Тень горы - Грегори Робертс

Это был очень трудный выбор. Я хотел ускользнуть от вины и стыда, однако вина и стыд – цепкие преследователи, и стволов у них куда как поболее, чем у меня.

Страх обманывает тебя, скрывая самопрезрение за самооправданием, и порой ты начинаешь осознавать силу этого страха только после того, как избавишься от своих пугающих привязанностей.

Я чувствовал, как многие вещи, которые я слишком долго пытался оправдывать и логически обосновывать, теперь опадают, как листья, и смываются очистительным ливнем. Мое одиночество погружалось в ледяную реку истины. Одиночество также предполагает верность – хотя бы своим принципам. Но при взгляде издали на берег, к которому стремишься, часто кажется, что твоя вера в самого себя есть вообще единственная вера на свете.

Я сделал глубокий вдох, собрался с решимостью и мысленно сделал зарубку: «Не забудь почистить и зарядить пистолет».

Глава 25

Кавита Сингх – журналистка, известная своим умением «гладко писать на шероховатые темы», – сидела, откинувшись назад вместе со стулом, который упирался в стену позади нее. Молодая женщина рядом с ней была мне незнакома. Навин и Дива расположились по левую руку от Дидье. Здесь же присутствовал Викрам, а с ним Джамал Все-в-одном и Билли Бхасу – парочка из «усыпальницы» Денниса.

Тот факт, что Викрам снова был на ногах после каких-то двух часов забытья, показывал, насколько далеко все зашло. Когда ты только начинаешь принимать героин, кайф после дозы может длиться до полусуток. Когда же привычка переходит в зависимость, тебе требуется новая доза уже через три-четыре часа.

В тот момент, когда я приблизился к их столу, вся компания заливалась смехом.

– А вот и Лин! – воскликнул частный детектив. – Мы тут говорим о наших любимых видах преступлений. Потом выберем победителя конкурса. А какой вид преступлений предпочитаешь ты?

– Мятеж, – сказал я.

– А, анархист! – рассмеялся Навин. – Довод в поисках обоснования!

– Скорее, обоснованный довод в поисках воплощения, – парировал я.

– Браво! – вскричал Дидье и махнул официанту, заказывая выпивку на всех.

Он сдвинулся, приглашая меня сесть рядом. Я воспользовался случаем и передал ему норвежский паспорт Ранвей.

– Винсон заберет его у тебя завтра или послезавтра, – сказал я тихо.

Покончив с этим вопросом, я переключил внимание на Викрама. Он избегал моего взгляда, вертя между ладонями стоявшую перед ним пивную кружку. Я жестом предложил ему наклониться поближе.

– Что ты вытворяешь, Викрам? – спросил я шепотом.

– А в чем дело?

– Ты был в отключке всего пару часов назад, Вик.

– А теперь проснулся, – сказал он. – Всякое случается.

– И этих приятелей, спецов по дури, ты тоже случайно встретил?

Он отстранился и произнес, глядя в стол перед собой:

– Ты обращаешься не к тому человеку, Лин, если думаешь, будто мне есть дело до себя и других. Да в гробу я видал весь этот мир! И я такой не один. Скажи, Дидье, тебя хоть что-нибудь реально заботит в этом мире?

– Меня нелегко озаботить, – сказал Дидье. – Но изредка такое случается.

– А как насчет тебя, Кавита? – спросил Викрам.

– Ну, меня как раз очень многое заботит. Взять, к примеру…

– Знаешь, Лин, – прервал ее Викрам, поворачиваясь ко мне, – когда-то ты был своим парнем, и чертовски классным, йаар. Не становись просто еще одним чужеземцем в Индии.

– Мы все чужеземцы в Бомбее, – сказала Кавита. – Я, например…

Викрам прервал ее снова.

– Может, покончим с этим прямо сейчас? – сказал он, через стол дотрагиваясь до руки Дидье.

Дидье это покоробило. Он принципиально никогда не занимался делами во время дружеских посиделок в «Леопольде». Однако он достал из кармана заранее приготовленный рулон купюр и передал его Викраму. Мой некогда гордый и щепетильный друг жадно схватил деньги и сразу поднялся, едва не опрокинув свой стул, который был вовремя подхвачен Джамалом. Затем он также встал из-за стола. Билли Бхасу последовал их примеру.

– Что ж… я… пожалуй… пойду, – промямлил Викрам, пятясь и не глядя в мою сторону.

Билли попрощался с компанией взмахом руки и двинулся следом. Джамал кивнул нам, побрякивая амулетами, которые свисали с его тощей шеи.

– Все-в-одном, – сказал я.

– Все-в-одном, – откликнулся он, и троица направилась к выходу из ресторана.

