Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

Самые ветхие из дедов опустили виноватые головы, атаманцы во гневе таращились на Миронова, и лишь один дед Евлампий в своей бабьей шубенке никак не отвечал на горячие речи, а все порывался маячить глазами и напряженным лицом Шкурину и Карпову, показывая на темное окно.

Его не понимали до тех пор, пока не ворвался в помещение мокрый казак Лещуков, стоявший в окраинном секрете. Козырнул и громко, с нескрываемой тревогой доложил Миронову:

— Усть-хоперцы открыли стрельбу по всему фронту, на Пирамиде наша застава снята, товарищ Миронов. В темноте трудно сказать, но сила, видать, немалая, побольше полка идет!

Миронов оборвал речь, сразу возненавидя и престарелых глупых послов, которые, конечно, не понимали своей роли в этих переговорах, и свое ненужное красноречие перед ними. И тут деды имели случай убедиться в оперативной сметке и быстроте его действий в горячую минуту.

— Это что ж, старики, за такая миссия у вас? Каиновой работой занялись на старости лет? А? — перекинулся взглядом со своими товарищами и, шагнув к послам, отделил двух рослых атаманцев, велел Шкурину запереть их в боковой комнате.

— Посидите-ка у нас пока в заложниках, раз уж напросились! Ага, без всяких уговоров, так нельзя, граждане старики!.. А вы, остальные, идите назад и перекажите своим, чтобы прекратили наступ, дело для них бесполезное! У нас пулеметы и достаточно цинков.

Трое старцев смущенно и испуганно заторопились из комнаты, а шедший за ними вахмистр Осетров как бы случайно закрыл за собою выходные двери и оставил деда Евлампия в тесном коридоре один на один с Мироновым и Карповым. Старичок сразу вцепился в рукав мироновской гимнастерки и потянулся бородой ближе, запричитал:

— Филипп Кузьмич, не трать, родимый, времю, спасайтеся сами!.. — изо рта у деда воняло чесноком и старостью, но говорил он с отчаянием верного человека. — Застава у вас давно подговоренная, сдалась полковнику! Переправа и паром тоже перед самой грозой взятые, некуды вам пятиться. Спасайтесь, а то казнят! Вчера под Мигулинской не то в Пономареве, слышно, вашего Подтелкина с друзьями казнили, нехристи...

— Подтелкова? — сразу окостенел Миронов. — Вчера? Как он там оказался? Или немцы уже на Чире?..

— Не знаю, кормилец. Был я в Усть-Хопре, у свояка гостил, гляжу, такое дело... Взялся с этими стариками... Ради бога, спасайтеся! — и, приоткрыв дверь, поспешил за верным ему вахмистром. Миронов тоже запомнил удалявшуюся широкую спину своего полчанина Осетрова.

— Видали? — обернулся к своим Миронов. — Что будем делать?

Дождь полосовал по черным стеклам, стрельба шла уже на ближней окраине, и стреляли, как видно, одни наступающие.

— Как наши баркасы? — спросил Филипп Кузьмич, стараясь говорить в такую минуту короче.

— Баркас и бабайки под малой кручей, в чакане, — сказал Шкурин. — Забежать домой успеем? Надо бы и харчей взять, и упредить.

— Там тебя и возьмут, как перепелку в силке, — сказал Карпов желчно. — Проморгали — и караульный батальон, и станицу!

Вернулся Лещуков и сказал, что старцы побежали резво, но бежать им недалеко, потому что весь нагорный край в руках у повстанцев, и командира батальона разыскивать нет возможности.

Миронов накинул брезентовую куртку и башлык, сказал Лещукову:

— Останься в станице, перекажи семьям, чтобы не отчаивались, ждали нас в самое короткое время, а сам притаись, чтобы ихняя веревка на твою шею дуриком не пала! Понял все?

— Спасибо, Филипп Кузьмич, все сполню.

— Ну, бывай!..

Свет в исполкоме погас, и разом вокруг стало непроглядно черно, пустынно, лишь над крыльцом свирепо потрескивал на ветру невидимый во тьме красный флаг. Полотнище шелестело и мокро всхлипывало, пощелкивало о скат крыши.

Огней в станице не было, хотя час и не поздний.

Бежали сначала проулком, между плетней, потом скатились в овражек... На задах большого окраинного подворья их поджидали свои: отец Миронова Кузьма Фролович, Степочка Лисанов, совсем молодой парень, которого в шутку называли женихом Валентины, и два-три его дружка из станичной ячейки молодежи, еще кто-то...

— Пулеметы готовы? — тихо спросил Миронов.

— Готовы. «Максим» парни возьмут, а там вот еще ручной, «виккерс», что ли... Цинки, шесть штук, и четыре карабина...

Слышно было, как осадисто крякнул кто-то из парней, нагрузившись станиной пулемета, звякнуло железо. Миронов наскоро обнял отца, сказал, чтобы утром зашел к Стефаниде и чтобы особенно не тревожились, ждали его из Михайловки днями...

— Спаси вас бог, — перекрестился в темноте Кузьма Фролович и хрипло вздохнул.

Малый овражек, спускаясь к воде, прорезал здешнюю кручу уступами. Место было тайное, неприметное, на задах чужой усадьбы. И в самом низу, в гуще талов и чакана, Шкурин с Карповым держали на случай длинный, на четыре пары весел — бабаек, свежеосмоленный баркас. Просторный дощаник с шорохом сдвинулся в мягких зарослях и хлюпнул на легкой волне.

— Бабайки — живо! — торопил Миронов.

Всего людей, с ним вместе, оказалось девять человек. А весел с уключинами было припрятано только пять. Одно Миронов забрал на корму, другие разобрали четверо гребцов. По двое стеснились на банках, клацнули уключинами, отпихнулись от берега. Качнуло, в последний раз прошуршала по борту осока и размеренно заплескали по темной воде бабайки.

— Нажмите, казаки, к той стороне надо причалить версты на две выше, — тихо сказал Миронов. — Если снесет к парому — каюк.

Дон разошелся в ненастье высокой волной, пришлось идти не вкось, а прямо против течения. Натужная гребля быстро выматывала силы, гребцы менялись, бормоча ругательства. Миронов в меру помогал кормовым веслом. Пенные гребешки заплескивали через борт осевшего баркаса.

Больше часа боролись со вспученной рекой, заносным на повороте Дона течением. Наконец справа по носу замаячила ближняя грива займища, заметно успокоилась в подветрии волна. Ткнулись в мягкое, илистое, кто-то из молодых с готовностью кинулся с носа на мокрый берег, загремел цепью. В непроглядности воды и неба, в опасности самого часа таилась черная жуть. Но по двум высоченным осокорям, парусно шумевшим мокрой лапчатой листвой, определили место. Причал был неплох, чуть выше хутора Березовского, но в самом хуторе, слышно, брехали собаки, и сквозь слабеющий накрап дождя угадывалось явное движение. Путь туда был, как видно, закрыт.

В затишке, под осокорями, Миронов дал всем передышку, сказал:

— Перестоим, подумаем... Ежели переправа у них, то и хутор они уже прочесывают непременно. Так что двигать придется пока без лошадей, тут до Подольховского всего четыре версты. Номерных менять чаще, одну сумку с цинками дайте и на мою долю.

Дождь вовсе ослабел, только с высоких тополей и верб еще сметало ветром холодные капли. Шумели черные ольшаники, и небо сплошь покрывали рваные овчины непрестанно бегущих к северу туч. Густые ивняки и мелкая непролазь остались позади, тропа расширилась и пошла вверх по склону небольшого кургана.

— Открытое место, держитесь стороной, — сказал Миронов напряженным шепотом, и в этот момент позади, чуть правее, отчетливо зафыркали лошади, кто-то сдавленно вскрикнул и выругался. Настигала погоня.

— В кусты! Быстро поставить «максим», — скороговоркой командовал Миронов. — Так! Фома, заправь ленту и жди команду.

Сам взял в руки длинный «виккерс», рядом поставил Степочку поддерживать подсумок с лентой. Прислушался.

Гомон позади стих, зато блеснул огонек на прикуре цигарки, кто-то откровенно и по-домашнему засмеялся на отдалении:

— Сдаваться думаете?

Другой, напряженный от волнения голос сорвался, глотнув сырого ветра:

— Миронов — с вами? Кха... ч-черт! Даем на раздумье три минуты!

Филипп Кузьмич нажал на спусковой крючок и полоснул короткой очередью прямо по голосам. Фома Шкурин включился в стрельбу без команды, но в лад. Сдвоенный лай пулеметов прожег сырое пространство, в кустах затихло. В треножной высоте прорезывались звезды, но их мало кто замечал. Миронов набрал побольше воздуха в глотку, сказал в дальнюю тьму спокойным командирским тоном:

— Станичники, слушай меня, говорит окружной комиссар и ваш бывший командир Миронов! — передохнул не спеша и заговорил внятно:

— Кто вас, недоносков, надоумил затевать братоубийство по родным куреням? В Галиции мало кровь лили? Нынче вы как предатели наскочили на станицу, вздумали ловить Миронова... Завтра я приведу карательный полк с батареей и начну рушить наши общие курени, поджигать соломенные крыши, расстреливать вас, дураков, а многих и пороть при отцах и бабах — это дело? Кому поверили и на что надеетесь?

Сначала никто не откликался — всех подавили пулеметные очереди, — потом дурашливый голос возразил с приличного расстояния:

— Пороть при Советах, Кузьмич, не положено! У вас по-другому...

— У нас по головке гладят за эти пакости! — вмешался в разговор Шкурин, готовый нажать на пулеметную гашетку.