Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

— А епископ Вимпос может быть избран? — спросил Генри. Они пили кофе на воздухе, под окнами кухни. На Софье был

свободный розовый пеньюар, привезенный из Парижа.

— Да, наверное. Вот было бы чудесно!

На другой день в пять часов пополудни они присутствовали на похоронах архиепископа. Усопший старец, облаченный в роскошные ризы, восседал на троне с воздетой для благословения рукой. 11 июля в Афины приехал для участия в выборах

Теоклетос Вимпос. Его возможное избрание живо обсуждалось в афинском обществе. Успехи Вимпоса на ученом поприще делали его достойным преемником.

Когда он заехал к Шлиманам, Софье бросилась в глаза происшедшая в нем перемена. В прошлый раз он казался подавленным и вид у него был понурый; одежда, борода и даже глаза казались потертыми, выцветшими. Теперь платье было на нем новое, голос звучал бодро.

— От души поздравляю вас обоих с открытием Трои Приама, — приветствовал он их. — Генри сдержал свое обещание.

В темных глазах Софьи мелькнуло беспокойство.

— Ты хочешь в чем-то покаяться, дитя мое?

— Да. Мы с Генри совершили поступок, не вполне приличный с точки зрения морали.

И она рассказала епископу, как они нашли клад, как тайно вывезли его из Турции, нарушив фирман, по которому половину всего найденного должны были отдать Константинопольскому музею. В свое оправдание она сослалась на законопроект о раскопках, подготавливаемый турецким правительством.

— Ты просишь духовного пастыря отпустить тебе грех? Или ищешь у близкого родственника одобрения?

— И то, и другое, — опустив голову, ответила Софья.

— Как священнослужитель, я говорю: Бог простит. Но не спрашивай меня, как я лично отношусь к этой истории. Одобрить ваши действия—значит взять грех на душу. Осудить— значит обидеть любимую племянницу. Одно я тебе посоветую: слушайся мужа, он в семье за все отвечает.

Софья взглянула на епископа — глаза его лукаво поблескивали.

— Ты говоришь, точно дельфийский оракул, — усмехнувшись, сказала Софья и, помолчав, добавила: — Мы слышали, что Афинский университет поддерживает твою кандидатуру.

Темные глаза Вимпоса, так похожие на ее собственные, засветились удовольствием.

— Я еще молод, мне пока рано об этом думать. В православной церкви вес человеку придают годы. Белую бороду предпочитают черной. А я, как видите, на полдороге, борода моя лишь подернута сединой. — Он тихонько рассмеялся. — Тщеславие в священнике — большой грех. Но признаться, я уже подумывал об этом сане.

Избрали, однако, Антония Кариатиса, архиепископа Корфу-ского. Епископ Вимпос пришел на улицу Муз прощаться и между прочим заметил:

— Выборы, по-моему, были незаконными. Во-первых, синод не собрал кворума. Во-вторых, не известили министерство по делам церкви. Если я прав, то я еще приеду на новые выборы. А к тому времени и борода моя совсем побелеет.

Епископ Вимпос был знатоком не только богословия, но и греческого церковного права. Его слова оправдались. Министерство по делам церкви объявило избрание архиепископа Корфуского недействительным.

Первым грозовым облачком было письмо от Яннакиса: глухая враждебность, окружавшая их в Троаде последние две недели, вышла наружу. Яннакис писал:

«Многоуважаемый господин Шлиман, мне необходимо на несколько дней приехать в Афины, чтобы спастись от преследований правительства. Меня уже два раза возили под стражей в Дарданеллы. Люди думают, что я кого-то убил. Матушка с Поликсеной плачут, сестры тоже. Там меня допрашивали. Я отвечал, что ничего не знаю. Я все же просил Вашего друга мистера Докоса: если что, пусть мне поможет.

Ваш слуга Яннакис»

— Бедный Яннакис! — воскликнула Софья.

— Они хотят запугать его, — сказал Генри. — Думают что-нибудь у него выведать. Видишь, как мы разумно поступили, отправив его тогда на субботу и воскресенье домой.

Софью очень расстроило письмо Яннакиса, но в совершенное отчаяние ее повергло поведение мужа. Шлиман послал в немецкую газету «Аугсбургер альгемайне» большую статью о последних троянских находках, подробно и ярко расписав сокровища царя Приама.

— Зачем ты это сделал, Генри? Ведь никто, кроме Бокера в Константинополе, не знает о троянском золоте. Как только статью опубликуют, турки будут точно знать, что мы вывезли контрабандой.

Генри спокойно выслушал бурную тираду жены и легонько похлопал ее по умоляюще простертой руке.

— Тайное рано или поздно становится явным. В предисловии к своей книге я подробно изложил, как было найдено сокровище. В ней будут фотографии самых важных золотых находок.

— Книга — это одно, а газета—другое. Брокгауз в Лейпциге и Мезоонёв в Париже — почтенные издатели…

— «Аугсбургер альгемайне» тоже весьма почтенная газета, — прервал ее Генри. — Она публикует научные статьи.

— А вдруг эта статья поможет туркам отнять у нас клад? И бросит тень на твою репутацию? Ведь ты нарушил фирман. Зачем ты спешишь? Ко времени выхода книги греческое правительство примет твое предложение о музее и тебе будет у кого искать защиту.

— Софидион, дорогая, мне не терпится поскорее познакомить публику с нашими находками, чтобы ни у кого не повернулся язык оспаривать подлинность нашей Трои. А турецкое правительство вовсе не из статьи узнает, где золото. Я напишу доктору Филипу Детье, директору Константинопольского музея, и честно признаюсь, что мы действительно увезли золото, и увезли потому, что турецкое правительство намеревалось само нарушить фирман, приняв закон, по которому конфискуются все наши находки. Я предложу совместные трехмесячные раскопки Трои, чтобы довести начатое до конца. Обязуюсь оплатить все расходы, причем все найденное в этот раз пойдет в Константинопольский музей. Все знают, что музеем он только называется: там нечего смотреть. Я предложу им сорок тысяч франков — пусть отремонтируют его и выставят все, что мы им передали и что еще найдем. Уверен, это смягчит их гнев.

И Софья поняла, что Генри сейчас лучше не прекословить. Он уже продумал весь план действий и убежден, что все пойдет как по-писаному. «Кончились раскопки, — с горечью думала Софья, — и я уже ему не помощница, а просто жена. А жене не положено вмешиваться в мужские дела, да еще с критикой. Ладно, буду хорошей женой, как все гречанки — кроткой и послушной».

Статья вышла в «Аугсбургер альгемайне» 26 июля, и сразу же разразился скандал. Турецкий посол в Берлине передал по телеграфу содержание статьи министру просвещения в Константинополь, тот немедленно снесся по телеграфу с Эссадом-беем, турецким послом в Афинах. Эссад-бей заявил протест греческому министру просвещения Каллифронасу. Греческое правительство вовсе не хотело осложнений с турками; совсем недавно турецкий султан был награжден греческим орденом Большого креста. Дружеские отношения между двумя странами только-только налаживались, а теперь им явно грозила опасность. Не обошлось без курьеза: местная газетенка ничтоже сумняшеся обвинила Шлимана в том, что его золотые находки сфабрикованы в Афинах.

Каллифронас не мешкая начал действовать. Он первым делом отклонил предложение Шлимана о постройке музея для хранения троянских древностей. Мало этого, Шлиману не разрешили раскапывать Олимпию, передав это право Прусскому археологическому обществу, которое также ходатайствовало перед греческим правительством о раскопках.

Афинское общество отвернулось от Шлиманов. Но только, разумеется, не родные: первая заповедь у греков — кровная верность. Знакомые их сторонились, словно заразных. Университетские знакомые совсем отношений не рвали, заняв выжидательную позицию, но посещать дом на улице Муз не спешили.

Словно позабыв о том, как Софья отговаривала его от публикации статьи, Генри ходил за женой из комнаты в комнату, изливая праведный гнев:

— Они не имеют права так со мной поступать! Открытием Трои я заслужил благодарность всего цивилизованного мира. В первую очередь Греции!

Чтобы хоть немного успокоиться, Генри написал письмо американскому послу Бокеру в Константинополь, приложив к нему примирительное послание Сафвет-паше, турецкому министру народного просвещения. В нем он предлагал то, что уже предложил Детье: оплатить все расходы совместных трехмесячных раскопок в Трое, передать турецкому правительству все, что будет найдено, и отремонтировать за свой счет здание Константинопольского музея. Сафвет-паша не ответил. От Бокера пришел короткий сухой ответ:

«Оттоманские власти рассержены не столько тем, что Вы преступили закон, сколько тем, что нарушили письменное соглашение, собственноручно Вами подписанное: делить пополам с Константинопольским музеем все Ваши находки.

Возможно, для науки это и хорошо, что Вы сумели благополучно вывезти, как Вы называете, «сокровища Приама», но для будущих раскопок в Турции, боюсь. Ваши действия будут иметь самые печальные последствия; раздражение турецкого правительства так велико, что оно готово запретить производить раскопки всем иностранцам».