– Что творится, друг мой? – тихо обратился ко мне Дидье.

– Я тоже временами подкидываю Викраму деньги, – сказал я, – но всякий раз думаю: а вдруг я сейчас оплатил его смертельную дозу?

– Или его спасение, – так же негромко ответил Дидье. – Викрам болен, Лин. Но слово «болен» также подразумевает «еще жив». А значит, еще есть надежда на спасение. Без чьей-нибудь помощи он может не дотянуть до следующего утра. Но пока он жив, шанс остается. Пусть все идет своим чередом. А ты расслабься хоть ненадолго, посиди с нами.

Я оглядел компанию, пожал плечами и присоединился к их игре.

– А какие преступления предпочитаешь ты, Кавита? – спросил я.

– Похоть.

– Похоть – это грех, а не преступление, – возразил я.

– Я говорил ей то же самое, – сказал Навин.

– В том виде, как ей предаюсь я, она вполне потянет на преступление, – заявила Кавита.

Тут Дива, не выдержав, прыснула, и вслед за ней расхохотались остальные.

– Твоя очередь, Дидье.

– Лжесвидетельство. Нет ничего лучше, – сказал он убежденно.

– Раз так, можно ли верить твоим словам? – спросил я.

– Может, поклянешься? – подхватил Навин.

– Потому что, – продолжил Дидье, – только ложь не дает этому миру скатиться в беспросветную тоску и ничтожество.

– Но ведь честность – это просто озвученная истина, разве нет? – подзадорил его Навин.

– Нет! Отнюдь нет! Честность – это всего лишь претензия на выражение истины. Нет ничего более разрушительного для истины и оскорбительного для интеллекта, чем человек, объявляющий себя абсолютно и всецело честным всегда и во всем.

– Абсолютно и всецело с тобой согласна, – сказала Дива, салютуя бокалом. – Когда у меня возникает желание быть честной, я срочно обращаюсь к врачу.

Дидье воодушевился, получив поддержку:

– Эти честные паразиты подкрадываются к тебе и шепчут на ухо: «Я считаю, ты должен это знать…» И, отравив тебя тошнотворной каплей правды, они продолжают разрушать твою уверенность в собственных силах, твое доверие к окружающим, твое благополучие, в конце концов. А все начинается с правдивой мелочи, подсунутой тебе под тем предлогом, что они якобы хотят быть с тобой честными. Какой-нибудь омерзительный кусочек правды, которую тебе лучше было бы никогда не знать. И ты уже готов возненавидеть этих правдолюбцев за то, что они тебе это сказали. А что их тянуло за язык? Все та же треклятая честность. Нет уж, увольте! Я всегда предпочту изящную, изобретательную ложь тупой и уродливой честности!

– Честное слово, Дидье? – поддела его Кавита.

– Кому, как не тебе, Кавита, следует оценить всю мудрость моих слов. Журналисты, юристы и политики – это люди, в силу своей профессии выдающие правду только дозированными порциями и никогда – всю целиком. Если бы они это сделали, если бы они честно выложили все известные им секреты, цивилизации пришел бы конец в течение месяца. День за днем, бокал за бокалом, программа за программой – именно ложь поддерживает нас на плаву, и уж никак не правда.

– Я люблю тебя, Дидье! – завопила Дива. – Ты мой герой!

– Я бы мог тебе поверить, Дидье, – сказал Навин с невозмутимым видом. – Однако заявленная тобой приверженность ко лжи выбивает почву из-под всех твоих доводов, тебе не кажется?

– Но сердце не способно лгать, – возразил Дидье.

– Выходит, честность все же хорошая вещь, – заключила Кавита, целясь указательным пальцем в сердце Дидье.

– Увы, даже Дидье не застрахован от честных порывов, – сокрушенно вздохнул Дидье. – Я лжец эпических масштабов, и это может вам подтвердить любой полицейский в южном Бомбее. Но в конечном счете я всего лишь человек, и мне свойственны слабости. Так что порой и у меня случаются отвратительные пароксизмы честности. Вот, например, сейчас я с вами честен – к стыду своему, должен сознаться. И в этом редком для себя состоянии я призываю вас: лгите как можно больше и как можно чаще, развивайте в себе искусство лжи, пока не научитесь лгать так же честно и искренне, как это делаю я!

– На самом деле ты любишь правду, – заметила Кавита, – а вся твоя ненависть направлена только против честности.

– Не стану спорить, – согласился Дидье. – Поверь, стоит лишь честно сказать всю правду о ком бы то ни было, и непременно найдутся желающие отомстить тебе за это.

Общий разговор рассыпался на диалоги: Дидье соглашался с Кавитой, Навин спорил с Дивой, а я обратился к сидевшей рядом молодой женщине: