Неждана (СИ) - Родникова Ника

Присела Нежданка к Игорю, стала дыханием озябшие пальчики отогревать, натянула свои серенькие варежки, в рукава заправила, чтобы уж энти не потерял.

— Так пока погуляй, а я еще твои поищу, — ласково княжича попросила.

Обрадовался Игорь да побежал уж новый снежный ком по своему росту мерить.

— Как же ты тута? — Яромир выдохнул, вложив в такой простой вопрос так много смыслов.

Нежданка молчала, слезы уж по щекам сами катилися — не остановить.

— Нету никого, не бойся, говори, — Яромир шепчет. — Всех дружинников на обед уж покликали, ушли в гридницу щи хлебать.

Все равно ни слова не может Нежданка вымолвить. Да, и как уж то все обскажешь, что за три года с ней приключилось. Понял, поди, старший брат, да, сам заторопился новости сказывать:

— У Услады уж трое деток: Святогор, Млада да Румянка, у Отрады двое мальчишек: Гордей и Горазд, у Забавы одна девка Улыба, да такая боевая — вся в мать пошла. Истома еле народила девчонку хворую, Долгожданой назвала, — почти, как ты, значит…

«Эх, почти, да не совсем…» — подумалось Нежданке.

— Добросвет жениться хочет на Загляде, давно выбрал невесту по сердцу, — продолжает Яромир. — Он ей тоже люб, да родители не отдают девку в нашу худую семью, страдают жених с невестой, да пока не уладится…

— Сорока как? — наконец, Нежданка нашла в себе силы хоть что вымолвить.

Почему о мачехе в первый след спросила — сама не знала.

В ответ Яромир только рукой махнул.

— Все пропила… Два раза уж из колодца доставали — сама туды лезет, утопиться норовит. Второй раз едва откачали, а она все одно — кажный день у колодца сидит, ревет в голос, жизнь свою погубленную оплакивает… Бабы уж с дальнего колодца воду носить стали, крюк такой делают с полными ведрами, только бы уж с Сорокой не встречаться.

— А Богдаша, Авоська, все? — спросила о младших Нежданка.

— Авоська уж вот такой вырос, — улыбнулся Яромир и показал на черенке лопаты рост самого младшего братца. А Богдан… Коли б Искра и Златоцвет всю душу в него не вкладывали, тоже бы уж помер давно. Бывает, так задыхается, ажн синеет. И ночью кошмары снятся, и днем видения страшные по пятам ходят.

Нежданка потому и спросила, что боялась чего-то такого.

— Сказывают, приворожила Сорока тятеньку, чтоб обженить. Теперь вот он ее на тот свет за собой тянет, а она зацепила черной нитью колдовской Богдашку и других тож. Почто только детушки безвинные страдают…

— Яромир, хватит лясы с девкой точить, иди щи хлебать, — закричал молоденький дружинник, выбежав из гридницы на мороз без тулупа.

— Ступай, — испугалась Нежданка, — Чтоб уж чего не подумали…

— Мы тута еще до конца седмицы будем, — успел сказать Яромир.

Подхватил лопату да пошел на обед.

Глава 52. Коркут не хочет давать клятву, а у скоморохов новый медведь

Под вечер вышла Нежданка сызнова вдоль терема прогуляться. Варежки Игоря так и не нашлись пока — тем и отговорилась, когда уходила после ужина. Посматривает под ноги, разумеется, — вдруг все же сыщутся рукавички нечаянно. А сама-то уже про другое думает, ясное дело.

Снег чистый вечером в свете факелов сверкает, золотыми да синими искрами рассыпается. Сграбастала красоты такой, сколько в ладошки поместилось. Стоит, снежок жамкает задумчиво, да решиться пока не может ни на что…

Потом уж его заметила. Идет Коркут высокий — издали видать. Сказывали мальчишки, что дозволил лекарь ему на улицу выходить ненадолго, чтоб воздухом подышать. Видать, правда.

Ну, уж, коли так, раз судьба сама управила… Кинула снежком, чтоб в стену бревенчатую перед Коркутом попасть. Не понял с первого раза. Еще другим снежком запулила, прямо ему под ноги. Обернулся уж. А бледный какой, исхудал сильно. Только взор по-прежнему дикий да мрачный. Как ее увидал, так сразу степной птицей встрепенулся, даже бровь одну, как раньше бывало, вскинул. Глазюки только и остались от прежнего Коркутхана.

