Сара. — И обо мне тоже.

Дилемма, стоявшая передо мной, казалась удивительно простой: пойти или остаться. Конечно, первый вариант был благороднее и честнее, но и более рискованным. Если и в самом деле нашим спутником окажется Вернон, то он наверняка планирует убить и Карла, и меня. Останься я дома — и можно избежать трагедии. Да, в этом случае я бы бросил Карла на произвол судьбы, зато спас бы свою жизнь.

Я стоял у телефона, мучительно выбирая между двумя вариантами. Сара молчала, ожидая моего решения. Левую руку я держал в кармане, перебирая какие-то монетки, ключи от машины, маленький перочинный ножик, который принадлежал еще моему отцу. Я вытащил первую попавшуюся монету. Ею оказались двадцать пять центов.

«Если упадет лицевой стороной, — загадал я, — пойду с ними».

Я подбросил монету в воздух и на лету поймал ее. Выпала лицевая сторона.

— Хэнк? — раздался в трубке голос Сары. — Ты здесь?

Я уставился на монету, чувствуя, как в животе расползается холодок. Я вдруг понял, что хотел увидеть другую сторону, втайне молил об этом. Нахлынули сомнения — может, стоит подбросить еще раз, принять решение по принципу «два из трех», но я знал, что, в сущности, это ничего не изменит. Я ведь мог сколько угодно подбрасывать монету, добиваясь того результата, которого хотел. Все это было самообманом, уловкой, попыткой успокоить совесть, оправдать собственную трусость. Что и говорить: я просто боялся идти.

— Да, — ответил я. — Я здесь.

— Ты же не полицейский. Ты ничего не смыслишь в оружии.

Я промолчал. Подбросив в очередной раз монетку, я добился того, что она легла на ладонь обратной стороной.

— Хэнк?

— Все в порядке, — тихо произнес я. — Я еду домой.

Я позвонил Карлу и сказал, что у ребенка сильная рвота и Сара в панике.

Карл был полон участия.

— Линда сейчас здесь, — сказал он. — В свое время она работала медсестрой. Я уверен, что она не откажется поехать с тобой, если тебе нужна помощь.

— Очень любезно с вашей стороны, Карл, но не думаю, что это так уж серьезно.

— Ты уверен?

— Конечно. Тем более что на всякий случай я сегодня же покажу девочку доктору.

— Тогда езжай скорее домой. Я уверен, что мы и сами справимся. Ты ведь действительно ничего не видел?

— Нет. Совсем ничего.

— Ты говорил, что гул был слышен на южной окраине заповедника? У фермы Педерсона?

— Надо проехать немного вперед.

— Хорошо, Хэнк. Может, я позвоню тебе, когда мы вернемся, расскажу, как все прошло.

— Буду рад.

— И надеюсь, с ребенком все будет в порядке. Он уже собирался повесить трубку.

— Карл? — остановил я его.

— Что?

— Будьте осторожны, о'кей?

Он рассмеялся.

— С чего это вдруг?

Я помолчал. Мне хотелось предупредить его об опасности, но я не мог сообразить, как это сделать.

— Да, дождь моросит, — вымолвил я наконец. — А днем обещают похолодание. Дороги подмерзнут.

Он опять рассмеялся, но, казалось, был тронут моим участием.

— Тогда и ты будь поосторожней, — сказал он.

Грузовичок шерифа был виден из моего окна — он был запаркован напротив входа в церковь, — так что я, притаившись за жалюзи, стал ждать, пока Карл и Бакстер уедут. Они появились почти в тот же миг. На Карле была зеленая форменная куртка и фуражка лесничего. Дождь уже хлестал вовсю, превращая талый снег в лужи, добавляя сырости, которая проникала даже сквозь плотно закрытые окна.

Грузовичок Карла ничем особым не выделялся, разве что на крыше была установлена сигнальная лампа, а в салоне имелся полицейский радиопередатчик, да на крюке у заднего окна висела двенадцатикалиберная винтовка. Она была темно-синяя, с надписью, сделанной белыми буквами: «ПОЛИЦИЯ АШЕНВИЛЯ». Я проследил, как Карл уселся за руль, потом перепрыгнул через сиденье, чтобы открыть дверцу агенту. Я слышал, как заработал мотор, видел, как они накинули привязные ремни, потом заскользили по стеклу щетки, очищая его от капель дождя. Карл снял фуражку и пригладил волосы рукой.

Я все стоял у окна, пока они не выехали на дорогу, направившись на запад, в сторону фермы Педерсона и заповедника, к заброшенному саду Бернарда Андерса и самолету, притаившемуся среди его деревьев в ожидании скорого визита гостей.

В конце Мейн-стрит грузовичок мигнул фарами, словно на прощание, и тут же растворился в пелене дождя, оставив моему взору лишь холодные пустынные тротуары, серые фасады домов и царствующий над этим безмолвием шуршащий, пенящийся в грязных лужах дождь.

Я поехал домой.

Форт-Оттова был объят тишиной. При въезде в городок у меня возникло ощущение, будто я попал на кладбище — те же извилистые дороги, пустынные лужайки и глиняные курганы, крошечные, похожие на склепы, домики. Детишки сидели по домам, прячась от дождя. Кое-где в окнах горел свет, голубыми бликами мерцали включенные телевизоры. Проезжая по вымершим улицам, я мысленно представлял себе, как протекает субботнее утро за стенами окружавших меня домов: карточные столики завалены кроссвордами и настольными играми; родители, еще в халатах, потягивают кофе из массивных кружек; подростки отсылаются в своих комнатах наверху. От этих сценок веяло покоем и уютом, и когда я подъехал к своему дому, то с облегчением отметил, что, по крайней мере, снаружи он ничем не отличается от других.