Московские эбани - Елена Сулима

- Ну и что?!

- А то, что дети решетки балкона отогнули и арбузы тащат. Да ты не обращай внимания! Идет естественный процесс!

Естественный процесс быстро перерос в экологическую катастрофу местного масштаба. Арбузы зрели и лопались, теряя товарный вид с дикой силой. Борман явно не поспевал за ними, пил уже не по привычке, а усилил обычное пьянство паникой от незнания - что делать?!

Дело, задуманное с арбузами, оказалось, полной заразой. Да что там, заразой - эпидемией! Словно, только что треснувший арбуз, подстрекал сделать то же самое соседний. Поэтому пришлось все переспевшие арбузы срочно изолировать в помойные баки.

К этим бакам, незарастающей тропой последовало шествие хозяйственно настроенных женщин. Они с глубокомысленными лицами рылись в помойке, выбирая арбузы повкуснее, и откидывая в сторону совершенно негодные. Корки валялись везде. Голуби слетелись со всей Москвы. Голуби объелись арбузов и превратились в нелетающих, круглых фазанов.

- Идешь, и разгребаешь их ногами, и вдруг под ногой поперек твоей тропы лежит бревном объевшаяся голубятины кошка! И так лениво, коготком подцепляет тебя за щиколотку. - То ли жалуясь, то ли восторгаясь, говорила Вере Виктория. - И делать нечего - приходится перешагивать! Потому как кошка явно никуда убираться не собирается!

- Да, твой Борман - концептуалист!

- А ведь точно! Подумай сама, как извращался Сальвадор Дали, сбрасывая на Нью-Йорк гигантскую шоколадную конфету, объявляя об этом заранее, так чтоб народ сбегался с пилами и ведрами, и было шоу! Ходит такая легенда. Было ли - нет - не важно. Действие запечатлено в умах! А у нас?! Да и похлеще - ничего не стоит! Никто его великим Сальвадором не признает. Бегут бабы к помойке с мешками! Набирают столько что съесть и целой семьей невозможно! Наверное, варенье будут варить. Если бы он, идиот, хоть где-нибудь в артистических кругах заявил об этой акции, а лучше бы провел её в Париже - стал бы известен на весь мир!

- А что ему бы и деньги за это зрелище деньги заплатили? - качала Вера головой, - Машина арбузов! Ведь деньги немалые!

- Деньги-то немалые! - ужаснулась Виктория, после того, как завод вновь выставил ей сумму долга, отказавшись грузить продукцию.

Кинулась за разъяснениями к Якобу. Он объяснил ей, что давно стоял на очереди на квартиру, что он бы не смог купить её, если бы не выгреб всю их прибыль и не влез бы в долг по отношению к заводу. Что квартира эта досталась ему по очереди и стоила в три, если не впять раз дешевле, чем, если бы он решил её купить по рыночным ценам. Другого выхода у него не было.

- Все! - Резюмировала Виктория. - Я ухожу. Ты явно не Сорос!

В этот день чеченцы напали на Дагестан. Началась новая война с Чечней. Москвичей это затронуло не более чем телезрителей новостей. И, хотя началась война не в день лунного затмения, а гораздо позже, Виктория твердила про себя: "Семь лет расплачиваться будешь. Семь лет...", - думая о всей стране сразу. И не понимая, что, быть может, она сама сделала лишний шаг, резкий шаг, за который придется расплачиваться. Но вспоминала о Якобе - квартира, казалось ей, не пойдет ему в радость

В этот день, седьмого августа, Вадим прибыл в Париж.

Дел у Вадима было столько, что пока он перемещался из страны в страну, он ни разу не вспомнил, о том, что на дне его чемодана лежит проспект устроенной им в его офисе выставки, видеокассета. Надо было встречаться с экскурсоводами, переоформлять с ними договора, ездить с комиссией на их экскурсии... А договора с отелями!.. В общем, дел хватало.

В Париже он также, едва сойдя с поезда, уже с утра седьмого августа томился в экскурсионном автобусе, слушая, что несет, стараясь перед ним показать себя в полном блеске, очередной экскурсовод. После чего он продлевал с ним договор на работу. Выбирать особо не приходилось - поэтому всякий мог рассчитывать на то, что без работы он не останется. Так провел он и восьмое, и девятое и десятое августа. Посетил Лувр, Версаль, погулял по Елисейским полям и прочее. Но в Париже было неспокойно - все носились по аптекам и табачным киоскам в поисках специальных очков, через которые можно было наблюдать солнечное затмение. Пришлось и ему спрашивать про очки. Очков нигде не было. В аптеках уже на входе весели объявления, гласящие о том, что очков нет.