Указала ему взглядом на лестницу, что в покои Зимавы да Белояра вела. Нет там сейчас никого — Нежданка уж знала. Весной перестраивать будут хоромы, а сейчас пусто, даже чернавки не забегают — незачем.

Вроде понял Коркут ее, пошел в сторону резного крылечка, на верхнюю ступеньку сел, к столбу виском притулился. Нежданка сама через терем шмыгнула, чтоб худого никто не заподозрил. Да, пригнувшись, на то же крылечко и выбралась. В темноте уж ничего никому не разглядеть.

— Слушай меня, не перебивай, пока просто слушай, — сквозь узоры деревянные почти в ухо Коркуту зашептала. — Кивни, коли понял.

Склонил он головушку, прядь смоляная на бледный лоб упала из-под черной овечьей шапки.

— Ежели поклянешься жизнью своей, что не начнет твой отец войну против князя, не станет земли наши палить, не пошлет на Русь степные полчища, так помогу я тебе из Града уйти. И дальше уж придумала как до южных застав добраться, чтоб не споймали…

Резко дернул головой степной лихач, да об столб резной ударился.

— Не отпустят тебя добром, — сам, поди, знаешь, — тада набеги начнутся сызнова, — Нежданка снова шепчет. — А я тоже беды такой не хочу, горя и разорения. Клятва твоя — то мое главное условие, не отступлюсь.

Молча встал Коркут со ступенек да в свои покои через двор пошел.

«Ну, и дурак,» — подумала Нежданка.

На следующий день отпросилась Славка у княгини с утра, чтобы сбегать в трактир «У сивой кобылы» — со скоморохами повидаться. Настроения никакого не было после вчерашнего разговора на крылечке. Как услыхала трещотки да бубны, так сердце в груди от радости заплясало, на душе сразу потеплело, и уж небо над Градом не серое, как по-настоящему, а летнее, ясное — незабудковое сделалось.

«Маменька-теща, маменька-теща» — опять энтот прощелыга с усишками торчком от бабы в красной кике по улочкам бегает. Сегодня она за ним с ухватом гоняется.

Ванда, как Славку еще в окно заприметила, да такую красавишну, сразу помчалась шоколад варить, самый вкусный — со сливками.

Балуй вроде помолодел — Нежданке так увиделось. А уж как хорош он в новом костюме огневом — не с горохами, как раньше, а с какими-то бело-синими узорами — снежинки что ли… Али звездочки?

Шульге тоже костюм справили. Старый, поди, в плечах треснул — еще поболее вширь раздался богатырь, совсем возмужал. Костюм фиалковый заказал — смешно, да, уж сразу поняла Нежданка, почему. Любимый цвет Морицы — она в фиалковые платья рядиться привыкла.

Ой, а где Гуляш? Вместо него какой-то другой медвежонок-подросток у Жердяя на привязи, такой несчастный и совсем дикий.

— А Гуляшик? — вместо приветствия крикнула девчонка.

Урюпа и Пересмяк молча переглянулись, да отвечать не стали.

— Свели в «Хохотушке», — мрачно откликнулся Телепень. — Пацанва деревенская отвязала на рассвете, чтоб в лес ушел.

— Не выживет он в лесу, — огрызнулся Жердяй. — Не приучен на воле жить.

«Матушка Макошь, помоги другу моему Гуляшику,» — прошептала Неждана, глядя в небеса — туда, где по ночам созвездие Макошь разглядеть можно.

— А энто кто? — указала Неждана пальцем на злого медвежонка.

— Энто Шуба… — мрачно ответил Небалуй. — На прошлой седмице охотники медведицу убили, Шубу на ярмарку свезли, вон Жердяй и сменял на барабан.

Жаль, конечно, стало того барабана красно-синего. Да, недавно осиротевшего детеныша во стократ жальче. Ревел зверь отчаянно и обиженно — драл когтями старую попону, что в углу на дворе трактира для него бросили.

Небо опять как-то в раз для Нежданки посерело.

— И чего это така девка нарядная, да из самого терема, про нас, убогих, вспомнила? — хмуро спросил Жердяй.

— Да, вот соскучилась, — улыбнулась Нежданка.

Заметила, как Шульга ее взглядом проедает — опять про Морицу разговор заведет. Не прошла у него та любовь, уж по цвету костюма нового все видать.

Тут уж небо над трактиром совсем нахмурилось — так Нежданке показалось.