Будь он в это время в Москве, ему бы и голову не пришло так готовится к затмению - ну затмение и затмение... Вот полное затмение мозгов, да если с утра от похмелья, когда некому тебе принести водочки хоть чуть-чуть... это другое дело. Это тебе не просто затмение - это тебе полный катаклизм космического масштаба! Но здесь, в Париже, видимо не хватало им не то что б затмений мозгов или приключений, а вообще должных человеку ощущений. Все искали очки. Все бежали из Парижа куда-то на берег северного моря. Все готовились к полному концу.

Вадим экскурсий по этому поводу не отменил, хотя все музеи закрывались на час - на пол часа до и полчаса после момента затмения. Но сам задумался над силой влияния на него всеобщего мнения о каком-то там природном явлении. Стало противно быть, как все, поэтому решил в массовках не участвовать, а одиннадцатое августа посвятить личной жизни. Позвонил приятелю Дуды - Толстому, в надежде приятно провести время с этим весьма живым, по отзывам, человеком. Но, видимо, Толстый был не в форме. Однако это не помешало ему долго и много рассказывать по телефону о своих работах в кино. Но после предложения встретиться и попить вина, послушать о подвигах Московской богемы, первым делом, спросил, в каком округе находится гостиница, в которой остановился Вадим. Вадим помнил, что гостиница его четырехзвездочная, но округа толком не помнил, назвал наобум, думая, что угадал. В ответ же Толстый тут же свернул разговор, сказав, что едет с женой на загородную виллу наблюдать серьезнейший акт в жизни всего человечества - солнечное затмение, а когда после этого встретиться с ним, пока что сказать не может. Если вообще сможет встретится. И повесил трубку.

Заподозрив, что причина нежелания встретиться с ним крылась в информации о его благосостоянии, которая не удовлетворила Толстого, и озадаченный его быстрой сменой настроения, Вадим взял карту Парижа и понял, в чем проиграл - он назвал номер самого дешевого округа. Его отель и рядом не стоял с ним, но исправлять ошибку было поздно... Озабоченно почесав проплешину, Вадим, вспомнил, что какой-то смутно запомнившийся тип давал ему телефон человека, который был бы не прочь купить картины Виктории. Что за человек?.. Он вспомнил о своих былых планах заменить Виктории того, кого она называла командором, при упоминании о котором, словно вся светилась. Да он хотел сделать так, чтобы она не могла существовать без его помощи. Чтобы поняла, что зря она так легко отмахивалась от него. Но сумбурные переживания последних месяцев отдалили его стремление прорваться в жизнь интересной ему женщины, хотя кассета, каталог выставки лежали на дне его чемодана. Он достал телефон этого неизвестного ему человека - Вилмара и долго сидел, разглядывая цифры. Телефон был мобильный. Не было никаких признаков того, что сейчас этот человек в Париже, да и вообще во Франции. Вадим с трудом разобрал свой же подчерк под номером, было написано: "может быть в любой из европейских стран". Но, рассудив здраво, что попытка не пытка, он набрал номер.

Этот Вилмар, несмотря на то, что Вадим ему толком не представился, едва лишь услышал упоминание о Виктории - откликнулся весьма живо на предложение встретится и вместе провести столь роковой день - день затмения. И что было самое странное - говорил он на русском языке, только несколько повышал тон в конце предложения, отчего каждая сказанная им фраза излучала юношеский оптимизм. Хотя, если судить по голосу, этому человеку было лет за пятьдесят, не менее. Из разговора с ним Вадим узнал, что родился он в России, не просто в России, а в деревне Дрябловка, на реке Луже под городом Медынью, что в Подмосковье. Это сообщение, что человек, имеющий свою сеть и отелей и отделений банка по всему земного шару, в прошлом обыкновенный деревенский подмосковный мальчишка, столь поразило Вадима, что он уже не мог не желать с ним встречи.

Вилмар заехал за ним, и Вадим понял, что этот тип, не так прост, как показалось ему при разговоре по телефону. Его шикарная машина, его широкий торс, обтянутый черным батником на кнопках, из тех, что носили у нас в годах восьмидесятых, но парижане, как уже понял Вадим, хотя и экспортировали моду на весь мир, сами не особо дружили с модой, его по-голливудски фарфоровая улыбка, и седая шевелюра - смутили Вадима. Настолько, что он почувствовал себя рядом с ним просто подростком.

Они почти проехали весь Париж, перекинувшись лишь ничего особенного незначащими фразами о погоде и войне в Дагестане, но, подъезжая к комплексу высотных зданий Де Фанс, господин Вилмар, как бы о чем-то вспомнил, и воскликнул: